— А я надеялась, что ты сумеешь убедить моего брата вернуться в университет. Нас-то он больше не слышит…
Мона выплевывала в меня слово за словом, и я еле сдерживалась, чтобы не вытереть губы. Во рту сладость торта перемешалась с горечью подступившего к горлу кома. За что она меня так, за что? Интересно, в каких словах Брет Флэнаган описал наш дикий поцелуй перед церковью, а он явно сделал это — иначе бы Мона не сидела с таким каменным лицом, вспоминая, небось, наш разговор за чаем. В этом доме ложь неприемлема, и хозяйка с радостью вышвырнула бы меня вон прямо сейчас, не дожидаясь утра.
— Мона, не начинай по новой, — Шон вернул стакан на журнальный столик недопитым. — Я сам разберусь со своей жизнью. И если Деклан не в состоянии объяснить Брету, что я вырос и не надо докладывать обо мне родителям, то мне придется самому ему напомнить про свой возраст.
— Нет, ты не вырос! — привалилась к животу Мона. — Иначе бы не творил того, что творишь со своей карьерой и…
— Мона, не смей! — закричал Деклан и тут же улыбнулся мне слишком мягко, чтобы я поверила в его искренность. Нет, он просто хотел не допустить ссоры между женой и шурином.
— Это мой дом, а Шон мой младший брат, и я имею полное право сказать, что думаю обо всем об этом!
Мона махнула через стол рукой, и я откинулась на спинку дивана, будто у нее действительно могли вырасти когти, чтобы дотянуться до моего лица.
— Успокойся! Дети услышат! — прорычал тихо Деклан.
— Дети не слепые! Они понимают больше твоего! Вы еще надеялись, что слепой окажусь я!
И тут она добавила что-то на гэлике. Шон вскочил с дивана и сорвал с него меня. Я заранее приготовилась бежать, помня церковь, и мы в два шага оказались у двери. Хлопать не пришлось. Ветер сделал это за нас.
— Мы можем не дожидаться утра. Я сделал всего один глоток.
— Нет! — я схватила его за запястья первой. — Ты остаешься с племянниками и сестрой. Уезжаю только я. Только, прошу, не принимай ничего на свой счет. Лиззи действительно нужно мое присутствие, пусть она и не признается в этом. Я не хочу оставлять ее одну в такой момент, понимаешь? Это будет по-свински после всего, что она для меня сделала.
Шон кивнул.
— Я возьму такси, слышишь? — И когда он не кивнул, я тут же добавила: — Шон, не смей из-за этого переживать. Я не маленькая, не потеряюсь! А вы с Моной завтра же помиритесь. Обещаешь? Тут нет повода для ссоры. Ты — взрослый человек, я — взрослый человек… Надо было изначально сказать правду, и всего этого ужаса не было бы.
— Какую правду? — Шон вырвал руки и спрятал их в карманах грязных джинсов, которые высохли прямо на нем. Даже не подумал переодеться, профессор! — То, что ты в отпуске решила развлечься со мной? Мона не видит этой правды. Она видит совсем другое. И убедить ее в обратном невозможно. И я не хочу лгать, говоря, что ты мне не нравишься. Будь ты свободна, я возможно даже б попытался…
— Шон!
Я ударила его по спине сильнее старого профессора, но он выстоял. Нет, ты не будешь говорить мне по-трезвому тех слов, о которых через минуту пожалеешь. Он повернул ко мне голову — на губах усмешка, во взгляде пустота. Так-то лучше!
— Мне жалко, что все закончилось так быстро, — Шон поднес мою руку к губам, а потом потерся о нее носом. — Но я помню про обещание, и мисс Брукнэлл ни о чем не догадается.
— Можешь вызвать такси?
Шон затряс головой.
— Не сейчас. Я не хочу отпускать тебя с неизвестным водителем в темноте. У нас действительно страшные дороги, и вечерами мальчики часто пытаются произвести на девочек впечатление и гоняют… От лобового не каждый уйдет. Я не пугаю. Это наша жуткая статистика. Но какие-то идиоты установили такой скоростной режим, будто у них нет своих детей или у их детей в семнадцать лет мозгов больше, чем у простых смертных.
Он говорил без остановки. И проговорил бы так до утра, но я поймала его летающую в воздухе руку и сжала длинные пальцы.
— Сыграй для меня, пожалуйста. Еще, думаю, не так поздно.
