Но это новое, неизведанное, непонятное для него, для, блядь, матерого ублюдка, который перепробовал всё, везде и со всеми! И, сука, пиздец какое непонятное, но мальчишку это непонятное требует, до жизнеобеспечения. Белоснежного, твою ж мать, хочется: тело, жизнь, кровь, душу, эмоции, слова, взгляды. Блядь! Всего его!

Несдержанное шипение, потому что Фрост виноват — вот эта сука с белыми, пиздец какими мягкими, волосами! Сука, которая блядь вгрызлась внутрь. Сука!

Он кусает мальчишку за плечо в отместку за то, что творится у самого внутри, наверняка чтобы остался след от зубов, но парень лишь изящно выгибается, вскрикивает, и поддается под грубую ласку.

Языком по белоснежной шее, по плечу, где съехала толстовка, сжимая в кулаке член мальчишки, так, чтобы не кончил раньше времени — не разрешали, и почти ядовито хищно усмехаясь пока он не видит. Потому что растяжки достаточно, по мнению Ужаса, потому через секунду он вытаскивает пальцы и спешно расстегивает собственные брюки, с лязгом массивной бляхи ремня, и приставляя головку к растянутому пульсирующему входу, закрывая белоснежному рукой рот, и сразу резко входя наполовину.

Крик почти не уменьшается в ладони жестко прижатой к губам, и Блэку пиздец как это нравится. Нравятся его крики, стоны, всхлипы.

Но больше, когда загнанно умоляет, когда смотрит в глаза и тянется за поцелуем, когда откидывает голову и позволяет прихватить за горло.

Провести носом по волосам на затылке, вдыхая едва мятно-карамельный аромат, укусив слегка за холку, но не давая хнычущему чертёнышу насадиться до конца, удерживать за бедро, медленно поддаваясь назад, но лишь для того, чтобы сорваться окончательно, с силой толкаясь вперед, до основания входя в сжимающегося мальчишку, сильнее прижимая руку к его рту и глуша громкий вскрик, чувствуя, как дрожь не то от боли, не то от удовольствия проходится по хрупкому телу.

Просто брать сразу, срываясь на жесткий ритм, глубоко и с силой засаживая, покусывая с засосами за шею, не останавливаясь и не давая возможности пошевелиться. Без ласки, без слов, молча, лишь два раза рыкнув на непослушного белоснежного, поощряя только то, как мальчишка голодно выгибается, подставляясь и подмахивая, скуля в ладонь.

Сволочь! Блядь такая… Вывел все же! Всё он виноват! Сученыш!.. Идеальный… гибкий, изящный. Его. Лишь его. Кровавое марево жажды улетучивается, сменяется другим, более жадным, неумолимым, мощным, тем, что зовется присвоением — полным обладанием, властью, пленом…

Выебет и наручниками к стене, каждую ночь и почти каждый день владея, беря нежное глупое существо, если это существо только посмеет теперь съебаться. Не позволит, разъебет детское сознание, но не позволит: психику на себя посадит, под контроль, под седативные, под…

Ужас взбешенно рычит, до конца не понимая, что с ним, ебанный твой рот, происходит, но берет эмоции под контроль, скидывает пелену желания с сознания, понимая и осознавая что нахуй такое, что всё уже под контролем, всё в его норме. Статика.

И он — белоснежный — здесь, он его, он никуда ни за что не уйдет. Сам не уйдет, молить будет, либо убить сразу же… Убить? Отдать смерти? Хуй ей и всему мирозданию!

А пелена кровавого марева проходит полностью, смываясь легким успокоением и такими жалобными приглушенными криками белоснежного бессмертного.

И Джек, такой влажный от испарины, горячий, судорожно скребущий обшарпанную стену, загоняя частички штукатурки себе под ногти и позволяющий себя брать долго и грубо, несмело поддаваясь под болезненные толчки и умоляя стонами не останавливаться, откровенно отдающийся и едва подмахивающий, дрожащий, идеальный.

Рык на ухо, и рука с члена перемещается вверх, под толстовку, оглаживая грудь, задевая, оттягивая сосок, пока поцелуями по шее, под свою же усмешку и скулеж мальчишки, и вновь скользя вниз, на впалый напряженный живот, ещё ниже, так, что через полминуты по пустому подъезду прокатывается ничем не заглушаемый громкий вскрик взахлеб, эхом отдающийся от некогда белых стен. Питч хищно ухмыляется, отнимает влажную ладонь от губ парня и перемещает на горло, но пока просто удерживая, не сжимая серьезно.

