Трудно сказать, чем Вера заслужила внезапное доверие Старче, который с немыслимой легкостью допустил ее в свой домашний «храм искусств», где редко появлялись даже его племянники. Может быть, как раз тем, что не очень-то стремилась ему понравиться?

Но факт оставался фактом, это каким-то образом случилось. Подобные вещи невозможно объяснить иначе, чем загадочной игрой Фортуны — весьма непредсказуемой дамы, которую древние недаром изображали с накрепко завязанными глазами.

Старче встретил Веру лежа на диване — из вежливости он смог только присесть, с величественным видом облокотившись на подушки.

С первого взгляда было понятно, что сегодня он снова плохо себя чувствует, «невыездной». И значит, работа, которую Вера до сих пор никак не научилась воспринимать всерьез, откладывается до следующего раза.

— Жаль, что у тебя нет телефона, чтобы в таких случаях не гонять тебя напрасно, — сказал Старче. — Хорошо бы тебе поставить. Ты при случае узнай, сколько это стоит.

— Наверное… дорого, — вздохнула Вера и растерянно улыбнулась.

Старче как будто подслушал ее мысли — она как раз не так давно думала, что, если бы у нее был телефон, она могла бы каждый день разговаривать с Александром. Он ведь мог ей звонить и из другого города тоже. А иногда даже из другой страны.

— Знаешь, в тебе есть какая-то тайна, — помолчав, заметил Свирский. — У тебя необыкновенная улыбка. Было бы мне поменьше лет, примерно так лет… на пятьдесят.

«Великая тайна, что у меня нет телефона, да и вообще ничего почти нет», — подумала Вера.

— В любом человеке есть тайна, — сказала она вслух.

— Нет, как раз не в любом, — возразил Свирский, и было заметно, что ему надоело лежать в одиночестве и хочется поговорить. — Я прожил очень длинную жизнь и могу сказать, что есть люди, в которых мерцает скрытый свет, как угли, которые еще не разгорелись. Посидишь немного со стариком или торопишься?

— С удовольствием, — сказала Вера, присаживаясь в кресло. От долгой ходьбы гудели ноги — ей так приятно было сейчас их вытянуть и просто посидеть в тепле.

— Ну, уж про удовольствие ты явно загнула, — усмехнулся Старче. — Какое в этом может быть для тебя удовольствие? Знаешь-ка, лучше вот что: открой дверцу вон того шкафа и похозяйничай сама в баре. Я сегодня не смогу составить тебе компанию и побыть нормальным ухажером. Но ты порадуешь меня, если согреешься чем-то, что тебе по вкусу.

Вера встала и заглянула в бар, поблескивающий целым рядом диковинных бутылок, хрустальных фужеров, рюмок, низких темных стаканов из толстого стекла.

Честно признаться, только в гостях у Свирского Вера впервые попробовала на вкус дорогие вина и коньяки, которые раньше видела только на витринах супермаркетов, ужасаясь совершенно немыслимым ценам.

При этом Вера искренно удивлялась: неужели кто-то их покупает и пьет? Но теперь она узнала, чем отличался вкус настоящего шампанского «Асти Мондро» от шипучих винных напитков, и почти спокойно выслушивала по этому поводу комментарии Свирского, что за такое удовольствие действительно не жалко платить деньги.

Сейчас, с мороза, Вера плеснула себе в рюмку коньяка «Хенесси» — он отдавал запахом столетнего дуба, ореха, какой-то незнакомой травы и невольно ассоциировался с долгой, загадочной жизнью Старче.

Золотистый напиток по вкусу напоминал пряное вино — только гораздо более крепкое, и его так приятно было пить маленькими глотками, согревая рюмку в ладони, чтобы отчетливее чувствовать дивный аромат.

— Правильно, девочка. Когда в двадцатые годы в Америке объявили «сухой закон», «Хенесси» был единственным из коньяков, на который он не распространился, — одобрил ее выбор Свирский и снова о чем-то задумался, как будто был настолько стар, что пытался теперь лично вспомнить о пережитых когда-то треволнениях.

— Я где-то прочитал, что Ку Лунг, один из самых просвещенных последователей философии kung-fu, просил похоронить вместе с ним двести бутылок отборного коньяка марки «Хенесси». Как ты думаешь, зачем ему это было нужно? — спросил, помолчав, Старче.

