– Вы это очень хорошо говорите, но мне все равно страшно…

– Чего вы боитесь, что вас пугает? В народе хорошо сказано: страх – это бес; бесов вообще-то нет, но если человек боится беса, то бес появляется и цепляется к нему…

– Да-да… Вы это… чаю выпейте, – промямлил Асим, и как раз вошла Нишахан с чайником.

Утершая слезы и умывшаяся Аймилак вышла из внутренней комнаты и сказала:

– Отец, я ухожу…

Асим вытаращил глаза, но сказать не мог ни слова – словно держал во рту вареное яйцо.

– Отпустите ее, пусть идет! Учеба – дело хорошее. Какая славная девушка! – негромко сказал Ильхам Асиму.

Асим по-прежнему молчал. Ильхам вместо него ответил Аймилак:

– Ступай, учись хорошенько. Выучишься – станешь хорошим врачом! Только старайся теперь еще усерднее, а в воскресенье наведывайся домой, чтобы отец с матерью были спокойны. Договорились? – И это «договорились» относилось к обоим – и к дочери, и к отцу.

Аймилак кивнула, и Асим что-то неразборчиво буркнул – не то «да» не то «нет». Аймилак бросила на Ильхама взгляд, полный признательности, повернулась и вышла.

За чаем Ильхам нарочно критиковал Иминцзяна:

– Ты, брат, что-то разленился! Совсем расслабился! Так же нельзя, смотри – стена побелена наполовину и брошена; это все равно что побрить половину головы – одна половина белая, другая черная, ну куда это годится!

Иминцзян хотел было оправдаться, но Ильхам сделал знак, чтобы он помолчал.

– После обеда закончим – вместе побелим, я помогу!

Когда речь зашла о побелке, старикам стало неловко, и тогда Ильхам переменил тему разговора:

– Какие у вас замечательные розы! Я как вошел во двор, так и замер от вида этих распускающихся бутонов! Какой насыщенный красный цвет! А розовые – такие нежные!..

– Что, розы уже распустились?

– Как это? Вы что же, не знаете, что у вас в саду происходит? – засмеялся Ильхам.

– Так ведь… пока сажаешь-сажаешь… Все оно вот оно, перед носом, а и не видишь… Кто ж знал, что за эти дни, когда голова занята… этими… – тихо бормотала Нишахан.

– А?.. Э-э… Вы, значит, любите розы? – Асим в смущении не нашелся, что еще сказать.

– Конечно. Все любят розы, особенно те, кто из района Кучар. Брат Рахман говорит, что там все подряд – и мужчины, и женщины, и стар, и млад – все любят втыкать розу себе в волосы или под край шапки. А тех, кто приходит в гости с букетом роз, – тех принимают особенно радушно.

– А мы уйгуры из илийского Таранчи – ведь на монгольском это значит «люди, выращивающие хлеб», – еще при Цинской династии нас переселили сюда из Кашгара в Южном Синьцзяне, чтобы усилить границу и заниматься тут земледелием, потому что в Или крестьян не хватало. Мы не хуже тех, кто в Кучаре! – вмешался в разговор Иминцзян. – Я помню, как в четвертом классе наш учитель литературы пришел с огромным букетом роз и так с ним и забрался на кафедру! Рассказывает нам урок, а сам то и дело опускает голову и нюхает розы. Тут директор школы зашел на урок, увидел это дело и, говорят, потом сделал учителю замечание. А учитель с ним не согласился! И они спорили-спорили, да так и ничего не решили! – тут Иминцзян громко расхохотался, рассмеялся и Ильхам. Асим смотрел то на сына, то на гостя – и тоже засмеялся.

– Заходите после работы, возьмите себе роз – и бабушке Цяопахан отнесете, и сестричку Мирзаван порадуете, – предложила Нишахан.

– Ладно, спасибо. Брат Асим! – просто и прямо заговорил Ильхам. – Когда цветут розы – как раз самая горячая пора на полях! Судьба годового урожая решается именно сейчас! Настоящие земледельцы в это время не сидят по домам. Брат Асим, как я погляжу, болезнь ваша – от уныния. Может, это жена помещика – Малихан – нашептала какую-нибудь околесицу?..

– Нет… я… – лицо Асима то краснело, то бледнело.

