Сплошная и оголенная похоть на развороченном комке пульсирующих нервов; накатывающее волной возбуждение и дымчатая завеса жадной вседозволенности, вот в чем вся соль этой игры.

Правда, в такой игре нет победителей, только плачущие проигравшие, которым не хватило сил как следует раскромсать чужую жизнь в клочья. Шани не из таких — её любовь к помпезности, праздности, мрачной роскоши и пороку в самых интересных количествах, знает едва ли не каждая крыса в канализации (каждый второй вампир да цербер Вашингтона, если только не каждый первый). А те крысы, что почему-то ещё не в курсе, могут понять все сами, лишь один раз увидев её на танцполе клуба после трех часов утра — обласканную неоном, текилой, солью и чужими прикосновениями; одетую лишь в сияние привлекательности и шёлк жгучего искусственного солнца.

И волосы её — золотая пряная грива тщательно завитых светло-карамельных прядей. Светлые кудри венчают тонкие белокаменные заколки с мелкими застежками, а беспокойная копна, залитая лаком, то и дело норовит выскользнуть из скользких пут.

Шани смачно прикладыватся губами к ширинке Ника, пачкая то ли в слюне, то ли в умирающих останках слизанного нюда помады, то ли ещё непонятно в чем, а после кокетливо выглядывает из-за его правого бедра.

Ах, ну как же ей не хочется видеть свидетелей! Особенно сегодня, особенно в такой хороший день. Не то чтобы она против публичного секса, но даже сейчас, находясь в делирии чувственной горячки, Шани нарочито медленно поднимается на дрожащие от перевозбуждения ноги и ради удобства виснет на шее Ника, успевая заодно игриво общупать его за задницу и даже мимолетно приложиться губами к точеному подбородку.

Ник же всего за пару мгновений умудряется отцепить её от себя, поправить платье и даже придать относительно адекватный вид, на что Шани реагирует брезгливой гримасой недовольства. Это становится скучным, а скуку Шани терпеть не может.

— Не стоит убивать копов, Ник. Это скучно, я пробовала.

Действительно пробовала, пусть это и не предмет её гордости. От убийства служителей закона нет никакого прока, особенно если об этом прознал вездесущий Амос, умудрившийся влезть даже в это. Копы обычно слишком скучны для её игр, а жажда почти не даёт о себе знать в их присутствии, но на этот раз Шани почему-то слишком злится, чтобы остаться равнодушной к появлению незваных гостей. Их оперативность заслуживает похвалы. Ведь надо же, кто-то вызвал их, а они очень быстро (рекордно даже) приехали на место возможного преступления; в другой раз Шани была бы приятно удивлена, но только не сейчас.

Полицейских двое. Молодые, юные, пылающие горячим лихорадочным огнём бьющей ключом жизни; Шани невольно задерживает взгляд на первом мужчине, а точнее — на гладком белом горле, призывно обхваченным ошейником плотного фирменного воротника, а после… А после творит глупости, как и всегда. Она отлепляется от дверцы привычно плавно, замедляя монохром соблазнительных движений и целенаправленно идет вперёд, нагло врываясь в чужое личное пространство (золотая чешуя блестит от фонарика, ласкающего гремучку на жутком змеином хвосте). Будь она на каблуках — непременно бы покачнулась в звоне пьяного экстаза, но сейчас не то время и не то место.

— Это ваш муж, мэм?

Девчонка закатывает глаза в приторной озабоченности, прежде чем дать полноценный ответ.

— Нет-нет, это мой папа. Он забирал меня с вечеринки! — она пьяно хихикает, — кстати, а вы женаты, месье?

На самом-то деле у Ника достаточно сходств, чтобы не бояться представлять его отцом. Он выглядит достаточно возросло, представительно и вполне пугающе, а сама Шани застряла в вечном восемнадцатилетии несовершеннолетия, в кольце бесконечной молодости, не дающей ни одной возможности нормально дышать.

Каково это — когда тебе вечно восемнадцать, по белизне лица рассыпан хайлайтер, прячущий персиково-бархатную нежность юной кожи под слоями косметики, а в голове нет ничего, кроме ветра?

Это пиздец как весело. Merde (дерьмо)!

