После тех блядских пятнадцати-шестнадцати, после того что с ним делали, сделали, как испортили, извратили, не спросили, предали… Всё же отросшими ногтями по металлу стола, отчего передергивает — звук противный, и острая рвущая боль от сломанных двух ногтевых пластин на левой руке аналогично.

Боль от омерзения к самому себе в прошлом все же перебивается, но не тем, что он в кои-то веке осознает, где он сейчас — на операционном столе новых ублюдков, не тем, что было до этого, не тем, что его выгнали, точнее не остановили, когда он съебался. Страшнее всего те ебаные слова, и его взгляд. Так всегда — появилось солнце, и не понимает, что некоторым бывает так больно.

— Не могу! Я не умею! Уже не умею — не понимаю как! Доволен?

Что такого произошло, что ты стал Ужасом? Сколько и как нужно было убивать и предаваться этой глухой ледяной ярости, чтобы забыть, как быть…человеком? Ты ведь им был. Какая боль должна была тебя сподвигнуть заглушить её таким садизмом над другими? Зверь, что не помнит, как быть человеком.

Из прокушенной губы стекает струйка крови, только Джек жмурится и не чувствует боли, ощущая лишь теплоту стекающую по подбородку вниз на шею, затекая под ошейник. Ад разворачивается под солнечным сплетением и что-то внутри рвется спущенными канатами, плавится и орет разъяренным волком в ледяном лесу. Мысли и образы, домыслы, страхи, эмоции: что и как произошло с ним, с его Солнцем.

«Сука! Ты лежишь полураздетый, без пяти минут распотрошенный, на столе психопатов, но воешь от боли и страха за того, кто есть нарицательный — Ужас всея 604! Тот, кто тебя всего лишь считает временной послушной шлюшкой, собственностью. Временной собственностью. Кому на тебя равносильно похуй, и никаких эмоций, кроме завышенного собственничества, он к тебе не испытывает! Фрост, да ты в край ебанулся!» — но ему похуй настолько, что даже собственный голос в голове не успокаивает — не отрезвляет, не убеждает. Те слова жгут голову, словно раскаленный свинец заливают, и, кажется, он даже чувствует и слышит, как шипят от этого мозги, прожигаясь белым металлом.

Не умеет быть нормальным. Забыл как, не понимает. Семь лет ада. Ты учишь ещё буковки, варясь в своем ебанутом мирке, а он уже написал, сука, книгу и всё ещё живет! Даже тебя подпустил. А ты — ты все похерил. Тебе ведь нужно было узнать, какого хуя происходило тогда, тебе ведь нужно было по-дурному заикнуться о временной отставке. И с какой целью? Ты так даже ему толком и не объяснил. Не потому, что хочешь, чтобы он изменился, а только потому, что боишься за него. Боишься и не можешь допустить того, что было после бойни с Правителем.

Полез, называется, раскрылся на крохотную долю своих проклятущих эмоций, и узнал много нового. Теперь даже флера мечтаний, что ты кто-то больше для него, чем любовник, не будет, лишь смольное покрывало с выцарапанным на нем — Временная Собственность.

«Тебе кажется дышать становиться тяжелее, не так ли?» — Джек отвлекается от сменяющихся метеорами мыслей, сглатывает, сильнее вбирает в легкие воздуха и не понимает какого ещё жив, какого те ублюдки, что в соседнем помещении, ещё его не навешают, почему только смех, кстати, даже подростковый… Странно.

«Ты скоро подохнешь, а тебя только лишь это и волнует?»

— Подохну?.. — беззвучно сорвавшееся с кровящих губ.

«Ты столько жил с самим Ужасом, а анализировать так и не научился? Посмотри — окинь взором — здесь стерильная чистота, реальная хоть и простенькая операционка, пусть и подпольная… И не факт, что тебя пустят на органы, но скорее всего тебе попались извращенные педанты. Давай, блесни напоследок своим студнем, как учил твой любимый Ужас. Точнее, даже не учил, всего лишь за всё время обронил несколько фраз про сообразительность и наблюдение. Давай, глупый мальчик. Пойми, что тебя ждет перед концом, который ты сам себе и выбрал.»