— Не знаю, — пожала плечами Вера.

— Вот и я тоже, — сказал он и снова впал в задумчивость, опуская морщинистые веки, которые придавали его лицу сходство со старой, мудрой черепахой. — Наверное, мечтал сразу же по прибытии на тот свет вдрызг напиться и еще гостей угостить. А я на это почему-то не надеюсь.

После коньяка Вера ощутила легкое, приятное головокружение.

Но вовсе не из-за опьянения, а, пожалуй, от той скорости, с которой всякий раз совершался стремительный перелет с заполненных лотками грязных улиц в этот мир изысканных вещей и неспешных разговоров. На какое-то время можно было позволить себе забыть обо всех неизбывных «кусочных» проблемах, говорить и думать о чем-нибудь приятном, отвлеченном. Коньяк разливался по телу комфортным теплом.

Тем более Свирский своим тихим, но отчетливым голосом принялся рассказывать, как проходит на центральной улице Нью-Бонд в Лондоне аукцион «Сотбис» — буднично, без всякой шумихи. Но всякий раз там продаются с молотка уникальные старинные вещи, случайно найденные автографы, оригиналы ценных магнитофонных записей, незаконченные рукописи и нотные партитуры великих людей, представляющие интерес для коллекционеров. Существует множество и других, менее известных аукционов, которые в европейских городах проходят чуть ли не ежедневно и на некоторых из них Свирский бывал, покупал, имел представление о различных юридических тонкостях.

К примеру, что для русских за рубежом весьма существенна проблема доказать свои права на привезенную вещь — все знают, сколько в России развелось воров, которые нелегальным путем вывозят из страны все, что попадается под руку. Не забыл Свирский упомянуть и о том, что при аукционной продаже приходится платить немалые комиссионные — от десяти до пятнадцати процентов от итоговой цены. Но это все равно получается гораздо выгоднее, чем даже продавать раритеты в частные коллекции. Некоторые полотна Кандинского или Шагала оцениваются на аукционах в миллионах долларов, а стоимость оригинальных рисунков — в тысячах.

Вера догадалась, что Старче снова незаметно старался подойти к теме рисунка, который она недавно нашла в квартире.

Старец согласился его купить. Но теперь снова сомневался, считая, что Вера сумеет с большей выгодой для себя продать его за границей. Он даже предлагал ей в этом плане свои услуги. Но Вере нужны были деньги быстро. Желательно — немедленно. Она торопилась, потому что чувствовала, как вокруг Александра сгущаются невидимые тучи. И она была единственным человеком на свете, который мог ему реально помочь, доказать, в конце концов, что все, что между ними было, — для нее вовсе не случайность и теперь ничто и никто не сможет ее испугать.

— Но как же… патриотизм? — спросила Вера, сразу же приходя от страха, что ничего не получится (и от коньяка, конечно), в сильное возбуждение. — Нет, я вовсе не собираюсь продавать рисунок за границу. Только вам, вам…

— Патриотизм? — переспросил Старче и ответил не сразу: — Как ты сказала? На эту тему я вот что тебе хочу рассказать. У меня сегодня была бессонница, и я в окно увидел, как один мой сосед рылся в мусорном баке. Фронтовик, бывший пехотинец. Думаешь, он пьяница? Ничего подобного. В дождливые дни, когда в подъезд заходит, ноги вытирает. Каким словом можно назвать то, что кто-то довел его до такой жизни? Нет, деточка, патриотом я считаю того, кто любит, жалеет человека, а все остальное — полная чушь, пустые слова, трескотня, которые я совсем не хочу понимать.

— Тогда вы меня должны пожалеть, — набралась храбрости Вера. — Потому что мне очень нужны деньги. И именно сейчас. Если вы купите у меня этот рисунок, я смогу спасти человека, одного дорогого мне человека… Вы же знаете, я долго думала, прежде чем пойти на это, но теперь даже это уже не имеет значения.

— Вот как? — высоко поднял брови Старче. — Что-то случилось? Ты должна мне все рассказать. Кстати, может быть, тебе удалось выяснить что-нибудь новое о владельце рисунка? Это было бы очень кстати.