========== Часть 1 ==========

Лоли…

Ло-ли.

Он проник в меня. Под мою грубую, наглухо запечатанную одеждой кожу, минуя гладкие костяные спицы грудной клетки, проскользнув внутрь мягкой алой плоти до самого обнаженного, оголенного, раскрытого органа — сердца.

Когда я впервые увидел его, такого по-детски невинного, тёплого, со слипшимися после сна ресницами и отпечатком накрахмаленного уголка подушки на белом лице, с пышной шапкой светло-рыжих кудрей, россыпью золотистых веснушек на мягких щеках и зелёными, черт меня дери, такими зелёными глазами.

Я задыхался.

Задыхался, как обреченный утопающий, захлебываясь собственными, задавленными ещё в сухом горле, пылкими вздохами, и умирал…

Пока грузная толстощекая нянечка не потянула меня в сторону винтовой, видавшей не одно десятилетие деревянной лестнице на второй этаж в старом здании детского дома.

Я с большой неохотой оторвал взгляд от оранжевой лохматой макушки, медленно передвигавшейся среди кучки сонных подростков, которые спускались из своих комнат в столовую на завтрак, и побрел вслед за миссис Берт, волоча за собой чемодан с моими вещами.

— Вот твоя койка, — ткнула она пухлым пальцем с облезлым лаком на ногтях, указывая на нижний отдел двухъярусной кровати. Я молча кивнул и придвинул свой чемодан, от которого на ладони уже проступили красные пятна, к самому краю койки. — Если поторопишься, успеешь на завтрак. Столовая в другом крыле, — она кивнула в сторону окна, которое выходило на второй корпус здания детдома. — Вход в неё через улицу. Найдёшь сам, у меня дел невпроворот, — пробурчала толстушка, и мне ничего не оставалось, как снова кивнуть, расплывчатым взором рассматривая неотстиравшееся пятно на моей простыне. Когда она скрылась за дверью, скрипнув напоследок расшатанными петлями, я плюхнулся на жесткий матрас, тупо уставившись в зелень окна. Комната была довольно просторная и светлая. Я насчитал двенадцать двухъярусных кроватей и три обыкновенных, что в совокупности мне дало количество людей, с которыми я буду делить комнату. Двадцать семь. Двадцать семь таких же сирот, каким стал я. И это ещё не все, на втором этаже было ещё три комнаты и парочка на первом. Я, правда, понятия не имел, сколько в каждой обитало брошенных детей, но даже примерная цифра повергла меня в шок.

Я ужаснулся. Тот, который привык иметь собственное место в доме, который не терпел вмешательства в его личное пространство, теперь был вынужден делить комнату, душевую, столовую с совершенно незнакомыми людьми.

Я пожевал сухую обветренную губу, переводя взгляд с окна на тумбочку возле моей кровати. На ней лежали ржавого цвета огрызок от зеленого яблока и покусанная ручка с потрепанным блокнотом. Я протянул руку, беря толстенький блокнот приятного оттенка сочной зелени, и открыл его. К моему сожалению страницы оказались девственно чисты, как только что выпавший, ещё не запятнанный грязными ботинками белый-белый снег. Что странно — блокнот был далеко не новым, это было заметно по облезлым уголкам корешка и облупившейся и треснувшей краске на обложке. Видимо, владелец намеренно выдирал листы с надписями.

Я вернул чужую вещь на место, наконец поднимаясь с кровати и подходя к уже облюбованному мною ранее окну. Дети все ещё тянулись стайкой усталых дельфинов в здание столовой, и я решил, что поесть мне очень не помешает, да и осмотреться нужно было, хотя желания не было абсолютно.

Вдруг в памяти всплыл тот большеглазый мальчишка. Это воспоминание отдалось в области затылка нежно-персиковой колющей болью. Я прикрыл глаза, чтобы на внутренней темной стороне век воссоздать его прехорошенький образ. И замер, впитывая в себя переливы его золотистых волос.

— Ты все ещё здесь? — крикнула ворчливая нянечка, грубо вторгаясь в мои мечтания. — А ну марш завтракать! — она притопнула ногой для пущей убедительности, а я про себя сравнил ее с курицей.

