…народ угрюм. Просторы дики.

Глухого варварства печать

На испитом скуластом лике.

Готовы и раба венчать

На царство тяжкою короной,

Лишь был бы мрачен и жесток…

То вдруг затеплим огонёк

В лампадке робкой пред иконой,

То сносим подчистую храм,

То копим слёзы по углам,

То враз зайдёмся в крике диком,

Крутя топор над головой,

Своим поём «за упокой»,

Чужим в почтении великом

Не жалко даром всё отдать.

Нам век свободы не видать,

Да нам свободы и не надо!

Все разомлеем от парада,

Где правит батька-барабан,

Мол, бойтесь, люди дальних стран,

Глядите – мы сильны войсками!

Потом – мыслишка за висками

Мелькнёт: не выпить ли?! – и тут

Уйдём в запой на две недели,

А там, очнувшись еле-еле,

Увидев, что карман продут

Насквозь, пойдём себе батрачить…

Возможно ли переиначить

Характер сей? – Нельзя вовек!

Какой, скажите, человек

Оплачет в песне злую долю —

А как узрит покой да волю,

Так вон дарителя с крыльца?!

Известно, не видать конца

Истории российской этой.

Над нами хладною кометой

Висит неизъяснимый рок.

Мы рабству радостный оброк

Платить вовеки не устанем,

А если вскинемся да встанем,

Подлунный ужаснётся мир.

Будь, русский, вечно гол да сир,

Но на цепи сиди короткой!

Голодный пёс с повадкой кроткой

Всё лучше сытого, чей нрав

Свиреп, как наш… Просторы дики.

Народ угрюм. Извольте, крики

Какие со двора в окно

Летят! И пусто, и темно

В душе моей, тоской убитой…

Куда нам с рожею немытой

Соваться в европейский ряд

Калашный! Верно говорят:

Знай свой шесток, сверчок запечный…

Как скучен этот бесконечный

Невыносимый разговор…

Не пойман – стало быть, не вор,

А вор – просить пощады поздно…

Как, право, небо нынче звёздно!

Пойду себе, вздремну… Пора…

Уже не долго до утра…

Под мелкий снежок хорошо грустится.

За окнами серый сырой рассвет.

Пошёл по делам своим торопиться

Тот город, которого вовсе нет.

Цветные картинки на хрупкой плёнке

Припадочный ветер вразнос пустил.

Дырявые тучи – точь-в-точь пелёнки,

Что сохнуть легли на небес настил.

Воронами-знаками препинанья

Размечен глухой монотонный гуд,

Который глотают дороги, зданья,

Машины, деревья, прохожий люд —

Манящая тайной своей Улисса —

А чем же я, собственно, не Улисс? —

Не вычисленная никем мантисса

Невидимых миру сплошных кулис,

Висящих извечно перед глазами

Собой же самими введённых в грех

Обмана тебя и меня. Слезами

Раскаянья можно спасти не всех,

Но тот, кто согласен поставить смело

На всём, прежде нажитом, жирный крест,

Тот должен и душу успеть, и тело

Рывком оторвать от знакомых мест —

И там оказаться, где на отмычку

Притёртую не отомкнутся враз

И женщина – та, что вошла в привычку, —

И дом, где знакомы и лаз, и паз,

И угол любой – и с нуля начнётся

Число, что полученным ты считал:

Так вдруг от прозрения тот качнётся,

Кто вычислит – как, наконец, очнётся, —

Что жизни балладу с конца читал.

Колючая проволока лагерей

И вышек охранных гнильё —

Не язвы на теле державы моей,

А части скелета её.

С дверей проржавевших сорвите замки,

Сметите сплетенье оград —

И бешеный ветер в четыре руки

Устроит бардак и разлад.

Кто петлю ослабит на горле Руси,

Кто даст ей покинуть острог,

Тот милости Божьей уже не проси

За то, что злодейке помог.

Спустивший с цепи беспородного пса,

Ты труп – хоть беги, хоть кричи,

Хоть в землю заройся, хоть взмой в небеса,

Хоть тенью прикинься в ночи,

Опора России – железная плеть,

Уж так повелось оттого,

Что некого здесь ни любить, ни жалеть,

Включая себя самого.

Ты входишь дважды в эту реку

Как входят в свой родимый дом —

Хотя заказан человеку

Возврат в Гоморру и Содом:

Дары природы и породы

Ему отпущены взамен

Того, что пронесёт сквозь годы

Он отторжение свободы

И несваренье перемен —

Ты входишь в эту реку дважды:

Тебя влечёт прохлада дна

Мечтой об утоленьи жажды,

Которая на всех одна,

Но всем её хватает, чтобы

Не знать страданиям конца —

И зов души за зов утробы

Не принимать ценой хворобы

Или тернового венца —

Ты дважды входишь в реку эту,

Хоть знаешь: лучше не входить.

Несчастья верную примету

Тут и не нужно находить —

Она сама, примета эта,

Перед тобою в полный рост

Торчит с рассвета до рассвета:

Вода в реке такого цвета,

Как дым, что помнит Холокост —

Ты в эту реку дважды входишь —

И не войти в неё нельзя.

Ты календарь вконец изводишь,

Назад мучительно скользя —

Но праздник, вроде отгоревший,

Золой горячей так шипит,

Что ты, за правду потерпевший,

Но никуда себя не девший,

Не спишь, от водки ошалевший.

Да и вокруг никто не спит.