– Не только! Он еще и твердо стоит на ногах! Читай дальше: Предлагаю вашему вниманию классический расслабляющий и антицеллюлитный массаж. У вас дома.

Марианна молчала и только смотрела в экран исподлобья. «Вторая стадия опьянения», – подумала Нюша, которая и сама немного напилась, но продолжала надеяться и упорствовать. После развода Марианны Нюша вот уже лет пять чувствовала перед ней вину за свое семейное счастье, за свою синицу в руке. Ей искренно хотелось выдать подругу замуж или хотя бы найти ей сердечного друга:

– Смотри, какой эффектный – на горных лыжах! А вот он штангу поднимает! Пишет, что ищет нормальную женщину.

– Думаю, этой нормальной женщине должно быть не больше 25. Какой смысл столько сил и денег тратить на фитнес, чтобы в итоге обзавестись сорокалетней старушкой.

– В тебе начали просыпаться комплексы!

– Я просто трезво смотрю на жизнь.

– А по-моему, ты напилась. Вот и Чародей к нам пожаловал! Послал подмигивание!

– Все идет по плану. Сейчас еще какой-нибудь Дикий или Неистовый подтянется.

– Смотри, что Чародей пишет: Я почувствую вас астрально! Ищу Ж. или пару ЖЖ, или МЖ или М. от 18 до 60 лет.

– Широк человек! Воистину чародей. Но я, Нюша, собираюсь завершить наш небольшой эксперимент. Вина больше нет?

– Давай налью, сиди.

В компьютере пискнуло, и в уголке высветилось окошко «Геннадий прислал вам личное сообщение»: «Привет, Грета!»

– Нюш, глянь! Глянь скорее! Что-то интересное. Он первый распознал Грету Гарбо.

На фото полный лысый грустный человек в круглых очках, на старом диване, с огромным рыжим котом на коленях. Позади, на стене, православный календарь.

– Этот интересный? Ты же говорила: кот и храм не подходят!

– Да ты читай-читай! Мне правда нравится.

45 лет. Я небогат. Люблю сладкое. Робкий. Зануда. Живу с мамой. Машины нет и не будет – у меня клаустрофобия. Аллергия на косточковые и цитрусовые. С женщинами застенчив. Целуюсь плохо, судя по всему. Храплю. Нервный тик – часто моргаю. Все никак не могу защитить докторскую, слишком много справок надо собирать, а я тяжелый на подъем. Но не теряю надежды. Вот и все обо мне. Не проходите мимо!

– И… что? – Н юша внимательно посмотрела на подругу, у которой загорелись сразу глаза и щеки.

– Как что! По-моему, он прекрасен. Оцени, во‐первых, степень искренности! И какая манера! Коротко, просто, ясно, какой ритм! Ни слова не выкинешь из этого сообщения. Все на своих местах. Вот так и надо писать! Я ему отвечу. Марианна улыбнулась и быстро набрала сообщение:

«Привет! Великолепный у вас кот, мой телефон…»

В октябре, когда зарядили серые дожди, Георгий Иванович почувствовал, что устал от всех. В первую очередь от жены с ее придирками и упреками; от сына – вялого, скучающего подростка, закатывающего глаза на любое его слово; от любовницы, последнее время начавшей что-то часто обижаться и ставить ультиматумы; и даже от работы: от всей этой бюрократии начала года, от составления планов, ненужных анкет, дурацких заседаний кафедры – невыносимо. Все от него чего-то хотят, требуют, всем он должен… Георгий Иванович уговорил коллегу подменить его будто бы по болезни, прибавил к выходным три дня и уехал на дачу один. «Пять дней свободы и полного одиночества» – от этой простой мысли он улыбался в электричке, улыбался, когда ждал автобус на промозглом ветру, когда шел по мокрой траве к деревянному домику, подбирая с земли антоновку и поздние, медовые груши с жесткой темной кожицей. Даже ветка, хлестнувшая по лицу, не разозлила его. Он любил эту старую дачу как старого друга, который не обманет – в сегда примет, всегда успокоит. Помимо прочего, этот друг помнил и о его былых успехах на любовном фронте, был, так сказать, сообщником. Словом, не дача, а островок свободы в однообразной респектабельной жизни профессора филологии. В доме он первым делом посильнее растопил печь, на скорую руку сварганил холостяцкий обед из лапши быстрого приготовления и сосисок, жаренных с луком, достал из погреба домашнюю рябиновую настойку, которую всегда держал на случай, если придется наведаться сюда одному или (что случалось теперь редко) не одному. До вечера ровно ничего не делал, только собрал под дождем черноплодную рябину, засыпал сахаром и ел с чаем, сидя, укутанный в плед, в кресле-качалке на веранде и обдумывая свой следующий лекционный спецкурс «Феномен французского любовного романа». Вечером напился кофе, чтобы немного продлить этот тихий день, и уселся в кресле с томиком любимого Мопассана на французском. А ночью стало так тихо, что было слышно, как в соседней деревне мычит корова и лают собаки. Дачники их небольшого поселка все уже разъехались, только откуда-то слева, видимо, из домика сторожа, тянуло в форточку печным дымком.

