– У молодежи своя жизнь, свой путь.
Ну просто ужас!..
Однако если сказать, что Асим ни днем ни ночью места себе не находил от волнений или был на грани нервного срыва, то это будет не совсем правдой. Другой бы кто спросил: ну как же человеку жить с такой тяжелой ношей, не чувствуя вкуса пищи, не находя себе покоя? В действительности же чрезмерное постоянное переживание и тревога могут стать привычными, перейти в обычное состояние настороженности: человек всегда неукоснительно соблюдает правила и благодаря этому достигает особого душевного равновесия. Если бы не было этой тревожности, Асим не чувствовал бы жизни и собственного бытия, и вот тогда-то он, может быть, и не мог бы спокойно есть и спать; как, например, неподготовленный человек, попавший в состояние невесомости. Вот тогда-то и было бы ему тяжелей и страшнее во сто крат! Заметим еще, что страх и тревожность вовсе не противоречат тактике самоуспокоения и самодостаточности; иногда они так же неотделимы друг от друга, как две стороны одной монеты. Вот, к примеру, переживая за судьбу Иминцзяна, Асим отнюдь не переставал чувствовать и некоторое умиротворение: комсомол – хорошая организация, во всем учит молодежь идти верным путем; Иминцзян любит труд, любит помогать людям; он не говорит глупостей, не курит, не пьет, никогда не путался с бестолковыми сверстниками…
И все же в последнее время события, происходившие вокруг, намного превосходили то, к чему привык и с чем мог находиться в равновесии Асим. Он совершенно не понимал, что произошло и что произойдет. В прежние годы он слышал от некоторых ученых старцев, что в мире через сколько-то лет появляется нечисть, бесы, имя которым – аймугуки, они устраивают в Поднебесной великую смуту, и кости мертвых устилают поля. Во времена опустошительного Западного похода среди не знающих себе соперников монголов, а также и татар, как раз затесались такие бесы, и было уничтожено большое число поселений и городов; пришедшие потом японские черти тоже были из этих айму-бесов; и прежде доходившие до Или банды Ма Чжунъина тоже большей частью были из них же, из чертей. Освободились потом, десяток с лишним лет пожили спокойно и счастливо, не слышали о сеющих смуту аймугуках; а сейчас почему-то опять на душе у людей стало тревожно… Не появилась ли снова где эта нечисть? Особенно не дает покоя то, что случилось вечером тридцатого апреля, ведь он своими глазами это видел… Испугался так, что три дня не вставал с кана.
На четвертый день встав, первым делом он отправился в Инин и пришел в медтехникум за дочерью: если умирать – так уж лучше вместе. Дочки не было на месте; в приемной сказали, что выпускники на практике в больнице. Тогда он пошел в больницу. Дочь была в операционной, и он ее не увидел. Он снова вернулся в техникум, стоявший в тени деревьев, и попросил, когда встретят Аймилак, передать ей, что дома очень срочное дело, и пусть она со скоростью огня возвращается домой. Потом, в полном изнеможении, он вернулся в село, и первое, что увидел, войдя во двор, – старуха взялась белить стену раствором известки и половину уже побелила. Он велел ей остановиться. В такие-то времена белить стены – это просто безумство, безрассудство какое-то, вызов Небу[8]… Сумасброды всегда первыми получают несчастья на свою голову; Асим же, сам не понимая как, надеялся остановкой побелки стены выразить Истинному Владыке, миру и домашним свой страх и трепет, с тем чтобы избежать беды и отвести несчастье.
