В присутствующем оборудовании, даже том, что в другой комнате, нет ничего, чтобы могло вытаскивать и спасать, только калечить, убивать по-разному. Пиздец и ещё раз пиздец! И собственные взбешенные реакции делают только хуже.
Цепкими пальцами надавливая сильнее на шею, пытаясь уловить слабые удары в сонной артерии, поглядывая на бессознательного идиота… Если сердце у Фроста остановится, а здесь нет дефибриллятора …
Блядство! Блядство!
Пощечина мальчишке, в следующую секунду, залепляется сочная, даром, что может ничего не решить, но ингибиторы распадаются в организме достаточно быстро, если прекратить их подачу. Порой даже быстрее нормы, если предрасположен организм. Хотя с убитым сердцем Фроста на энергетиках? Процент какой — пятнадцать, десять — из ста? Но такая грубость вполне может привести мальчишку в относительные чувства, как минимум подать сигнал мозгу.
— Давай, сученыш, выкарабкивайся! Или хуй ты увидишь ещё небо в алмазах!..
Пока нет реакции, снова к столу, попутно скидывая мешающий плащ, даже не задумываясь, может ли здесь ещё кто-то быть или придти…
И на неудобном столе разбросаны они — ебучие анестезиологические миксы. Гори они в аду! Блэк шипит похуже аспида, теряет контроль над хваленой холодностью, и в гробу видел блядские давно забытые терминологические и технические справочники, ровно, как и свои давние воспоминания.
А надо было блядь на анестезиолога пиздовать, но сука нет — это же слишком просто!
Жаль, что главарь ухуяченым трупом валяется за стеной. Он, скорее всего, нехуево так намутил с препаратами, мог бы подсказать, как откатывал без последствий… На чем они держали этого беловолосого идиота? Взгляд за плечо, быстрый и нервный, все ещё лежащий полутруп. И это, твою ж мать, не вытаскивать мальчишку с приступом после энергетика.
Хуевых склянок много, ампул, капсул, использованных шприцов… Что и когда, что и за чем следовало — невозможно даже определить. Но две последние — решающие, два мощных, скорее всего, снотворных, с дополнением транквилизаторов, расслабляющих барбитуратов.
Возвращаясь к белоснежному, и пока он в отключке, можно вылить на раскромсанный весь левый бок и живот часть захваченного со стола антисептика, и похуй что прямо так, прямо в открытую рану, как минимум — не будет заражения, возможный максимум — быстрее очухается.
Если очухается…
— Да блядь, давай же! Фрост, твою мать! Или я тебя точно убью… — злобно и беспощадно, и возможно мальчишка его даже слышит, но пока не реагирует никак, а потому ещё одна пощечина, не давая глупому белоснежному оставаться по ту сторону. Хуй он сдохнет на этом столе!
Едва в следующую секунду мальчишка дергается, и мимика на лице меняется, заламываются в болезненном жесте брови, как его грубо встряхивают за плечи, потому что даже этого состояния достаточно, чтобы выспросить, а вот времени, сука, наоборот нихуя нет.
— Давай, знаю, слышишь меня… — приглушенно заговаривает Блэк, вглядываясь в лицо просыпающегося мальчишки, — Мне нужно знать, чем тебя вытаскивать, Фрост. Потому ты обязан мне ответить, хотя бы одним словом…
Джек реагирует на его голос, на эти слова, слабо вздрагивает и, щурясь, наконец приоткрывает глаза, но свет от лампы белесый, яркий и у него совсем нет сил держаться в сознательном, потому глаза слипаются и тело по новой словно кидают в пропасть, откуда невозможно выбраться. Парнишка не соображает толком, ведь мимолетом увиденное, кажется блаженной иллюзией и в то же время чем-то самым страшным для воспаленного мозга. Из-за этого или из-за того, что сдался и больше не хочет возвращаться, у Джека находятся силы прошептать болезненное:
— Не хочу… Ничего не хочу…
— Хочешь, сука, ещё как хочешь! — почти рявк, склоняясь ещё ближе, отсчитывая про себя секунды.
