С тех пор, как Инна занялась «духовными практиками», что-то в нашей дружбе пошло не так. Бывало раньше, позвонишь ей: «Как дела?» – и она, как нормальный человек, отвечает: «Ужасно. Петя снова кокетничал со студентками в инстаграме. Вот сижу и думаю: закатить ему сцену ревности или лучше пойти купить туфли?»

Звонишь ей на следующий день: «Как дела?» – «Великолепно! Купила туфли со скидкой и сэкономила на театр. Пойдешь со мной?»

В общем, была она женщина как женщина, а теперь стала осознанной личностью. Теперь на вопрос «как дела?» она в ответ сначала долго молчит, как бы давая понять, что вопрос удивительно глупый, а потом говорит примерно следующее: «Да что это такое вообще – наши так называемые “дела”?»

И снова молчит в трубку.

– Как там Петя? – спрашиваю. – Не ревнуешь его больше?

– Ревность – это эгоизм. Кто мы такие, чтобы считать мужчин нашей собственностью?

«Вот это поворот», – думаю я с уважением.

– Может, пойдем в «Фамилию» сходим? Там новую партию одежды привезли. Цены копеечные…

Она снова выдерживает паузу, и я чувствую, как осознанная личность в ней вызывает на дуэль презренного шопоголика и пронзает рапирой в самое сердце.

– Нет, не пойду. Тратить жизнь на весь этот материальный тлен я больше не буду. И без того полжизни ушло на иллюзию. Учитывая, что и сама жизнь наша – иллюзия. Писк комара на теле слона – вот что такое наша так называемая жизнь… – Вздыхает.

– А на что ты хочешь потратить этот комариный писк?

– Тебя это вряд ли заинтересует. На медитацию, очищение ауры, проработку чакр, подъем энергии кундалини. На самосовершенствование. Если интересно, приходи в центр.

Но я слишком недоверчива, чтобы позволить кому-то прорабатывать мои чакры, наводить порядок в моей ауре и тем более поднимать мою энергию кундалини. Вежливо отказываюсь, а в следующий раз уже не спрашиваю «как дела?», перехожу сразу к делу.

– Мои все гриппуют. А твои?

– Что значит «твои-мои»? Они свободные люди. (Долгая пауза.) Ну если тебе это так уж интересно, то да, они тоже болеют.

– Чем лечитесь?

– Болезни имеют духовную природу, лечить их бесполезно. Нужно правильно мыслить, и болезни уйдут. Мои муж и сын этого пока не понимают… Вот и болеют.

– Но ты им хотя бы мед, ромашку даешь?

– Что значит «даешь»? – И опять молчит.

– Ну мед – мед кладешь им в чай? – Я начинаю раздражаться.

– Что значит «кладешь», – отвечает она серьезно, – они хозяева своей судьбы, если им нужно – пойдут сами на кухню и найдут там мед.

Да что с ней такое? Магнитные бури, что ли… Делаю последнюю попытку разговорить ее:

– Слышала новость? Кошкины наконец разводятся.

– Не удивлена. Союз, основанный исключительно на плотском влечении, не бывает прочным. У них не было духовной связи, осознанной жизни…

– А по-моему, просто Кошкин – к озел. Сколько можно было терпеть его измены.

– Не судите и не судимы будете, – все более загробным голосом говорит Инна.

– Ты стала православной?

– Этому общемировой духовный опыт нас учит, а не только православные.

– А все равно Кошкин козел. Ирка говорила мне, что он ей хвастался, что в конфетах, которые производит его цех, нет ни крошки чего-нибудь живого. Ни какао, ни даже сахара. Одни заменители и красители. А наши дети это едят. Он ей это со смехом рассказывал, мол, вон какой я ловкий, как я умею деньги из ничего делать. Козел и есть.

– Не порти себе карму гневом. Это бессмысленно, – равнодушно отвечает Инна и зевает.

– Как у тебя на работе? Начальство больше не донимает?

– Я стараюсь не думать о плохом. Это программирует психику. Поэтому не спрашивай меня больше о работе, если можно.

– Ладно, я тогда в другой раз позвоню. – К ладу трубку с облегчением. В следующий раз не звоню. У человека духовная жизнь в разгаре, кундалини на пике, можно сказать, а я тут со своими конфетами, с этим козлом Кошкиным. В общем, позволяю человеку отдохнуть от меня.

