Я ничего не забыл?

А, да: я видел все совершенно ясно, мне не показалось. Эта повозка была из бригады, та, на которой Тайвайку возит грузы. Я сам не понимаю, как это так.

Мулатова мы раньше не видели. Он по-русски не говорит. В этих краях он ведет работу уже больше десяти лет, то тут, то там, но я… не знаю, где он еще бывал.

Малихан? Ну это… На мельнице она мне говорила: «Ты почему не уезжаешь? Ты потом жалеть будешь». И еще много чего; извращала внешнюю политику Китая и сеяла межнациональную рознь.

Что я теперь думаю? Дильнара беременна уже три месяца, нельзя ей так. Может быть… Вы не можете поговорить с Ясином? чтобы он разрешил ей вернуться. Это ведь из-за меня ей такой стыд…

И Ленька заплакал.

Дружеские чувства высоко ценит, но в общественной жизни не участвует; не вмешивается в политику, работает на мельнице; неглупый, веселый, себе на уме, но и сдержанный, молодой русский парень. Расплакался, всхлипывает. Ильхам молчал. Как быть? Верить или не верить?

Жизненный опыт и здравый смысл советовали в такой ситуации сказать примерно следующее: «Все, что ты сказал о ваших делах, я услышал. Я не очень хорошо знаю ситуацию; твой вопрос я передам, мы разберемся. Работай себе спокойно, не думай ничего плохого, не переживай…». Сказать с важным, серьезным видом. Спокойно. И никакой головной боли. Но не привык Ильхам так говорить с людьми.

И все же – что за человек этот Ленька? Соучастник грабежа? В Управлении безопасности уже разбирались и вынесли свое решение. Кутлукжан говорит, что доказательств его соучастия нет, но и не доказано, что не участвовал. Разве можно таким образом определять вину человека? Если так рассуждать, то что же – каждому надо представлять доказательства своей невиновности? И каждый тогда обвиняемый или подозреваемый?

Но ведь он русский к тому же… С этим – как?

А не получится ли, что через какое-то время всплывут новые по нему вопросы? Кутлукжан ведь как говорит: «Сейчас отпустим, а потом, если снова схватить потребуется, будет уже сложнее». Что он имеет в виду? Что надо быть готовым в «нужный момент» любого схватить?! Наша власть должна, что ли, вести подготовительную работу, чтобы любого можно было «хватать» в любой момент? Раз Ленька не считается преступником, то зачем говорить, что его надо будет «хватать»? Разве это честно и справедливо – заранее подозревать, обвинять, бить – на тот случай, если вдруг потом вскроются какие-то вопросы?

Самое главное вот в чем: что за человек этот Ленька – понимаю я или нет? Понимают ли люди? То, что он сейчас говорил, – согласуется ли оно с тем, как он жил и что делал последние двадцать лет?

Надо верить людям и опираться на массы, надо хорошо знать врага и повышать революционную бдительность. Эти два правила – одно целое или противоречат друг другу? Если быть таким бдительным и подозревать всех, то получится, что крайне немногочисленные настоящие классовые враги смешаются с массами, и с кем тогда вести классовую борьбу – поди разберись…

Ильхам встал. Ленька решил, что он уходит не сказав ни слова, и уж было расстроился. Но Ильхам встал, чтобы открыть дверь.

– Дильнара! – громко позвал он.

Дильнара показалась из своей конуры не сразу, с сомнением в глазах. Ильхам поманил: входи, садись. Нерешительно и нехотя вошла и присела.

– Когда вы поженились, меня здесь не было. Хочу вас сейчас поздравить: как в народе говорят – «сказать хорошее и сделать хорошее никогда не поздно»…

Оба посмотрели на него с удивлением.

– Да, хочу вас поздравить, – продолжал Ильхам. – Вы живете дружно, ваша жизнь озарена сиянием солнца, вы живете на богатой, обильной и прекрасной родной земле. Человек, верный своей Родине, не боится невзгод и трудностей. Дильнара, а где же чай? Ленька, доставай свою гармонь, давайте вместе споем…

…И вот зазвучала гармонь; сначала тихонько, пробуя ноты, но постепенно окреп и усилился ее голос, заполнил все вокруг. Сначала негромко подпевал один Ильхам, а потом потихоньку зазвучал и второй голос, и третий – и запели хором.