Затем скривился незаметно для нее и отправился на улицу, запихнув ладони в тугие карманы джинсов и неприлично зашаркав ногами. Я все ещё слышал надоедливый бубнеж миссис Берт, и он стих только когда я захлопнул тяжелую железную дверь главного входа, ступая изношенными кедами в ещё влажную от утренней росы траву. Сырой воздух заполнял высохшие легкие, словно вкусный подземный ледяной ключ, освежая. Я вдохнул глубже и двинулся в сторону второго крыла здания. Чем ближе я к нему подходил, тем отчетливее был слышен беззаботный гам детдомовских детишек, доносившийся из настежь распахнутых окон, которые располагались вдоль всего первого этажа столовой. Я повернул голову, надеясь уловить через стекло царившую там атмосферу, но кроме своего угрюмого лица в отражении ничего не увидел.

Эрика, моя покойная мачеха, поначалу говорила, что я смотрю на неё со злостью, хотя на самом же деле причина была в тёмных густых бровях и низко расположенных надбровных дугах, отчего мой взгляд становился как у серийного убийцы, лелеявшего в мечтах прижать очередную жертву, вспарывая ей живот до самого позвоночника. Затем мой взгляд столкнулся с самим собой, и я вздрогнул. В нечетком отражении мутного стекла мои глаза казались двумя жуткими чернеющими впадинами. Я и в обычном зеркале не понимал, какого они цвета. Темные и темные, ну или грязно серые, как тучи в грозу. Дополняли мой несложившийся образ маньяка растрепанные угольно-чёрные волосы, широкие скулы и прямой нос. Эрика говорила, что я красив именно мужественной красотой, и я улыбался ей искренне.

У самой двери я замер на мгновение, чего-то ожидая. Наверное, того, что это все окажется бредовым сновидением, и я проснусь, оказавшись в своей тёплой мягкой кровати, рядом с которой на тумбе уже будет стоять поднос с печеньем и соком, приготовленными Эрикой. И не важно, что она приносила еду мне всего раз на четырнадцатый день рождения.

Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, словно готовясь нырнуть в ледяную воду, и решительно дернул за ручку, погружаясь с головой в шум столовой: звон тарелок и ложек, заливистый смех и где-то совсем рядом даже некультурные совершенно неестественные выражения.

Моего появления, казалось, никто и не заметил, кроме очаровательной пухлой поварихи на раздаче еды. Она махнула мне рукой, призывая подойти. Я, не раздумывая ни секунды, быстро обогнул длинные столы, останавливаясь напротив повара.

— Новенький? — добродушно спросила она, улыбаясь так, что ее розовые пухлые щеки приятно округлились.

— Ага, — кивнул я, рассматривая довольно разнообразный выбор предлагаемых блюд.

— Я приберегла для тебя, а то ведь эти ненасытные глотки все расхватают. Держи, — она протянула мне блестящий поднос, на котором в белой фарфоровой тарелке лежал пышный кусок земляничного пирога. От него все ещё исходил пар, отчего сладостный запах мгновенно заполнил мои ноздри. На мой изумленный взгляд она звонко захохотала, как колокольчик от ветра, — Так мне сегодня Беллочка про тебя все уши прожужжала, вот я и решила, что мой фирменный пирог будет как раз кстати, — поведала мне она. А я догадался, что Беллочкой она зовёт директора детского дома Изабеллу Доусон.

— Спасибо, — я отчего-то почувствовал сухость во рту и свербение в уголках глаз от неожиданно подкативших эмоций.

Только этого не хватало! Разреветься из-за того, что ко мне впервые после гибели отца и мачехи отнеслись с добротой.

Я силой воли проглотил рвущуюся соль из глаз, благодарно принимая поднос.

Затем поставил на него ещё тарелку с рассыпчатым белым рисом, который выглядел словно маленькие блестящие жемчужины, поверх риса положил обжаренные овощи с мясом и стакан горячего чая с запахом лимона и мяты. Я уже хотел было закончить, но мой взгляд наткнулся на глубокую чашу позади кухарки со спелыми сочными зелёными яблоками, и, вспомнив тот обглоданный ржавый фрукт на тумбе в общей спальне, мне резко захотелось почувствовать этот кисло-сладкий привкус, который остаётся после липкого сока.

— Можно мне ещё пару яблок, пожалуйста? — робко спросил я.