Через некоторое время узнаю, что Инна ушла с работы, ушла от Пети и уехала в горы со своим инструктором по йоге.

Долго потом о ней я ничего не слышала, только в инстаграме видела раз фотографию в Гималаях. Два силуэта (мужской и женский) со спины, сидящие по-турецки и встречающие оранжевый рассвет. Помню, кольнула меня зависть – а может быть, это и правда счастье? Настоящая духовная свобода? Ни тебе гриппа у детей, ни этой дурацкой «Фамилии»…

Но через год она вдруг сама позвонила. «Как дела? – говорит и сразу же: – Можно, я сейчас прямо к тебе зайду?»

Пришла – худая, сморщенная, загорелая, грустная. Вручила мне бутылку хереса.

– Ты пьешь? Ты же говорила, что больше не одурманиваешься, что алкоголь, кофе, соль, сахар убивают внутренний огонь туммо? Или как там его?

– Это неважно. Ну пью, подумаешь. И курю тоже. Чрезмерно заботиться о своем теле – это тот же эгоизм. Был у меня один такой товарищ-инструктор, тоже все о теле заботился… Гибкий такой товарищ… Да пошел он… (нецензурное слово)

Вынула сигарету, открыла окно, села на подоконник и закурила.

– Жизнь научила меня тому, что нельзя пренебрегать ею, убегать от нее. Нужно пытаться менять ее. Воспитывать этот мир. Нужно действовать. Мы рождены, чтоб…

– Сказку сделать былью?

– Не смейся, я серьезно.

Оказалось, она теперь работает в предвыборном штабе какого-то депутата от коммунистов, кажется, придумывает слоганы ему, организует встречи с избирателями. Теперь, когда я спрашиваю: «Как дела?» – она отвечает: «Ужасно. Слышала, во Владивостоке опять мэра переизбрали? Фальсификация. Коррупция. Пора валить. Я бы свалила, если бы не боль за Родину». Боль ее проявляется в том, что она теперь через слово матерится, подстриглась так, что волос как будто совершенно на голове нет, завела пять аккаунтов и все транслирует там разные политические ужасы. Брызжет ядом как медуза-горгона, всех ненавидит.

А когда-то она была нежной тоненькой девочкой, с облаком кудрявых волос. Помню, мы с ней сидели за одной партой и яростно спорили, кто лучше: Дитер Болен или Томас Андрес из группы «Модерн Токинг». Я стояла за блондина Болена и напирала на то, что он композитор, а значит – умный, а она говорила, что он грубый и некрасивый, а как только видела влажные глаза красавца Андреса и слышала You are my heart, you’re my soul, начинала плакать и улыбаться сквозь слезы.

Что с нами делает жизнь, Инна?

Григорий Иванович делал вид, будто записывает что-то в журнал посетителей, давая пациенту возможность оглядеть кабинет и немного освоиться. Работалось ему сегодня (как, впрочем, часто последнее время) без радости, но психоаналитик на то и психоаналитик, чтобы уметь управлять настроениями, в том числе и своими. Вошедший потоптался на месте, покивал и сел на стул напротив большого аквариума с меланхоличными крупными рыбками. Предметов в кабинете было немного: стол телесного цвета с закругленными углами, бежевые папки, круглые часы, кушетка с чистой простыней и бледная акварель на стене. На экране ноутбука заставка – сосновый лес. В носу щекотало от запаха успокоительных трав.

– День добрый, – мягко произнес врач, внимательно глядя на пациента.

– День добрый, – о тозвался пациент, беспокойно оглядываясь.

Григорий Иванович широко улыбнулся и незаметно положил руки на стол ладонями вверх – ж ест мира и дружелюбия. Потом взялся за шариковую ручку.

– Позвольте, я сначала задам вам несколько вопросов общего характера.

Пациент молчал, скосив глаза на вопросительно приподнятую над блокнотом шариковую ручку врача.

– Вы женаты?

– Да.

– Сколько вам лет?

– Тридцать пять. – От запаха мяты пациенту захотелось зевнуть, он напряг челюсть, укротил зевок, и на глазах выступили слезы.

– Дети есть?

– Нет пока.

– Кем работаете?

– Психоаналитиком.