— Не для кого…
— Блядь! Сволочина! Да… — Питч осекается, рвано выдыхает: он устал, он на нервах, он... не хочет сейчас всё кончать так… Он склоняется совсем близко к мальчишке, закрывая собой яркую лампу, и проговаривает вовсе ненужные, тупые, ядовитые для них обоих слова: — …Есть для кого. Я ведь нашел тебя… Пришел за тобой. Твой Ужас здесь… глупая ты белоснежная погибель. И мне нужно, чтобы ты ответил лишь на одно — последний был синий или белый?
— А… зачем вытаскивать временную?.. — звучит почти неразличимое шелестящее в ответ; будучи под наркозом, ещё без особой сознательности, но, что для мозга важно, то мальчишка и выдает глупыми словами.
И… сука молодец Фрост, цеплять на живую одной фразой даже в таком состоянии это нужно быть тем ещё уникумом блядским… То, что мальчишке так важно — важнее собственной гребной жизни.
Незаконченный разговор. А у Блэка сдают таки нервы, и со злобным рыком он ударяет ладонями по обеим сторонам от головы белоснежного, склоняясь совсем близко, но не отвечая, лишь с силой сжимая челюсти, дабы не сорваться в последнем, либо всё высказав, либо просто задушив этого идиота.
Приходится зажмуриться, подавляя пакостную хуйню, что рвет цепи внутри, скрипя зубами от злости и проклиная день, когда впервые спас мальчишку, но не медля, насколько сейчас возможно, бесстрастно переспрашивая полностью севшим голосом:
— Синяя или белая ампула, Джек?..
— Белая… — почти неразличимым шепотом, но и этого, от вновь теряющего сознания смертника, хватает.
Отталкиваясь от стола и теперь точно зная, что делать, забивая вовсе на то, как филигранно этот мелкий уебок умеет выводить на эмоции и рвать нервы к хуям. Всё быстро, четко, не ошибаясь и не теряя ни одной секунды, главное — высчитать дозировку и не разъебать окончательно хиленький организм подростка.
Проведя в ебаной яркой комнате не дольше десяти минут, Питч, под конец, наскоро заворачивает мальчишку в свой плащ, предварительно наложив несколько марлей на кровящие порезы; вытащить он его сумел, а до дома с порезами мальчишка протянет. Отсюда же пора сваливать.
С трупами и всеми остальными явственными уликами, как своими, так и теми, что это была Троица, он ничего не делает, лишь включает, как можно больше оборудования в разьебаные розетки, которые прекрасно коротят, и оставляет пару баллонов с кислородом поблизости. Склад вскоре рванет, и рванет хорошо, учитывая, что внутри дохуя чего быстро воспламеняющегося и едко горящего.
Опять не по плану, опять не в своем филигранном стиле, опять привлекая ненужное внимание взрывом. Опять он вытаскивает бессознательного мальчишку из очередного притона психов. Кажется, всё пошло по ебучему Уроборосу.
У Джека не остается страха, одно побочное смирение, из-за которого в подкорке ещё страшнее — омерзительнее от самого себя. И с этим в голове, где полная липкая, непонятная мешанина всего, он чересчур четко улавливает отголоски пропитанного предательством и болью прошлого. Так знакомо…. Так страшно. Ржач, насмешки, боль от игл в венах, состояние блядской беспомощной куклы…
«Не делай! Не делай этого больше со мной!»
Мысль давно забытая, ровно, как и сама умоляющая просьба в наркотическом угаре, но поделать со обжигающими вспышками он ничего не может, только, наверное, хмурится, но толком не чувствует лица и тела в общем, и тихо скулит.
Если Джек откроет сейчас глаза и над ним будут всё те же два урода… О, сука, да! Он потратит все свои силы, чтобы их взбесить, выебать так, чтобы его уже просто убили, без гребаных пыток и этого тошнотворного состояния.
Тишина. Это первое, что постепенно удается понять, сосредоточиться и понять, включая слух. Больше нет этого мерзкого шума в ушах… И ржача нет, и тупых шуточек фетишистов-садистов. Тишина. И Джек готов заскулить не то от облегчения, не то от того, что стало ещё неизвестнее. Второе, из пяти чувств, которое медленно включается — реакция на свет. И света значительно меньше. Нет… — его вообще нет. Нет блядской лампы над головой, и металла под его спиной?..
Мягко.
Мальчишка находит в себе последний резерв и резко распахивает глаза, готовясь к самому неизбежному.
