Дурак малолетний, подсевший на адреналин. Хуже — на тебя.
— Нет. И думать забудь, с тебя и нынешнего хватает, смертник. — Питч качает головой с толикой цинизма осматривая парня и оценивая, но на своем решении и на словах Фроста решает больше не заострять внимания, потому что с парнишки действительно и этого хватит. А то что в своей голове, пусть там и остается, ровно, как и желание медленно истлеет. Нехуй.
Приблизиться, цапнуть не сильно за плечо, ключицу, медленно переключиться на шею в синяках и багровых засосах, дернуть несопротивляющееся бедствие ближе и наконец заткнуть новым несдержанным поцелуем, так, чтобы наверняка Фрост забылся, поддался, слишком завелся, чтобы помнить о своем истинном желании. Ведь проще некуда, сука, создавать видимость, что устраивает лишь это. Обоим, блядь, проще.
— Ну уж нет! — Джек едва отталкивает от себя мужчину, хотя проще сказать едва ли отстраняется сам, морщась от сильной хватки на талии, и качает головой, смотря в глаза пока ещё неразозленного хищника, — Нихуя не забуду, и даже не думай сбивать меня! Я блять… Я…
Джек сипит, прерывается от того, что не может досказать, не может сказать все полностью вслух, приглушенно шипит из-за этой ебаной слабости и на миг прикрывает глаза, желая упокоиться, только не помогает, наоборот картинка четкая пред внутренним взором, а сердце колотится бешеным набатом, и сука не только у него. Фрост распахивает глаза и, смотря на мужчину, медленно качает головой. Нет, нынешнего ему уже точно не хватает. Обоим не хватает.
«Ведь, сука… я так хочу полностью! Всего. До конца! Хочу, чтобы присвоил, показал себя, дал мне увидеть… Ну же? Если я ебнулся окончательно и даже в забвенье дрочу на твой образ, то какого хуя скрывать очевидное? Мне же… нужен лишь ты, полностью и без нынешнего «пойдет»! А хуже того, сука ты идеальная, я вижу что хочешь сделать со мной ты… Только во славу своей гордыни или ебанутости запрещаешь, сдерживаешься…»
Сглотнуть, подавить крик, и заглянуть во тьму, только для Фроста тьма сейчас окрашена всеми переливами янтарно-золотого, опасного, хищного, самого дорогого и нужного. Ну блядь, что ещё сделать, чтобы этот индивидуалист принял его?
Так многого прошу? Лишь… всего тебя. И разве в твоих правилах сейчас играть в благородного спасителя невинных? Ты ведь… тот самый хищник, так какого хуя мы все ещё играем по правилам?
— Хищник, да? — настолько насмешливое, злое, с едва сдерживаемым рыком, настолько неожиданно, что до Фроста доходит — последние мысли были нихуя не мысли, а вполне различимый такой шепот сорвавшийся по блядски с губ. И злость граничащая с тем самым запретным в горящих глазах напротив тому подтверждение.
— А тебе претит? — парень идет тупо ва-банк, с похуизмом щемящего глубоко под ребрами сердца и дрожью в голосе, — Или забыл кем являешься, а?..
Джека разозлено обрывают, затыкая рот самым естественным и долгожданным, а он откровенно стонет и льнет ближе, прикрывая глаза и с блаженством запуская пальцы в черные жесткие волосы мужчины. Ещё блядь даже не секс, а он чувствует себя тем самым обожравшимся сметаны котом, которому на все похуй.
Да ну и похуй, вслед посылает все подсознание. Потому что, наконец хорошо — без страха, без даже адреналина, лишь жидкий огонь — та самая серо-красная магма течет по венам и телу, даруя дрожь и волнами окутывающее тепло. Возбуждение? Нет блядь — не слышали — не в этот раз! Потому что, то, что происходит, простым одним сухим словом не охарактеризуешь. Желание, страсть, похоть… Всё не то.
Фрост безбашено улыбается в поцелуй, гарпией шипит от грубых объятий и слегка отстраняется, заглядывая в желтые глаза своего хищника; горят тем самым янтарем, как и в первые их встречи, в первый раз, когда тормоза сошли на нет, как недавно, когда вернулся после бойни…
Это не возбуждение с похотью, нет. Совсем нет. Джек ошарашено качает головой сам себе в подтверждение, не в силах отвести взгляд, и обозначает всего одними пришедшим в голову — Одержимость. Блядская, гремучая смесь всех чувств, эмоций, желаний… Всё что может в себя вместить это веками проклятое — одержимость.
