Также, как и тогда трое насильников – это была та же темница – у стен сидели трое мужчин, на ногах которых крепились металлические кандалы.
– Ого, Лугос Залекон, – чуть удивленно произнес Филипп, вглядываясь в одного из сидящих на подстилке мужчин. – Право, не ожидал я Вас здесь увидеть.
Пожилой мужчина, весьма красивый для своих лет, высокий и чуть полноватый, с волевым лицом, крупным носом, широким подбородком и густыми седеющими волосами привстал с лежанки. Его одежда: серое шерстяное котарди с черными шоссами, а также теплый и отороченный по капюшону мехом синий плащ с витиеватой тесьмой – выдавали в нем весьма обеспеченного человека.
– И Вам здравствуйте, господин фон де Тастемара, – тихо произнес, поклонившись, Лугос.
Филипп вышел в коридор, достал из крепленной к стене доски лист бумаги, и вернулся.
– А, вот оно что… Как же Вы так, уважаемый Лугос, не смогли сдержать себя в руках? – вчитываясь в историю заключенного, спросил Филипп. Уильям все это время стоял рядом с дверью, наблюдая.
Двое других смертников, обычные сельские мужики, посмотрели на их богатого соседа, который до того, как пришел граф, не обмолвился с ними ни словом и вообще делал вид, что находится в темнице один.
– Я и не собирался держать себя в руках, господин, – мрачно буркнул купец, смахивая какие-то лишь видимые ему пылинки с плеча. – Если бы Вы узнали, что Ваша жена изменяла Вам пару десятков лет с Вашим торговым партнером, а потом еще и понесла от него, выдав рожденного ублюдка за Вашего сына – вы б не закололи ее?
– Кто знает, – пожал плечами Филипп, – Но мальчика-то за что убили?
– Потому что он не мой сын! – воскликнул, рыча, Лугос. – Угробить двадцать лет, чтобы дать образование, одеть, обуть, купить дом с видом на Вороний камень. И кому! Сыну того, кого называл другом! А я ведь верил этой блуднице, хотя и видел, что Обрахам не похож на меня ни капли! Эти женщины – подлые существа!
– Ох, Лугос, Лугос, – пробормотал задумчиво Филипп, возвращая лист бумаги в деревянный карман доски, – с таким талантом к торговле, с таким умом и дальновидностью да закончить свою жизнь в тюрьме, убив собственную жену, сына, пусть и не родного, и зарубить своего торгового партнера.
– Я восстановил справедливость и если бы у меня был выбор – делать это снова или нет, я бы убил их всех опять! – рыкнул купец, потом, вращая глазами, осмотрелся. – Но я не понимаю, почему моя голова еще не скатилась с плахи. Смертный приговор должен был быть приведен в исполнение еще два дня назад. Когда Вы явились сюда, я уж было решил, что я оправдан Вами, своим покровителем… Но оказалось, Вы даже не в курсе того, что я здесь. Так почему я еще жив?
– Это мы сейчас поправим, уважаемый Лугос, – негромко сказал Филипп, доставая из кармана сумы ленту для волос.
Из второй камеры, где-то вдали, в начале коридора, послышался крик о помощи – Йева, долго поправляющая свое платье и тоже подвязывающая волосы, убивала несчастного заключенного.
Трое арестантов побледнели, их лица стали белы, как мел, и вытянулись. Купец быстро заморгал и отошел к стене.
– Уильям, бери правого, – показал на второго крестьянина Филипп, а сам подошел к первому.
Граф уверенным шагом приблизился к подскочившему от страха простолюдину и, резким движением подтянув его к себе, вгрызся ему в глотку. Глаза Филиппа, почерневшие, с вздутыми венами вокруг побледневших век, отрешенно посмотрели в пустоту, когда он стал высасывать кровь. Крестьянин не успел даже вскрикнуть.
Чуть помявшись, Уильям подошел ко второму арестанту и, пока тот в ужасе смотрел на своего товарища, который высыхал на глазах, вцепился в горло человека. Аккуратно, чтобы не забрызгать рубаху, он схватил руки простолюдина, который попытался оказать сопротивление, и стал придерживать. Уильям прикрыл глаза, впитывая в себя кровь и воспоминания бедняги, которого, как оказалось, звали также, как и его брата – Маликом.
