И вернется. А после ещё с месяц не попросит себя брать на улицу. Не хочет больше. Ему теперь и нахер не нужен этот внешний мир, этот раскаленный термитник с запахом плесени и химикатов, где каждый уже готов растерзать впереди идущего за просто так.

Его мир сузился до размеров одной конкретной квартиры на Призрачном Севере, а его вселенная — необъятная, ещё не до конца изучена, слишком опасна, но и уникальна одновременно; Вселенная с одним смертоносным ярким Солнцем.

«Батарейки! Батарейки, сука, блядь!» — Фрост материт себя, но возвращаться за «таблетками», которые нужны в сдыхающий таймер нет ни времени, ни желания. Он таки слегка проебал время: больше на пятнадцать минут из задуманных тридцати. Да и смысла нет. Всё что нужно, даже запасной новый нож и конечно кружки, он купил. И теперь довольный такой, словно, блядь, нарик, обдолбавшийся эндорфинными, возвращается на место.

Туда, в другую часть «супермаркета», можно обозначить заднюю, где переходы, только не подземные, а наоборот — надземные, между опустевших, отчасти заброшенных трехъярусных магистралей, с одной части улиц на другую. Но в этих переходах-тоннелях норма, не так шумно, не так опасно, и не так светит солнце: они крытые поликарбонатным покрытием, которое совсем устаревшее, выцветшего желтого цвета, но по прежнему уничтожающее прямые лучи палящего солнца.

Однако всё равно здесь пекло, благо хоть не душное: тоннели продуваемые, сквозные, и пыльный бетон под ногами, с мусором от газет и полиэтилена. И шизиков пока что, на его благо, нет, что часто шлются сюда с одного квартала в другой. Хотя всё равно чересчур оживленно.

Но Фрост знает все пути и переходы, бегал сотни раз, а потому прекрасно знает, где его будут ждать, понял с первого слова, и теперь сворачивает в ещё одно такое же разветвление, более длинное, таки оживленное, широкое и светлое, морщится от света и пыли сразу же вдыхаемой и оседаемой в носоглотке, но удобнее вздергивает рюкзак за лямки, уравновешивая вес и спешит вперед, не обращая внимания на нескольких пробегающих таких же в капюшонах пацанов, которые матерят, отчего-то друг друга. Хер ли?.. Сами дебилы, ночной «супермаркет» отличается от дневного, и контрабандой чипы не сдашь.

Фрост усмехается, почему-то зловредничает, думая, что дуракам так и надо и едва сбавляет шаг, подмечая с десяток фигур по всей надземке. Кто-то стоит, кто-то спешит в разные стороны, желая побыстрей дорваться до провианта или воды, кто-то до сих пор в респираторах и масках. Перестраховщики или просто пуганные, мать их.

Однако он бы тоже перестраховывался, если бы не жил с Ужасом.

Парень останавливается на середине на несколько секунд, едва переводит дыхание, скорее из-за пекла и ноющих мышц, и, мотнув головой, слыша как щелкнули в шее позвонки, набирает снова скорость, желая побыстрее пройти этот тоннель и перейти в последний, более темный из-за тени рядом стоящей заброшенной пики, и порой излюбленный для нариков или тех, кто в тихую сбавляет не слишком уж серьезные дозы «клубнички».

Банальность и опять же реалия того мира в который Фрост выбирался. И теперь не прочь бы и дальше не выбираться. Посмотрел на грызущихся ублюдков, услышал все последние «новости» и хватит с него, пора, блядь, домой.

Дом?

Разве теперь он у него есть? Он там не на птичьих правах?

Но парень не хочет думать. Ему странно об этом думать, задумываться, кто он там и на каких правах. Рано ещё. Пока это ещё слишком ломкая грань.

Но он бы хотел, единственное, пожалуй, что хотел и что реальное и возможное — это призрачное — дом. У него его не было слишком давно. Да. Слишком уж.

«Всё, захлопнись идиот!» — обиженно шипит подсознание и Фрост реально сворачивает эти мысли. Не время, не место, да и действительно он не знает, как повернется всё в дальнейшем.

И наконец, он готов выматериться вслух, но не хочет привлекать внимание, всё ненужное расстояние пройдено и, теперь же, через темный поворот в котором совсем нет света — через крепежи опорных стоек, — но это полная херня, ибо метров всего-ничего — четыре-пять.