Шон кивнул, и я уселась на холодный железный стул ждать, когда он одолжит у племянников волынку.
— Это неполная волынка. Мне на такой сложно сыграть что-то действительно красивое. Боюсь, после этого ты не позволишь мне достать мою…
— Позволю. Мы уйдем к Мойре, чтобы не шибко шуметь на озере.
— Значит, у меня есть шанс выманить тебя из дома и обмануть вездесущую матрону?
— Шон, — я произнесла его имя достаточно жестко, чтобы убрать с лица мальчишескую улыбку. — Мы поставили точку. Давай не делать друг другу больно.
— А тебе больно? — спросил он таким голосом, на который нельзя просто промолчать, и соврать тоже нельзя.
— Мне больно сознавать, что я смогла так легко выйти за рамки, которые тщательно строила столько лет. Пока эти рамки легко выпрямить, но если они сломаются, мне будет очень плохо. Я не та, за кого меня принимает Мона. Я не должна была переступать порога твоего дома.
Неловкое молчание длилось не больше трех секунд.
— Как и я не должен был переступать порога коттеджа. Проклятье-то еще висит. Я не сыграл своей финальной песни, — он надавил локтем на мех. — Попробую что- нибудь из нее выжать.
В парке у мальчишек получилась красивая мелодия, а у Шона вышел какой-то стон, будто он позабыл, как играть. Он смотрел на пальцы, будто те не могли по памяти отыскать отверстия. Может, просто не хочет играть и ждет, когда я сама попрошу прекратить это безобразие? Или у него действительно не получается и надо дать ему время разыграться? Или он ищет верную мелодию, перебирая сотню звуков?
Дверь скрипнула. Краем глаза я увидела Мону, но не обернулась, а она не отошла от стены дома — грозная фейри, не умеющая ничего сама, зато требующая беспрекословного исполнения всех своих желаний. Или она испугалась за уши соседей? Шон заметил сестру и сразу заиграл нечто отдаленно напоминающее мелодию его маленьких учеников. А потом звуки полились бурным потоком, заполняя весь сад, стучась в каждую маленькую дверцу, призывая маленький народец собраться на праздник и наконец отпустить волынщика на свободу, как его отпускала я.
— Мы прогуляемся, — сказал Шон, не посоветовавшись со мной, и вернул волынку сестре. — Недолго, — Оценил он, наверное, мои голые руки.
Мы молча прошли через волшебный сад и спустились вниз по едва приметной в темноте тропинке. Впереди показался домик с горящем фонарем, и этот свет позволил разглядеть в стороне каменный остов старого дома, заросший мхом и вьюном — в черные провалы окон так и хотелось выставить свечи — получилось бы устрашающее зрелище, и я, проклиная свое воображение, прижалась к Шону. Он тут же оторвал меня от земли. Над головой нынче не нависал потолок, но я зачем-то ухватилась за ветку.
— Осторожно! Не сломай! Фейри жестоко мстят за свои деревья!
Тогда я схватилась за его шею и задрала голову, уворачиваясь от поцелуя.
— И за своих волынщиков тоже! — выдохнула я в темноту. — Отпусти меня!
Нащупав под ногами тропу, я сделала пару шагов наугад— оказалось, что вперед, прямо к соседям, вызвав бурное недовольство их пса. Он примчался к самым ногам, и я замерла, как вкопанная — мелкий, но куснуть может за нарушение границ частной собственности.
— Иди вперед. Он только лает.
— Куда?
— По их лужайке к дороге. Там будет круг небольшой. И мы вернемся домой. Иначе Мона подумает, что мы с тобой поругались. Ты же не хочешь доставить ей подобного удовольствия?
Я молча сделала шаг вперед. Шон не умеет обижаться тихо и спокойно, но переходить на посторонних людей в нашей глупой интрижке не хотелось. Поскорее бы уже закончился этот отпуск, и мы с Лиззи вернулись в Калифорнию — держать с ним расстояние нереально. Он отдавит мне все пятки, даже если я попытаюсь бежать.
Круг оказался слишком большим. Я успела замерзнуть, а Шон не протягивал руки, даже видя, как я потираю локти. Тропа кончилась, началась асфальтированная дорога. Узкая. Я почти трогала бедром каменную стену, и все равно постоянно оглядывалась, не доверяя ночной тишине — ни единого фонаря. Как тут увидишь человека!
