Только вот данность поменялась, и дома очередной скандал пока родителей нет. Потому что Кейт, сучка, нашла себе уже не просто Судьбу, а ебучего папика — шишку, и ты надеешься, что этот холеный ублюдок не из тех, что сидят в Шпиле. Но её фраза, выкрикнутая тебе в лицо пиздец, как коробит:
— Я хочу нормальной жизни! Нормальных шмоток! Я не хочу возвращается по этим серым гнилым улицам, пачкая дешманские подделки этих «Прада»! Я вновь хочу настоящие, хочу на машине! Я хочу, чтобы, сука ты бесчувственная, меня любили и ценили, хочу, чтобы те сучки с моей новой работы не смеялись, а все зубы себе стерли, сжимая от зависти челюсти. И с Люком я чувствую себя другой, я такой крутой становлюсь!
— Да на шлюху ты становишься похожа!
— А ты на психопата со своими операциями!
— Я жизни спасаю!
— Не в жизнях дело, братец, а в твоей жажде жизней… — Кейт неуловимо резко приближается к твоему лицу и заглядывает в глаза, и смотрит так, словно видит и знает больше чем ты, — Ты жаждешь их, их всех, и каждого по отдельности, но не тела — власти жизней...
Это бьет. Ослепляет. Но выдержка у тебя ещё с восемнадцати лет пиздец какая, а потому ты даже не порываешься на эту накрашенную дурочку, просто разьебываешь стену позади нее одним четким ударом кулака. Ебучий тонкий гипсокартон, только вот эта стервозина и бровью не ведет, и её пристальный карий взгляд, сейчас почти схожий с хорошим виски, не уступает твоему злому, горящему желтым бешенством.
— Я надеюсь это было в последний раз, — раздается с коридора отцовский голос, и уставший голос матери, которая едва слышно, почти не различимо, но не с твоим-то слухом, матерится.
Достали. Кажется, Кейт тоже понимает, и вы двое взрослых матерых паскуд опускаете глаза в пол, как первоклассники разбившие учительскую вазу, потому что знаете, что если достали маму и она матерится, то вам пизда. Это отчасти веселит, и ты медленно успокаиваешься, но по своим знакомым наверняка пробьешь этого новенького папочку.
Эта тварина, а ты чувствуешь — та ещё тварина, не будет с твоей сестрой. Ты собственник, то что твоё — твоё и оспариванию не подлежит. Ты не отдашь её этому сукиному сыну. А то, что тот ещё сукин сын и ублюдок, ты понимаешь в следующий раз, когда Кейт, вновь попросив у тебя отпроситься и просто проверив не чокнулся ли с авралом на работе, выбегает из больницы и запрыгивает в черно-матовый кабриолет, с щенячьей довольной улыбкой, пока ей открывает и закрывает за ней дверь высокий и широкоплечий мужчина, на вид старше тридцати, с холодным взглядом черных глаз.
Ты ловишь этот взгляд, стоя в тени, на крыльце главного входа, медленно докуривая сигарету. И чувствуешь, как по спине бежит мороз от ядовитости и жажды в этом взгляде. Предчувствие, что, как минимум, эта тварь подсадит твою младшенькую на наркоту уже хуйня, а вот то, что будет нечто похуже, более явственно грызет интуицию. Это бесит, и ты просишь тебя подменить, ссылаясь впервые на хуевое состояние, потому что располосованный мужик на операционном столе, которого разукрасила женушка за изнасилование дочери, тебе кажется лишь мясом, на котором можно отыграться: вонзить в него скальпель пару десятков раз, разворошить и разорвать к хуям, как свинью.
Легкий укол страха от такого желания прошивает позвоночник, но ты ссылаешься, как и всегда, на издержки профессии хирурга и идешь в ординаторскую. Тебе нужен ебучий крепкий кофе и поспать, хотя бы полчаса.
Вера, что всё будет хорошо, медленно улетучивается под кровавый закат над химическим 604.
И в правду — хуево. Потому что проходит неделя, и вы решаете поехать всей семьей к ебучему, кое-как выцепленному, риелтору; желание жить поближе к центру, в более безопасном районе, радует мать и отца, и даже Кейт… Которая теперь одевается подобно тем вылизанных дорогим сучкам Белого Шпиля, замазывает тональником синяки на шее и запястьях, и не курит — использует лишь пластыри или жвачки, и постоянно в новой сотке переписываясь с этим утырком.
— Может, хватит? — не выдерживаешь ревностно нового всклика СМС, едва замечая, как сестра опять строчит нечто, скорее всего, пошлое, своему «папочке».