Прошел день, и еще один, и две недели – а дочь не возвращалась. Снова идти за ней у Асима уже не было сил. За это время Асим ни разу не ходил на работу в бригаду; неужели, чтобы выразить свой страх? Вряд ли. Может быть, он считал, что когда мир рушится, сельхозработы в бригаде, запись баллов и трудодней в книге учета – все это не имеет смысла? Нет, так глубоко он не рассуждал; ядовитые речи Малихан не повлияли на него. Бросить этот кусок земли, на котором он так осторожно работал и жил несколько десятков лет, и отправиться в другую страну? Такая мысль даже мимолетно не посещала его голову. Когда Асим отправлялся, скажем, в город, чтобы купить чего-нибудь, время мучительно тянулось для него; как только солнце начинало клониться к западу (а на самом деле еще вполне себе стояло прямо над головой Асима) – он уже думал о доме. Возвращаясь, он всегда спешил, чтобы скорее толкнуть калитку, войти в свои кущи; убедиться, что садик и домик на прежнем месте; что корова, барашки, ослик, старуха, дети – все живы-здоровы; заняться своими делами, всеми конечностями забраться внутрь к себе в домик и тысячу раз, десять тысяч раз повторить: «Благодарю Тебя, Истинный Господи, за милость Твою!» – и глубоко-глубоко вздохнуть. Так почему же он не выходил на работу в поле? Просто у него совершенно не было сил: наверное, и вправду заболел. Можно сказать, заболел, но это не значит, что он сидел без дела: то пощупает печку, то подергает упряжь для ослика, то вдруг бросится в погреб снимать с прошлогодней капусты подсохшие и подпортившиеся листья. Поработает так немного – и снова уронит руки, переведет дух: голова кружится, подташнивает…
Позавчера к вечеру Аймилак все-таки вернулась. Асим и плакал, и смеялся, и укорял, и обнимал. Живая и невредимая вернулась дочка, из гибельного места – можно сказать, на волосок от погибели была. Аймилак, взглянув на отца, забеспокоилась и сразу же проверила его пульс; осмотрела горло и язык, измерила температуру – все было в пределах нормы. Она дала отцу несколько дрожжевых таблеток. Отец не слушал разъяснений дочери, принял обеими руками таблетки да так и держал их, все более ощущая, насколько серьезно он болен. От старших он раньше слышал, что эти белые таблетки придумали в Европе, а Европа – это совсем не то, что тут у нас. Они там очень… очень… еще хлеще русских. Ну вот, раз ему теперь надо съесть это придуманное европейскими людьми лекарство – значит, болезнь его и в самом деле серьезна?..
Асим сказал дочери, что теперь, раз она вернулась, не надо ей больше ездить в техникум; вот установится в Поднебесной тишь да порядок – тогда и поговорить можно. Дочь ему отвечала, что в городе и рабочие, и служащие, и жители – все трудятся, живут совершенно нормально, и ничего не происходило такого, чтоб из ряда вон. Асим же раз за разом повторял: «Кто убоится – тот сохранится, кто не страшится – тому конец!»
Сегодня спозаранку Аймилак, взяв что-то из одежды и пару маленьких круглых лепешек, собралась обратно в свой техникум; Асим от этого чуть не помер.
Он решительно не позволил ей никуда ехать. Полдня Аймилак терпеливо ему все объясняла; а он дрожащими губами повторял еле слышно одно и то же: «Не пущу!». Иминцзян поддержал старшую сестру – сказал несколько слов; а потом даже Нишахан, подруга жизни, весь век свой хоть, может быть, и имевшая свои другие воззрения, но ни словом ни делом ни разу не перечившая Асиму – и та сказала свое:
– Пусть идет! Ей скоро кончать, а кончит – будет врачом, это же хорошо! Она девочка молодая, будет как ты весь день дома сидеть – со скуки помрет!
Почувствовав поддержку, Аймилак подняла сумку и собралась идти, но Асим загородил дверь и, не сдерживаясь, беззвучно зарыдал:
– В такое-то время… Вы все меня не слушаете… Вы у меня такие хорошие… Вы все лучше меня!
Нишахан сжалилась над стариком и, смягчившись, спросила у дочери:
– А может, ты завтра пойдешь, а?
Аймилак взвилась. Сейчас выпускная практика и самое напряженное время, а вот уж полдня впустую потрачено – и еще ждать? Еще полдня?!.. Что изменится завтра в характере отца, который всю жизнь такой! Что?! Аймилак хотела идти немедленно. Нишахан дрогнула и тоже расплакалась. Аймилак вспомнила о своем горе, о том, что у нее нет руки и как это неудобно, как некрасиво, и что она – неполноценная девушка… ну что за судьба окаянная! Лишь только Аймилак при новой жизни, согретая ее теплом и светом, смогла пойти учиться, стала культурной, и вот-вот станет востребованным на селе, уважаемым медицинским работником (да, калека, но не бесполезная вещь!), а впереди – светлый и славный путь… Но тут – глупый отец и мягкотелая мать, которые ни капли не понимают и не думают ни о твоих перспективах, ни о твоей жизни, а только и делают, что мешают твоей учебе и тянут назад! И сколько еще ее будет, этой бестолковщины и глупости!.. Тут Аймилак не выдержала и тоже заплакала.