Фрост на похуизме пропускает снующих рядом, но резко сбавляет шаг, потому что всё его внимание привлекает темная фигура в тени, облокотившаяся на стену с левой стороны. Под ребрами моментально больно екает, но Джек лишь сильнее закусывает губу и идет на свет, где, на его паршивость, вновь кто-то есть: пару ребят, сталкеры, и один, как он и предполагал, дядя, стоящий почти у выхода, сбытчик…

Отчасти мерзко, неприятно, но перетерпит, тысячу же раз такое было. Да и теперь полностью плевать. Всё теперь в норме, и он знает, что в безопасности. Властный взгляд опаляет спину, так что даже приходиться повести плечами, уж слишком пристально, опасно, ощутимо, но Фрост также прячет и идиотскую улыбку, желая быстрее оказаться внизу, там, за зданиями, в опустевших пустырях дворах, где есть спуск в одну из ветвей заброшки метро.

Ибо приоритет сейчас не показывать, что они вместе, не показывать, что знакомы. Так ведь договаривались, да и…

Парнишка не задумывается, желая побыстрее пройти, спокойно и чтобы его не задели, а потому минует ещё одного пацанчика и на блядство остается один, другие исчезают из поля зрения, и вывод — теперь по тихому тоннелю одному почти. Но так хочется обернуться или замедлить шаг, хочется… ощущений, касаний, вновь услышать хриплый голос прямо за спиной, почувствовать хватку на ребрах или на горле, но Джек держится так, зная правила и не желая их нарушать. Хотя нет, пиздит. Желает нарушить и ещё как. Однако лишь сильнее прикусывает губу, стараясь придти в себя и выровнять сердцебиение, ускоряя шаг непроизвольно, желая миновать дилера и оказаться на пустыре, а потому и не успевает среагировать, когда дядя, в раза два крупнее, хватает его за руку со слишком четким и ликующим:

— Поиграем, малыш?

«Блядь!» не успевает сформироваться в голове окриком окончательно, и руку не успевают скрутить мозолистые жирные пальцы чужака, ибо дядя уже у стены, шипя от боли и сложившись пополам, но Джек пугается не этого, а взгляда своего хищника, мимолетного, в секунду уловимого, который успел заметить, он видел такой взгляд и знает, что после него следует. Испуганное «Нет!» не успевает сорваться с губ, как острие черного ножа уже под челюстью дилера, на сантиметр впившиеся в кожу, так, что последний издает панический сиплый вопль и обмирает, испуганно смотря перед собой на…

Кого? Кого, твою мать?..

Ужас.

Реакция наработанная, моментальная, незамедлительная, как только волосатая рука потянулась к мальчишке, и в эту же секунду участь обдолбаного ублюдка уже была предрешена, потому что белоснежный — бессмертный — его и только его, и лезвие должно наискось войти через горло вверх, пропоров артерии и сломав трахею, так, чтобы посмевшая прикоснуться к Джеку тварина захлебнулась кровью. И поебать Блэку на то, где они, ровно, как и поебать на то, что от первоначального удара в печень этот ублюдок до вечера не дотянет.

— Не здесь!.. — Джек останавливает, за секунду, за последнее мгновение, хотя понимает, единственный блядь понимает, кто сейчас здесь, и это вовсе не его ворчливый и родной, это другая форма, другой взгляд, и мороз по собственной коже, прокалывая иглами опасности спину. Джеку индифферентна эта реакция, но он хватает за руку держащую нож, и повышает тон: — Черт тебя возьми, оставь! Оно того не стоит…

Он уличает момент, ловит взгляд хищника и лишь из-за страха, что их поймают, кто-то заметит, а это подставит его под угрозу, с мольбой смотрит в горящие злобой янтарные глаза.

— Прошу! — одними губами, — Не надо…

Рык, несдержанный, гневный, так что даже он, малолетний придурок, понимает, делая пару шагов назад, так, от греха подальше, но несчастного, посмевшего его тронуть, вырубают одним точным ударом в солнечное сплетение и бессознательное тело сползает на бетон, а Фроста нетерпеливо и с силой хватают за руку, утаскивая вниз.

А казалось он уже в пепелище. Да хер там! Пепелище только впереди, там откуда не возвращаются. Но Фросту это даже радостно, что-то вновь екает, тем самым запретным — а может я ему нужен? Может, он ревнует? Мальчишеская невинность вкупе с блядской проклятой любовью. Ну и похуй!