Парнишка лишь кривит запекшиеся в крови губы и затуманенным взглядом скользит по тому, что видит. Ничего здесь практически нет: стол, на котором он, посреди комнаты, старой, но с очищенным белым кафелем, и таким же белым кафельным полом, проход со всё ещё дверной рамой по его левую сторону, только саму дверь с петель давно сняли видимо, железный столик около той же левой от него стены, ближе к выходу, и несколько странных запыленных аппаратов, которые обычно поддерживают жизнь в операционных. Джек не уверен в последнем, но точно знает, что такие стоят в реанимации или операционных, когда пациенту нужна искусственная вентиляция легких и те самые присоски для отслеживая пульса и давления на экранах. На столике, то что он может увидеть, нет каких-то страшных приспособлений, тех же крюков или пил, или зазубренных ножниц, лишь набор скальпелей и дохерища пачек шприцов отдельных игл, склянок, капельницы, больших бутылей растворов и множество разных не открытых ещё ампул… Наркоз?

«Вспоминай, где-то ты уже это видел. Давай!»

Мысль — «А нахуя?» — проскальзывает, но отключается, инстинкт самосохранения стабильно ещё не дает, потому Джек напрягает последние мозги.

Его не будут пытать. Не в том смысле, что представляется каждому. Нет. Скорее всего, эти ублюдки из тех, которые любят делать всякие мерзости, при этом милосердно накачав жертву местными анестетиками.

Ты в сознании, но тебя режут. Эдакое искусное психологическое насилие; копаются у тебя в кишках, улыбаются, подробно и по-доброму рассказывают что и как у тебя там устроено, вырезают органы или просто измываются сначала тем, что хорошенько вводят почти в коматоз и вновь вытаскивают из него понижая дозу анестезии в капельнице… Эдакое желание держать на грани жизни и смерти, как под наркотой, только под наркозом.

Из выдержек статей бывало такое, что у жертв таких ублюдков порой тупо не выдерживало от перегрузки сердце. Может и ему так повезет? Ведь внутри уже что-то есть, парень чувствует, как несвойственно ему хуево и туманно-сонливо. Видимо нечто из анестетиков уже действует.

Но Фрост лишь улыбается криво, и не может понять, почему повел себя именно так, после тех слов о том, что ему ничего больше не светит, Он настолько взбесился, настолько вновь… Неужели всё ещё не привык к мысли, которая маячила и до этого? Джек ведь реально для него никто. Но как только услышал, как только это смертоносное Солнце заявило, что действительно он никто и лишь временная сучка, Джек, сука, начал разрушаться, как та самая злоебучая хрустальная статуя.

«Так разбаловал себя надеждой, пока у вас были горячие ночки и персональная выедающая всё страсть… Одна на двоих.

Дурак. Полный. Неужели ты не знал, что так и будет? Ведь уже та благосклонность, что проявил к тебе он и есть высшее, на что ты мог надеется. Лучше уже просто не может быть и ты это знал. Знал, когда подписывался, что он ни на грамм к тебе не привяжется и уж тем боле никогда не полюбит. Такие, как он, не раскрывают душу, не привязываются, не любят. Максимум у них есть любимые игрушки, и ты одной из таких игрушек стал. Личный бессмертный альбинос Ужаса 604. Но признайся, даже этому ты безгранично был рад, не так ли? Пока не прозвучало это роковое — временная собственность. Временная.

Ведь… ты ему наскучишь, потому что ничего кроме своего тела и тупых эмоций предложить не можешь. Наскучишь, и он тебя выкинет, а ты перережешь себе глотку тем же днем или вечером. Даже большее, Оверланд… Ты всего лишь можешь ему отдать себя и свое тело, жизнь, но эмоции… А нахуя они ему, что изменится даже если признаешься? Лишь презрение в золотом взгляде, лишь жалость, лишь злость. Да ты не выдержишь этого тупо! А ему в хуй не сдалась ни твоя жизнь, ни эмоции, и ты это подсознательно конечно же понимаешь, но всё равно молишь на весь кого быть с ним. Молишь хотя бы остаться этой ебучей временной собственностью… Какой у тебя драматичный ебнутый конец, глупый ты наивный мальчишка, в мире взрослых хищных рыб…»

Эхо шагов, которое просачиваются в затухающее сознание, Джек практически не идентифицирует как угрозу, понимает где-то, но его верно забирает в свой плен густая дрема, и он медленно закрывает глаза, проваливаясь в темное и жестокое бессознательное. Надеясь, что больше не откроет глаза и надеясь, что вновь всё будет хорошо одновременно.