— Не завидуй, братец, — хмыкает она с заднего сидения, даже не стесняясь пред матерью, которая сидит рядом, начиная новое послание.
— Чему завидовать? Твоему студню в башке или умению хорошо раздвигать ноги? — цинично, насколько можешь, надеясь, что это её заденет.
— Так, прекратили! — быстро осаждает мать, и вы затыкаетесь.
Ну да, забыли, как и всегда, что не одни, а наедине всегда подьебы ниже пояса и жесткие. Хули, ты сам эту мелкую дурочку учил выживать в этом тварьском муравейнике, сам был и учителем, и защитником, и терпеливой подушкой, в которую она постепенно вонзала всё более острые циничные подколы и манеру осаждать и затыкать. Это твоя школа. Потому нехуй жаловаться или беситься.
— Умению выбирать мужчин, — всё же отвечает Кейт, хмыкая язвительно, — Ты-то этим похвастаться не можешь, да, братец? Или играет то, что под такого жестокого актива как ты ни один пассив не прогнется?
— Заткнулись оба! — уже рычит мать, кидая испепеляющий взгляд на сестру.
— Кейт, не выводи брата. У него работа тяжелая, он нервный в последнее время… — наконец поддерживает отец, впрочем, даже не кидает взгляд через зеркало на задние сидения.
— А я что сделала не так? — её возмущения и искренность можно принять за детские, почти глупые и наивные, если б не хищная ухмылка, расползающаяся на розовых блестящих губах.
— Трахаешься с этим пидором, который ещё и мальчиков потрахивает со своими дружками из Белого Шпиля, — тебе блядь это нужно сказать, ровно, как и отзеркалить её ухмылку, и тебе даже слышно, как она когтями в резком порыве злости царапает корпус сотового.
— Кэтрин! — подрывается возмущением мать на весь салон.
— Что? Это давно в прошлом! Он изменился ради меня и, вообще, пусть лучше Питч заткнется, он-то вам не рассказывает, как…
— Сейчас дело не в нем, Кейт. А в том, какую жизнь ты начала вести, когда начала встречаться с этим типом, — наконец вмешивается отец с более чем серьезным тоном.
— Папа!
— Молчи. Меня действительно напрягают его связи, деньги и то, как он тебя развращает…
— Я его люблю! — отчаянно вскрикивает Кейт.
— Идиотка, — шипишь ты, на что сразу сестра взрывается злобным и таким же отчаянным:
— Помолчал бы, ублюдского циника кусок, что никого к себе не подпускает! Ты вообще не знаешь, что такое любовь!
— Потому что у меня есть семья! И в хуй я не ставил никого остального! — рявкаешь, едва оборачиваясь назад, чтобы посмотреть этой дуре в глаза, и всем сейчас понятно, что тебя достали, вывели и больше молчать не будешь: — Ты, как блядский эскорт, к нему каждую ночь. Оговорки — «папочка», я уже сука молчу! А синяки на запястьях, так уж и быть — заигрываетесь в своих ролевых, видимо ты, сестренка, в меня пошла — мы пожестче любим. Но давай спрошу, какого хуя ты пластыри переклеила так низко? Не думаешь, что, как минимум, я разбираюсь в этом? И то, что ты не просто уже избавляешься от зависимости, а скрываешь под пластырями нечто интересное. Давай, сестренка, скажи, на что он уже тебя подсадил?
— Заткнись!
— Клубничка? Амфы? Может на химию или кислоту? Героин? — не выдержав, вполоборота разворачиваешься к ней.
И в твоем взгляде ярость, неразбавленная и правильная сейчас, и если б не родители, если б не машина, ты бы ей вьебал. Так же, как и в её пятнадцать, когда она решила потравиться таблетками из-за первого своего обмудка. Тогда успел, вытащил, вызвал рвоту, а после под ледяной душ, залепив пару пощечин, и после намерено чуть не потопил, держа её голову под водой, давая почувствовать, что такое реальная смерть.
Она ненавидела тебя всего пару часов за это, когда тряслась от холода и шока под двумя одеялами в твоей комнате, но после, дура, поняла, очухалась, осознала и ни разу не обвиняла. Была лишь благодарна… Вот и сейчас стоило бы преподать урок. Тебе лишь нужно немного власти и сутки времени; ты притащишь из больницы ворованный морфий и другие наркотические. Ты отправишь родителей куда-нибудь, под предлогом «отдохнуть» на недельку. Ты сможешь. А после ты устроишь ей настоящий кайф, и настоящую болезненную ломку после этого кайфа, так, что она навсегда после забудет, что такое наркота. Ты проведешь её по грани, дай только власть и время…