И Джек прогибается сильнее, всхлипывает, шепчет теперь нечленораздельно, задыхается, тихо матерясь, и сходит с ума от того, что происходит. И правильно, пусть сходит, ему полезно, ему необходимо, сам напрашивался утром, так какого хуя отказывать белоснежной погибели?..

Были ещё дела на вечер? Похуй, всё уже похуй, Фрост ведь…

Пизда контролю вновь.

Сжать руку на шее белоснежного сильнее, жестче двигаясь в нём, и большим пальцем проезжаясь по истекающей смазкой головке, доводя мальчишку до загнанного сорванного крика, похожего на сип. Умница, так и нужно. И вместо того, чтобы зажаться от боли, от грубых более быстрых движений, Джек лишь поддается, расслабляется, дает себя драть, жмурясь от удовольствия. Блядь…

Но мальчишеская выдержка не длится дольше десяти минут: вымокший, доведенный с двух сторон, загнанный и дуреющий от удовольствия и боли, Джек бурно кончает на грязную стену с жалобным криком, отдающимся по всем этажам.

И он тоже хорош, не выдерживает вожделенной дрожи юношеского тела и того, насколько сжимается белоснежный, кончает следом глубоко в него, и с последним блядским контролем сознания, дабы тупо не причинить настоящего вреда и боли Джеку, не сжимая горло до хруста трахеи. А парнишка дышит загнано, громко, и не падает лишь благодаря крепкому перехвату поперек груди, едва лишь оперившись трясущимися руками о стену.

Джек задыхается, дышит через раз, ощущая, как вымокла его толстовка, как он весь дрожит и как осторожными полуукусами полупоцелуями проходятся по его шее и по правой части плеча. Садист, блядь, идеальный. Но улыбка у Джека охуенно довольная, почти бешенная.

— И что это было? — задыхающимся охрипшим голосом интересуется парень, смаргивая поплывший вид стен и половину пола, блядь ну вот какого…

Вместо ответа Ужас лишь фыркает, нейтрально, даже понимающе, прижимаясь к подростку вплотную, отчасти наваливаясь сверху, лишь руку выставляет так же как Джек — к стене, чтобы парнишка полностью не свалился. И пускай Фросту сейчас кажется, что хищник просто прижимается лбом к его затылку, но на факте Блэк незаметно целует мальчишку в волосы, на миг прикрывая глаза, вдыхая запах мятной карамели и переводя дух. И внутри буря успокаивается, как сука по ебанному волшебству, оседая острыми песчинками вокруг урчащего довольного зверя. Сорваться. Ему. Вот так просто. Из-за того, что кто-то посмел коснуться, даже обратить внимание на… Блядь. Сорваться дважды…

Он цинично усмехается самому себе.

Клиника, ебись оно всё по параллели.

Нет, не клиника, не психиатрия и даже не морг, а тотальная преисподняя, блядь! Всё же переступив грань разумного и даже смертного.

Новый уровень для Ужаса 604. Какое, сука, охуительное продвижение по службе! Циничное, сарказмом… иронизированное, но только в мыслях. И вовсе неважно. Не приоритетно.

И прежде, чем Фрост вновь открывает рот, пытаясь вызнать, Питч обрывает в приказном порядке:

— Домой, блядь, живо!

И мальчишка не спорит, вяло кивнув и закусив губу, чтобы не было видно мимолетной довольной улыбки. Бойтесь, блядь, своих утренних желаний. Они имеют хуевое свойство сбываться после обеда.

А после спешного приведения себя в порядок, через несколько пролетов вверх, и как только открывается дверь, вровень и рот Фроста, чтобы спросить какого хуя и по какому случаю, мальчишку нетерпеливо толкают вперед. И так удачно он чуть не сваливается на стол, но в последний момент успевает, опираясь руками о столешницу и с невинно-соблазнительным видом оборачивается к мужчине.

Как раз идеально.

Питч проходится по белоснежному оценивающим жадным взглядом, скрывает от мальчишки хитроебистую похабную ухмылку и захлопывает позади себя дверь, стабильно закрывая на ключ.

И тем же временем, на другом конце города, только что срочно доставленный эксперт-профайлер из 832, спешно садится служебную машину, где уже его ждет низенький мужчина, обряженный в золотой костюм тройку, и красивая девушка, с разноцветными волосами и надменным взглядом аметистовых глаз.