— Лоли, — выдохнул я, когда сел коленями на пол перед краем кровати и обнял его тонкие, как у цыплёночка, ножки своими подрагивающими руками. Мои губы тут же опустились на его стопы. Оголённые и совершенно бесстыжие. — Изабелла ничего не будет делать. Я просто верну ей долг, когда устроюсь на работу после выпуска.

Он посмотрел на меня странным взглядом, от которого появились мурашки, и вдруг спросил:

— Как умерли твои родители?

Язык прилип к небу, я нахмурился.

— Эрика долго упрашивала отца съездить в горы. Покататься на лыжах. Отец усердно работал, чтобы выполнить её желание и накопил им вдвоём на отпуск. Они поехали, а отец даже прощаться со мной не захотел, — я замолчал, проглатывая обидный ком. — Потом лавина обрушилась на городок, где они отдыхали. Слышал, наверное, что погибло много туристов при сходе лавины? — Лоли кивнул, жадно впитывая в себя каждое мое слово. Я отчего-то сильно заволновался. Ещё ни с кем я не делился этим. — З-зачем ты спрашиваешь?

Он молча поднялся с кровати, игнорируя мои вмиг вспотевшие ладони, обнимающие его ноги. Затем открыл тумбочку, достал оттуда свой потрёпанный блокнот и вытащил спрятанную между страниц маленькую чёрно-белую фотографию, затем запустил руку в мой раскрытый портфель, лежащий на полу и достал фотку, которую я сохранил. На ней были Эрика, отец и я, сидящие возле рождественской ели. Затем Саммерс протянул мне две фотографии.

— Эрика… моя мать, — спокойно сказал он и залез под мое одеяло с головой, сворачиваясь в комочек. Мои внутренности так же свернулись в тугой узел от услышанного.

Я шокировано уставился на две фотографии в моих трясущихся побледневших руках, часто-часто моргая, прогоняя тем самым слёзную пелену.

С фотографии Лоли на меня смотрела молодая Эрика. Немного усталая, но очень красивая. С тонкими правильными чертами лица, с большими глазами и припухлыми губами. Она была чём-то отдаленно похожа на моего Лоли. С моей же фотографии Эрика смотрела уверенно, даже немного с вызовом. Совсем другая. Словно два разных человека.

Я осторожно положил снимки на тумбочку и повернулся к Лорену.

Он плакал. Тихо, беззвучно. Я бы даже и не услышал, если бы не коротко вздрагивавшие плечики под одеялом.

Я испугался. Никогда не видел, чтобы он плакал. Мои руки словно занемели, и я не мог к нему притронуться. В груди горело, пекло и так обжигало. Я понял, что никогда не смогу заменить Лорену того человека, которого он так отчаянно любил даже, не видя ни разу в жизни.

Как бы я ни старался, сколько бы любви ему не дарил, я не мог заметить того, кто уже мёртв.

========== Часть 4 ==========

— Какой она была?

Это первое, что сказал Лоли за три дня невыносимого надрывного молчания. Он был слишком вялый и бледный, поэтому я отвёл его к школьному доктору, и тот разрешил Лорену не ходить несколько дней на занятия и отдыхать в комнате. А я просто лежал с ним рядом и обнимал его слишком маленькое для этого мира тело сквозь кокон одеял, в которые он заворачивался. Лоли не обнимал меня больше в ответ, и я боялся с ним заговорить.

И вот только сейчас, посреди ночи, когда луна светила особенно ярко, он лежал в моих руках он вдруг тихо зашептал. Я даже не сразу понял, что произошло, думал, что показалось.

— Расскажи мне о ней, — попросил он, поворачиваясь ко мне лицом. Летние глазки его припухли от соленых, раздражающих веки слез, и тонкая кожа вокруг была очаровательно красной. Я посмотрел на его сухие шершавые на вид губы и тихо выдохнул.

— Она любила всякие дурацкие модные шоу по телеку, пекла сухие печенья и совершенно не имела слуха, что не останавливало её от пения в душе, — ответил я, вспоминая, как просыпался по утрам выходных от душераздирающих визгов из ванной комнаты.

Крошечные уголки губ Лоли тронула тень улыбки.

— Расскажи ещё, — он шмыгнул носом и подложил мою раскрытую ладонь с полукружиями мозолей себе под щеку таким образом, что кончик моего бесстыдного безымянного пальца так прекрасно косался мочки его уха, а подушечкой большого я мог дотрагиваться и обводить его (мои) веснушки на скуле.