У них пиздец в мыслях, отношениях и жизни, но Фрост ставит на кон свою жизнь, что этот блядский билет, если уж и в один конец, то самый желанный и счастливый для него.
А вокруг охуенная такая атмосфера, жар их тел, ночь за его плечами, и он даже не ощущает прохладу, сквозящую от окна, лишь безумие в теряющихся мыслях, желание, расплавляющее внутренности и щемящая теплота под ребрами…
— Прекрати и издевайся уже по полной, Ужас! — почти просьба с примесью бешеного желания и тоски. Но вместо ответных действий — болезненный с кровоподтеком укус на плече, и жестокий сексуальный шепот на ухо:
— Зря просишь, мальчишка… Не того сейчас просишь.
— Именно, блядь, того! — взрывается Джек, вскидывается и тем самым чертом из табакерки, или даже из ада, смотрит хищнику в глаза, сглатывая слюну и царапая ногтями сильную спину, — Тебя прошу… Тебя! Давай, сорвись!.. На мне. Только на мне… Ужас…
Слизать кровь с губы нахалёныша и признаться себе в мыслях, что играть блядь он умеет, умница, только вот сука не того будит сейчас. Вовсе не того. Но голод только усиливается тем, что Джек знает, кого хочет, знает и просит долгожданно, с трепетом, с искренностью в серебряных глазах, хочет оказаться в этих блядских когтях, как в ебучем капкане. А если это последняя грань, то сволоченыш не задумывается, или знает наверняка, но если знает, то ведь, сука такая, должен понимать, что после его уже не отпустят. Уже не только он сам, но и то, что рычит и довольствуется кровью и страхом в чужих глазах.
Мальчишка хочет его, всего его, полностью. Того самого, кем его и считают, кем он и является по своей сути. А значит это тотальный и последний шаг к пропасти, и Фрост стоит на последней доступной планке перед пиздец какой бездной, шагнув в которую не будет обратного пути… И Фрост, в полной своей ебанутой дурости, осознает это. Так какого хуя Блэк должен сдерживать себя?
Ему ведь дали индульгенцию на все, а после и право закрепили. А значит…
— Ужас, черт тебя дери! — почти что слезно, потому что этот самый сволочной Ужас медлит, заставляет ждать, наслаждается наконец сам, намеренно долго и лениво скользит языком по острым ключицам, вниз на грудь, едва задевая левый сосок, играясь, ещё ниже, подразнивая, и обратная дорожка вверх, влажная, прохладная, так что Джек вздрагивает и ногтями впивается в плечи мужчины, откидывая голову назад. У него вновь будет прокушенная губа, а у любимого хищника останутся новые кровавые полосы на плечах и лопатках — идеально!
— Возьми…
Одно единственное с подписью и подтверждением на растерзание своей никчемной жизни, раз и навсегда отдавая себя этой персональной смерти 604. Ведь одно, когда быстрое и нетерпеливое — «трахни», такое обыденное для обоих, и другое — новое, уникальное, умоляющее и желанное — «возьми», сказанное тому самому хищнику, что ночью перегрызает глотки падальщикам.
И он берет. Берет быстро, жестко, не разменивая время на дальнейшие размышления и подготовку. Мальчишка захотел — значит получит, ведь Фросту он, сука, отказать не может априори. Смешивание звуков, дыхания, стонов, под быстрый лязг бляхи ремня и полукрик альбиноса.
Боль вперемешку с удовольствием? Это ли не наркотик, а потому парень, сдерживая вскрик, шипит сквозь плотно сжатые зубы и, прогибаясь в пояснице, принимает полностью. До хруста всех позвонков, до белых огней под зажмуренными глазами. Блядь! Если это не его идеал, то он и не знал никогда идеала. И не узнает.
— Двигайся… — сквозь зубы с тихим шипением, почти приказное, и чувствуя, как под ногтями впившимися в кожу ощущается горячая влага. До крови, до боли, до предела, до безумия.
И Питч не заставляет себя ждать, грубо толкаясь до конца, несмотря на дрожь прошедшую по идеальному телу; Джек хочет и Джек это получает, а потому отодрать его на блядском куске псевдодерева — то ещё совершенство, со съехавшим понятием нормы…