Георгий Иванович не прочел и пяти страниц, когда ему вдруг показалось, что кто-то тихо, но отчетливо позвал его: «Гооша! Го-оша!» Он пожал плечами – чего только не почудится в этой гробовой тишине, – снова взялся за книгу. Через минуту опять, негромко, но отчетливо: «Гооша!» Ему показалось, что голос какой-то чудной, сдавленный, словно говорил человек, не вполне нормальный. Георгий Иванович посмотрел в окно. Выключил свет в комнате и снова посмотрел – н икого, только мокрые ветки качаются на ветру. Не успел отойти от окна, как снова: «Гооша…Гооша…» Профессор разозлился: резко встал, вышел в сени, взял там фонарик и нож, мысленно ругая себя, что за лето так и не удосужился наточить его, и осторожно отворил дверь на крыльцо. Озираясь, обошел домик. Прошелся по саду. Никого. Вернулся, отдышался, опять сел в кресло у окна.

– Гооша.

– Да что такое! – крикнул он в форточку. – Кто тут?

Голос надолго замолк.

Георгий Иванович решил, что переутомился и нужно поскорее уснуть. Он лег одетым, положил рядом нож и фонарик. Уснуть не получилось, он ворочался и вслушивался в тишину. В конце концов включил свет, сел у окна и открыл книгу. Когда его в очередной раз позвали, спина его покрылась холодным потом, а зубы застучали. Галлюцинации?.. Обидно. Может, настойка виновата? Говорят, рябина сужает сосуды.

– Гооша!

Георгий Иванович швырнул книгу в окно, она стукнулась о стекло и приземлилась на подоконник. Он повалился на кровать и заткнул уши. Промучившись ночь, уснул под утро. Проснулся к обеду, и все произошедшее накануне показалось дурным сном. Весь день он читал Мопассана и почти ничего не ел – аппетита не было. А вечером, часов в девять, он стоял в саду, глядя на мутный закат и собираясь уйти спать, как вдруг из кустов послышалось вчерашнее «Гооша». И шорох, словно кто-то довольно крупный ворочался в кустах, лежа на земле. Георгий Иванович вскрикнул и убежал в дом. Он теперь убедился, что сходит с ума. Посмотрел в зеркало: глаз дергается, лицо измученное. Но что же теперь? Скорую вызывать? Но как? Увезут в какую-нибудь ближайшую психушку – сидеть там с алкашами и бомжами, такой позор, нет, нет. Хорошо бы для начала выспаться, но он, как назло, не взял с собой снотворное и всю ночь опять ворочался, вслушиваясь, мелко дрожа. Под утро, когда открыл окно и его тут же снова позвали, он начал молиться и каяться. Он не был мистиком, о Боге не думал, но в эту ночь ему показалось, что Он есть и решил покарать его за грехи. Маркиз де Сад, Мопассан, Моэм – в се эти люди, ведшие не слишком праведный образ жизни, повредились в уме под конец. Как-никак, а тенденция… Вот и я туда же. Зачем мне эта Валя – мы с ней уже шесть лет, и она постарела, я давно не люблю ее, никогда к ней не перееду, как она все еще глупо мечтает, – зачем же обманывать? И себя, и ее, и жену, и всех. А та студентка в прошлом году… вспомнить стыдно. Она надеялась, что я за это напишу ей кандидатскую. А другие истории… Вот за все это и пришла мне расплата. А как я на коллегу настучал три года назад! Вышло нечаянно, в пылу спора, но все-таки, все-таки… Черт возьми, обидно, что нервы подвели меня, как раз когда мечтал отдохнуть от всего, начать новую жизнь…