— Помню, когда отец впервые меня с ней познакомил, я подумал, что она для него слишком хороша… Эрика пришла в таком красивом платье, с модной укладкой, надеясь понравиться мне.

— И как, понравилась? — спросил он, зажмурив один глаз, когда я погладил его нежное, как шерстка котёночка, веко.

— Не помню. Всё время я думал, как она может так ловко держать вилку с такими длинными ногтями.

Лоли улыбнулся и случайно задел тонкой обветренной кожей губ мой палец, а я не удержался и осторожно, с трепетом в мышцах живота, погладил его по сухой розоватой кромке под нижней губой.

Господи, я полюбил его.

— Будет слишком глупо, если я скажу, что ты похож на неё? — спросил я осторожно. Опасаясь, что маленький паучок, который заснул чутким сном впервые за три дня, даруя мне желанные мгновения с Лоли, снова проснётся и будет ползать по моим внутренностям, прилипая своими тонкими лапками и путаясь в собственной, пахнущей страхом паутине.

— Я что, так плохо пою? — хмыкнул он.

— Нет, — я улыбнулся и обнял его второй рукой поперёк талии, осмелев и радуясь, что мой яблочно-персиковый мальчик вернулся ко мне. — Она была очень искренняя и чистая сердцем. Заботилась обо мне не потому, что было необходимо, а потому что действительно хотела.

Лоли посмотрел внимательно в мои глаза, словно хотел там что-то найти.

— Ага, избавилась от родного сына и преспокойненько заботилась о другом, — совсем тихо проговорил Лоли и, повернув голову, уткнулся лицом в мою ладонь. Сердце взорвалось атомной разрушающей бомбой, едва не испепелив своим пламенем рёбра и кожу изнутри.

— Лоли… мы же не знаем, как все было на самом деле. Вдруг у неё были причины так поступить, — он со всей силы вжался в меня, крупно вздрагивая. Обвил руками и ногами мое тело и беззвучно зарыдал. Сжал меня со всей силой, на которую было способно его хрупкое персиковое тело, словно боялся, что я растаю, растворюсь, исчезну, оставив его умирать в одиноком тумане.

Я ощутил тёплую влагу на своей ключице. Мне так хотелось вытянуть из него всю эту боль, забрать себе, затолкать её поглубже в собственное распахнутое только для него сердце и долго-долго залечивать, превращая во что-то светлое и доброе. В то, что способно его исцелить.

— Только, пожалуйста, не бросай меня…

Его мертвый голос пробился через маленькую грудную клетку и перетек в меня. Я прижал его к себе, осторожно проводя по растрепанной макушке и вплетая пальцы в его кудри. Ему необходимо было высвободить все свои, накопленные за многие года эмоции и необходимо, чтобы в этот момент с ним был кто-то рядом. Я с нежностью массировал кожу головы, подушечками надавливая возле самых корней волос и задевая короткими ногтями. Он скулил куда-то мне в шею и дрожал, как брошенный щенок.

Было такое чувство, знаете, когда остаёшься один посреди чернеющего океана после крушения корабля. Страшно, жутко, потеряв всякую надежду. Когда перед глазами бескрайняя вода съедает на горизонте лиловое небо. Знаете это чувство? Нет?

Я тоже не знал.

Но был совершенно уверен, что именно это и чувствуют люди, попавшие в такую ситуацию.

Чувствуют грязное бесцветное одиночество. Оно заглатывает и долго переваривает в собственном безразмерном желудке, чтобы потом выплюнуть жалкие изуродованные остатки.

Я боялся признаться моему нежному желтому цыплёночку, что в скором времени мне придётся его покинуть. Я боялся, что больше никогда-никогда не смогу вот так обнимать его тонкое оранжевое тельце с почти детским пушком на худых костлявых ногах, с безумной россыпью созвездий весны на коже и дышать его волосами, пахнущими как варенная кукуруза — теплом и счастьем.

Я боялся.

***

Ночь холодила позвоночные цвенья, спрятанные кожей, покрытой круглыми пупырышками. Под резиновой подошвой троих подростков свежая зелень не шуршала совсем, позволяя им незамеченными пробраться до ограждения уже до тошноты приевшегося интерната.