Глаза Дильнары понемногу оживились; Ленька повеселел. А песня все набирала силу…

– Ленька и Дильнара, желаю вам счастья! – Ильхам, уходя, взял их обоих за руки. – Желаю счастья вашему ребенку, который скоро появится на свет! Но невелико счастье сидеть в маленьком домишке и распевать «Очи черные» и «Рябинушку». Если бури нашей неспокойной эпохи разрушат такое хрупкое счастье, то и горевать-то особо не о чем. За настоящее счастье и для себя, и для будущих детей и внуков надо бороться; и борьба эта нелегкая. Давайте бороться вместе, плечом к плечу!

– Я? Плечом к плечу? – засомневался Ленька.

– Конечно. Русский народ – тоже часть нашей великой многонациональной Родины. Еще увидимся, Ленька! Ты сегодня на мельнице в ночь?

– То есть вы ему, значит – верите? Партия – верит ему? – с сомнением спросила Дильнара.

Ильхам улыбнулся.

– Главное, чтобы вы сами верили в себя. Если вы ничего плохого не сделали – вам нечего стыдиться и нечего бояться!

Ильхам уже сделал несколько шагов, когда Ленька догнал его и сказал:

– Спасибо!

– Не за что.

– Я… Есть еще два дела, я хотел сказать… – промямлил Ленька. – Сегодня днем Малихан выбрала время, когда Дильнары не было, и зашла. Она рассчитала, что у меня теперь никого из здешних не будет, вот и пришла без опаски. Она сказала: Ильхам вернулся, это значит, что в Урумчи и по всей стране все заводы закрываются…

– Как это она так быстро узнала, что я вернулся? Она разве не больна, не сидит дома?

– Ну, этого я не знаю. Она сказала, что без Советского Союза китайская экономика развалится. И еще сказала, что мне теперь здесь опасно, что и Дильнаре никто доверять не будет, поэтому любыми путями надо уходить «туда». И лучше забрать с собой всю семью Ясина…

– Вот же старая ведьма! То, что ты сказал, очень важно. Если мы организуем критику Малихан, ты сможешь на собрании обличить ее?

– Но я никогда не выступал на собрании…

– Ну вот и научишься, хорошо? Но это – одно дело, а какое второе?

– Да нет… ничего такого, – замялся Ленька. – Я это… просто хотел сказать, что этот Мулатов к Малихан тоже заходил, а что там и зачем – этого я не знаю.

– И все?

– Да, только это.

Судя по всему, про «второе дело» Ленька говорить передумал. Разве он не сказал про себя, что «не дурак» и соображает, что к чему? Из-за этого «не дурак» он иногда поступает неправильно. Не надо было торопить. Получается не быстрее, а наоборот. Если бы не предложил выступить на собрании, то он, может, и рассказал бы про это свое «второе дело». Ильхама он не видел три года, только что встретились после долгого перерыва – надо ли было так напирать на него? Ну, уж в такое бурное время живем!

– Ну ладно.

Ильхам вышел. Проходя мимо дома Ульхан, он заметил жену Кутлукжана, толстую Пашахан, выходящую из ворот.

– Сестра Пашахан! Ходили навестить сестру Ульхан?

– А, я? Да. То есть хотела взять у нее кое-что, ну и заодно… – обычно искусная в речах Пашахан, похоже, растерялась.

– Ну и как там наша сестра Ульхан?

– Все хорошо… То есть не очень…

Ильхам внимательно посмотрел на Пашахан. Сегодня вечером собрание, так что зайти проведать Ульхан он не успеет…

Почему Кутлукжан стал секретарем вместо Лисиди? Почему Жаим не хочет быть бригадиром, а Муса ведет себя так нагло и беззастенчиво? Почему этот Майсум, начальник отдела, в прошлом году приезжавший проверять работу Лисиди, вдруг за одну ночь стал советским эмигрантом? Почему Леньку арестовали, отпустили, но до сих пор не хотят признать невиновным? Почему Малихан приходила к нему «вести работу»? Почему Ленька хотел сказать про «второе дело», но не сказал? Почему Пашахан вышла от Ульхан в таком смятении? Почему Кутлукжан в коммуне перед Чжао Чжихэном показывал свою неприязнь, чуть ли не ненависть к Ульхан, а Пашахан пошла ее проведать? Почему ночью тридцатого апреля там была повозка Тайвайку? Почему именно в этот момент прорвало дамбу большого арыка? Кто все-таки увел Исмадина? и где он сейчас? Почему уехал старый Ван, и почему нервничает Тайвайку?