– Иминцзян, уже наелся? Готовь известь! – скомандовал Ильхам. – Давай сюда кисть!

– Нет-нет-нет! Я сама! – разволновавшаяся Нишахан стала отбирать у Ильхама малярную кисть из конского волоса, но Ильхам не отдавал.

– Да вы увидите – я не хуже русских женщин умею белить! – Ильхам громко захохотал.

…Приход Ильхама был как порыв теплого весеннего ветра. Бывает, что кое-где по углам, с теневой стороны, куда не попадает солнце, сугробы лежат чуть не до начала лета – и не тают; лежат, ждут, пока прилетит такой вот теплый весенний ветер.

Корова все еще смачно жует сочную молодую зелень, принесенную Ильхамом. Стена уже докрашена, в доме стало чисто, светло, свежо и радостно. Аймилак ушла, пообещав вернуться в субботу – всего-то пять дней осталось. Иминцзян весело тарахтит без умолку. Пока они белили домик, Асим тихонько сидел на корточках у своих роз и чинил тяпку. Иминцзян отчитался перед Ильхамом: какие именно подрывные беседы вела со стариками Малихан – насколько они их запомнили. Ильхам не спешил с расспросами, чтобы не переполошился старик; а когда собрался идти, Нишахан сорвала самую большую, самую яркую, красивую розу и дала Ильхаму еще раз напомнив, чтобы он после работы зашел снова…

В обеденное время Ильхам сделал крюк в сторону дома Асима не только для того, чтобы проведать этого «почтительного и послушного слугу Истинного Владыки», как иногда горделиво говорил про себя Асим; было у него и другое важное дело: он хотел осмотреть тот участок арыка, где вода прорвала дамбу ночью тридцатого апреля, а находился он как раз рядом с этим домом. Раньше здесь была низина, канал проходил по ее верхнему краю. А дальше к югу, от сада Асима, начинался пологий подъем, и там было больше сорока му земли, куда вода не доходила, там росли кое-где одни только ирисы, лисохвост, дикий овес да крапива. В 1958 году, в период Большого скачка, Ильхам предлагал продлить арык метров на двадцать и распахать эту пустующую землю: в первый год посеять тыкву, на второй год – горох, и получать хороший урожай. Но там, где низина, надо было делать высокую дамбу, чтобы поднять воду до этих сорока пустующих му, напор был бы сильный, и если бы прорвалась вода, остановить ее было бы трудно. Тогда Ильхам был полон решимости засадить полезными культурами эти сорок му и считал, что все зависит от человека: можно так построить, чтобы вода не прорвала дамбу. Когда они строили этот рукав арыка, они использовали все подходящие инструменты, которые только имелись у строителей: трамбовки, вальки, катки – наращивали слой за слоем дамбу и каждый слой уплотняли, так что получилось довольно прочно. А по бокам арыка с двух сторон сделали очень пологий склон, чтобы даже тяжелая телега на деревянных колесах не повредила дамбу. Прошло несколько лет, и ни разу не было никаких происшествий; насыпь проросла травой, корни травы переплелись и сделали дамбу еще прочнее. Но в тот раз вода пробила в ней дыру метра два шириной. За десять с лишним дней ил, собравшийся в низине, высох под жаркими лучами солнца и потрескался причудливыми узорами, напоминающими черепаший панцирь. Кроме этого двухметрового участка, в котором свежие комья глины перемежались с пучками соломы – их использовали, чтобы заделать брешь, – остальная часть дамбы была цела, и не было на ней заметно никаких следов разрушения – ни выбоин от копыт, ни колеи от колес, ни нор, прорытых земляными крысами. Выйдя от Асима, Ильхам уселся напротив этого колена арыка и долго сидел, наблюдая и размышляя. В тот злополучный день дежурил на поливе известный на всю округу Нияз-дерьмо. Этот «подарок Неба». Только сейчас, по слухам, он с приятелями отправился в горы собирать дикие травы и уже много дней не был дома.

Теплые ласковые весенние ветры раскачивают просторы; на равнине, по краям арыков, на перекрестках, у мостов – у каждого двора и под каждым окном они растопили последние остатки снега и наледи, дуют на распускающиеся бутоны роз, зовут вверх побеги посевов и листья деревьев…