Хищник брезгливо отшатывается от дергающегося в цепях твареныша, и заметным презрением осматривает дрожащее тело и давая ещё нескольким каплям сорваться сверху, обжигая лицо и руки шизика. Но после всего того что было, становится не интересно просто взять и уйти, оставив эту тварь в полнейшем безумии и саморазрушение. Разве он зря старался?

Ужас едва усмехается, приподнимая уголки губ; ебучая усталость берет свое, но отплатить Градиентнику всё ещё хочется, может потому он вновь приближается, сжимая в кулаке чужие волосы до боли и дергая голову парня выше, так, что позвонки в его шее жалобно хрустят, смотрит свысока на мечущийся взгляд психа и раздумывает всего пару секунд, прежде чем высказать надменное:

— Я удовлетворил твои ожидания, щенок? Тогда давай, ты здесь наследил... вылежи свою кровавую блевотину. Всю, малыш, всю полностью. А когда закончишь... — хищник понижает голос почти до еле слышного, сильнее оттягивая голову скованного парня, — ...Ты должен повторять, пока не убедишь себя, какой ты плохой мальчик. Никчемный, бесполезный, мерзкий до тошноты, и никому нет дела до такой тряпки как ты. До... Полного. Разрушения. Своей. Никчемной. Личности.

Ужас равносильно медленно отстраняется и пренебрегает зрелищем. Он разворачивается, уходя, слыша, как под визги из-за капающей кислоты, цепи лязгают, а приговоренный склоняется ниже, начиная исполнять против своей воли то, что ему приказали. Цепи приятно позвякивают и эхо разносит металлический отзвук на всю парковку, а плечевые суставы парня с характерным щелчком выворачиваются под давлением на руки, заставляя его выть в голос. Правителю безусловно безумно больно, боль и ломка — всё с чем он остается; препарат делает свое, и действия идут вразрез с волей, что его и доламывает, но зарвавшийся псих ничего не может сделать, лишь бездумно подчиняясь и слизывать густую красную жижу с пыльного бетона.

Обезумевший вой до самого утра не будет стихать на заброшенной парковке, пока обезображенное тело с расплавленным сознанием не отключится в десятиминутную зыбку. Но после всё начнется с самого начала, и окровавленные губы будут одержимо шептать и убеждать, что он — есть ничтожество.

Не подхожу? Почему?.. Почему, Питч? Почему ты…

Джек морщится и всхлипывает, закрывается тут же глаза и не желает принимать, что уже ночь, глубокая, тихая, и дальний фонарь едва ли освещает синюю холодную комнату. В противовес жаре, здесь пиздец, как холодно. Или нет. Или это ему холодно, потому руки до сих пор дрожат, а пальцы настолько ледяные.

А за окном сухой штиль и затхлая жара.

Он бьётся в который раз головой о стену и не понимает, почему так? Почему настолько жёстко? Ебучий случай или…

«Или ты просто не подходил ему с самого начала. Всего лишь реальная сучка. Смирись, Фрост!»

Беловолосый качает головой и облизывает потрескавшиеся губы. Все хуйня, если Блэк думает именно так. Джек зажмуривается и хочет, чтобы это было нереальным — приснившимся. Каждое его слово, каждый взгляд… Каждый злой…

Джек воет в голос и запрокидывает голову вверх, не чувствуя новых теплых дорожек на своих щеках. Ведь, невозможно же так!

«Отдам за тебя всё, что у меня есть, а ты же… Хочешь меня выпотрошить? Сучка, да? Хорошо, Питч!»

Джек переходит на скулеж, ощущая, что не выдержит больше так. Не выдержит вообще.

«Выбирай сейчас, болван! Либо ты останешься здесь, либо…»

— Либо, блять, что? — сиплое в пустоту сумеречной комнаты.

У него два пути и он знал. Знал с самого начала. Но по первой не надеялся даже на первый. А так же знал, что в том или ином варианте подохнет нахуй.

Он — шизик. Он по уши влюблен, он сдохнет от рук своего же мужчины. Или просто без него…

«Да хуй с тобой!»

Джек жёстко стирает слезы и шумно выдыхает, пару раз ударяясь о стену позади себя. Так, чтобы мозги встали на место, хотя после всего, что было и он пережил, Фрост на сто десять процентов уверен, что мозгов у него как раз таки нихуя и нет.