Шани, подойдя как можно ближе, жадно вцепляется в локоть полицейского, умудряясь даже не обдать его запахом алкоголя и никотина, окружающих её золотистый образ. Ну уж нет, однажды она уже сидела в обезьяннике за провокацию, сопротивление при задержании, вождение в пьяном виде и последующую за ним аварию; было очень интересно, но повторять она не желает. Именно поэтому Шани так дерзко виснет на бедном парне, не позволяя ему даже выдохнуть или отцепить прилипшую девчонку от своей руки. (как бы не так, милый, я та ещё заноза в заднице!). Пальцы стереть в кровь, но от её притяжения не избавиться. Бедный полицейский от её вопросов то ли синеет, то ли бледнеет, то ли и вовсе пытается рвануть прочь с нечистого места, но с каждым мгновение Шани оказывается все ближе и ближе, неотвратимо и страшно, словно тяжёлый жестокий рок неотступности.

— Мотоциклист выскочил неожиданно. Черт побери, вы посмотрите!

— Но, сэр…

— Нет-нет, папа говорит правду, — Шани почти мурлычет плаксивым испуганным тоном, умильно заглядывая в недоуменные голубые глаза копа, — честно-честно, я даже не увидела тот момент, когда этот дурацкий мотоцикл выскочил на дорогу, — девчонка смаргивает блестящие прозрачные слезы с ресниц, и они падают на щеки, — он сам в меня врезался, дурак!

Не было никакого мотоцикла и в помине, но кого это волнует, в конце концов? Она едва ли не ударяется в слезы, и бедняга настороженно гладит её по спине в напрасной попытке успокоить, но только до тех пор, пока не понимает, что конвульсионное вздрагивание её плеч — это совсем не плач, а смех, который она давит хрипом поглубже в грудной клетке, не позволяя себе дышать.

— Отстань, папа. Кого ты обманываешь? Уж я-то знаю, что ты не бьёшь женщин.

Девчонка небрежно ведёт плечом и отбрасывает жидкий шёлк волос на правое плечо, обнажая подрагивающую странноватую улыбку, криво искажающую хорошенькое кукольное личико.

— Мисс, с вами все хорошо?

Шани вдруг оглядывается на Ника, опаляя его жаром зазывающего взгляда из-под длинных чёрных ресниц, отбрасывающих тени на бледные щеки.

— Да, — мягко отвечает она, — со мной все прекрасно. Чего не сказать о вас, месье. Видите ли, вы нам очень помешали.

И, прежде чем полицейский успевает понять, что происходит, Шани неожиданно грязным жестом обнимает его за шею, повиснув в объятиях опешившего мужчины солнечной гибкой змеей.

========== 6. ==========

Шани тонет в оргазмическом экстазе чувственного иррационального удовольствия: возбуждение от пикантности и незыблемой яркости возникшей ситуации больно и жадно давит на распахнутую настежь душу воображаемыми крючковатыми пальцами выдуманного насилия — вот она, растрепанная, опьянённая наркотической эйфорией возникшего счастья, пылающая тысячью солнц одновременно, сияющая жадными огненными всполохами собственных чувств и мыслей; вот она…

Горит в его объятиях тягучим золотом, тает каплями воска в его руках и стремится, так отчаянно стремится вцепиться ловкими светлыми пальцами то ли в его руки, то ли в его лицо, но на самом деле Шани желает совершенно иного. Этой ночью она желает стать частью Ника так безумно и голодно, как десять лет назад, в их последнюю жаркую встречу, полную грязи и разврата. Она хочет влезть ему под кожу сотней муравьев; бегать мурашками по его спине; течь бесцветными формалином по его пальцам; западать языком в горло; шевелиться гибкой змеей меж его ребер и запускать его мертвой сердце снова и снова, до тех пор, пока он не сойдет с ума.

Ник для Шани — ебаное спасение. Мужчина, много лет назад пожалевший вздорного обиженного ребенка в обносках; мужчина, принесший лучи золота в свою жизнь без сомнения и страха; мужчина, давший возможность жить, а не выживать.

Ник для Шани — первые шаги по морскому берегу, бег по влажному белому песку и шепот дикого ветра в голове; Ник для Шани — шприц с героином глубоко в вене, серебристые струи горького сигаретного дыма с привкусом вишни и блеск глаз, опьяненных непонятно каким наркотиком.