Лугос, упершись спиной о стену, молча наблюдал за тем, как два вампира осушали крестьян. Лишь трясущиеся руки да выступающие капли пота на лбу, хотя в камере было холодно, выдавали состояние ужаса купца. Когда тело первого выпитого простолюдина упало на пол темницы, а граф, бледный и с окровавленным ртом повернулся к Лугосу и посмотрел на него черными глазами, купец вздрогнул.
– Я полагал, что Ваше долголетие – это результат сделки с демоном, с одним из тех, которые дают золото, временное бессмертие, любовь или еще что-нибудь в обмен на душу… но теперь я вижу, что Вы сами – демон, – чуть дрожащим голосом произнес купец, но тем не менее он так и продолжал стоять ровно, не согнув спины и стараясь не показывать страха. – Я следующий?
– Да, Вы следующий, уважаемый Лугос. – прохрипел нечеловеческим голосом Филипп. Его пальцы стали укорачиваться, глаза приняли обычный вид, а сам он достал платок и вытер кровь с губ. Потом продолжил, уже обычным голосом. – Но это сделаю не я.
Второй крестьянин упал на пол, выпитый до последней капли. Шатающийся Уильям посмотрел на графа и попытался прийти в себя, унять в себе ту дикую эйфорию и желание убивать дальше, что нашла на него после глотка свежей и теплой крови.
– Он твой, Уильям, – негромко сказал Филипп и показал на Лугоса, который, зная, что умрет следующим, все же от этой фразы сглотнул слюну и побледнел еще сильнее.
– Я сыт, господин, – неуверенно ответил Уильям.
– Нет, одного тебе мало, ты сможешь поесть лишь через неделю в городе Орл, который рядом с границей с Глеофом, – покачал головой Филипп. – К этому моменту, если ты сейчас не наешься, ты начнешь уже недобро посматривать в сторону моих Солровских всадников, а это мне не нужно… Пей!
Уилл на ватных ногах подошел к купцу, тот кивнул и, посмотрев сначала в черные глаза молодого Старейшины, потом на графа, сглотнул слюну. В его глотку через мгновение вцепился вампир и, пару раз подергавшись, Лугос закрыл глаза и упал, но был подхвачен присосавшимся Уильямом. Через пару минут бездыханное тело свалилось наземь – осушенное. Граф протянул вампиру чистый платок.
– Как ты считаешь, Лугос был прав, когда убил трех людей? – спросил граф у Уильяма, когда они вдвоем поднимались по ступенькам назад. Йева уже успела к этому времени покинуть тюремное отделение и вернуться в постель.
– Тяжело сказать, господин. То, что он узнал, было для него таким большим ударом и несчастьем, что необходимость в наказании, таком жестоком, стала для него первостепенной. Он верил, что поступает справедливо, верил всем сердцем.
– А что думаешь ты? – слегка улыбнулся Филипп. – Как сторонний наблюдатель?
– Похоже, что я стал бездушным, – вздохнул грустно Уильям, прокручивая в голове воспоминания Лугоса, – Но я считаю, что жена купца и его друг, Эртольф, заслужили наказания. Но не сын. Он не был виновен в том, что был зачат от другого отца. Но это так все сложно, господин… Мир оказался таким многогранным, что, видя его глазами других, я обнаруживаю, что белое видится им черным, а черное – белым.
– Это не бездушие, просто ты взрослеешь на глазах, Уильям, – тепло посмотрел на молодого вампира Филипп. – Да, мир очень сложен и понять его до конца, познать истину, что ускользает постоянно из рук, подсовывая вместо себя предрассудки – тяжело. Ох, помнится старина Гиффард всегда мог мастерски отделить истину от правды.
Молодой Старейшина промолчал, он шел позади Филиппа, держась за влажные стены, чтобы не упасть. В голове мелькали воспоминания двух убитых и вампир тяжело вздыхал от совершенного им чудовищного поступка.
– Знаете, господин, я много раз думал о том, зачем Гиффард это сделал. Ну, передал дар.
– Ну и?
– И я не могу понять, зачем он это сделал – передав кровь мне, он убил себя, совершенно добровольно. Он ведь мог же постараться отползти, скрыться, раз уж бессмертен. Но отдать дар мне, простому рыбаку без фамилии… Почему назвал наследником? Я часто вспоминаю то, что он мне говорил, и так жалею, что не услышал все до конца. Мне кажется, что там было что-то важное… – тяжело вздохнул Уильям, отчего-то чувствуя стыд.