Он не изменит его… Он полюбил его таким — жестоким, циничным… И ничего не изменится. Фрост знает то, что будет любить его до скончания своей ебнутой жизни именно такого — сволочного, отстраненного, грубого, ни во что не верящего циника, порванного этой ублюдской жизнью, никогда даже серьезно его не воспринимающего, хладнокровнейшего убийцу. Убийцу, до мозга костей... И знает, что его поезд, несущийся в бездну, темную и смертельно, уже никак не остановить. Поздно тянуть за сломанный стоп кран и ограничиваться полумерами. Либо да, либо нет.

Джек резко открывает глаза и, повернув голову вправо, смотрит в окно. Как же ему противно…

Кое-как подняться и медленным шоркающим шагом подойти к открытому настежь окну не составляет труда, но кости всё равно ломит из-за того, что долго сидел в одной позе, а перед глазами на миг равно проносится темнота.

Все тот же 604. Все та же у него дряная жизнь.

Почему всё именно так? Ебануто? Несправедливо ли?

«Почему ты меня убиваешь?»

За окном выжигающая легкие жара, и ночная прохлада даже близко не дарует облегчение, лишь кисловатый запах химии, выжженного асфальта и гудрона, едкой извести на старых стенах.

Его тошнит от этого города и от себя.

Он потирает собственное горло, растирая в ебучий сотый раз кровящую полоску и кровь по бледной коже, и не знает что, блять, не так с этим миром и что не так с ним. Почему всё, что случилось несколько часов назад, настолько жестко его косит с той же обреченностью, которую он испытывал, когда впервые увидел Ужаса? А косит его по харду.

«Потому, что он тебя бросил?»

«Послал нахуй?»

«Да в который раз, Фрост?»

Джек морщится и уже не может припомнить в какой. Только в этот раз всё зашло за чертову грань, даже его личную, злоебучую, параноидальную. И колкие слова любимого Ужаса выедают нечто хрупкое внутри, словно, блять, кислоту плеснули на тончайший хрусталь.

«Шлюха, сука, тварь… Что ещё ты мне можешь сказать?»

Джек даже не знает, куда ушел этот человек; человек без принципов морали и с характером того самого единственного выжившего хищника.

Больно или неприятно — Фрост уже плюёт на свое внешнее состояние и здоровье, и просто хочет, чтоб всё это кончилось.

Он не может уйти, как приказал Блэк, не может и все тут, и в то же время хочет собрать вещи сейчас же и сбежать, неважно куда и зачем. Сбежать навсегда и неотвратимо. Чувство противоречивое, похуже той же кислоты выжигает всё внутри. А его ебучие розово-ванильные очки уже не спасают от реальности, и той паникующей стороны своего подсознания, которая чувствует опасность. Настоящую, блять, опасность похуже Правителя.

«Да ты сука живешь с этой опасностью и позволяешь ему всё! Всё Оверланд!»

Он любит убийцу, убийцу, которому на него похуй, ровно, как похуй и далеко параллельно что с ним станет. Убийцу, который никогда не отступится и будет таким же, без всех этих представлений и исправлений на белого и пушистого.

«Фрост, да очнись же ты! Подумай хотя бы раз в своей жизни и просто съебись! Ты знаешь, что это не приведет ни к чему хорошему. У тебя уже был опыт! Эй?.. Идиот?!»

Он слышит аргументы, чувствует себя и свою боль, а рана на шее — горящее огнем подтверждение, но… Джек только пристально смотрит на светящиеся вдалеке высотки и едко усмехается.

Уйти?

Бросить своего Ужаса?

Убийцу, который положит весь город? Убийцу, которому он не нужен?

— Да что ж ты за тряпка-то такая, Фрост? — осипшим голосом шелестит беловолосый, прищуриваясь в темную даль Севера.

Блядские ненужные весы качаются из стороны в сторону, и он не может хоть что-то сейчас принять, вспоминая сегодняшнее утро и проклиная всех возможных богов и демонов на этом свете.

Уйти! Уйти! Уйти! Уйти и забыть!

«А что изменится?»

«Даже если сможешь уйти? Даже, если сбежишь в другую часть города, да, блять, в другой даже город? Что изменится Фрост?»

Горький почти не верящий всхлип, и парень медленно опускает голову, тихо хрипло посмеиваясь и чувствуя новую жгучую влагу на щеках.