Не знаю, кто сильнее обрадовался моему приходу, Мойра или Джеймс Джойс — обе прыгали вокруг меня, и визгливая тарабарщина ирландской бабушки была так же непонятна моему уху, как и звонкий собачий лай. Однако улыбка служила прекрасным переводом.

Кружка заняла почетное место в буфете, хотя мне пытались налить в нее чая. Я водрузила картину на стул, но Мойра будто нарочно обходила ее стороной, а потом уселась к ней спиной и стала буравить взглядом кружева занавесок. На столе лежала фотография, к которой она тоже не прикасалась. Ей не могло не понравиться — я редко бываю настолько довольна работой, чтобы хлопать в ладоши, но сейчас меня распирало от гордости, как слона.

— Надо будет попросить Шона повесить, — наконец выдала Мойра, и я тут же попросила гвоздь и молоток, но мне отказали. Быть может, картину никогда и не повесят, только мне не скажут. Утешение пришло из-под стола: Джеймс Джойс била хвостом по скатерти и глядела на меня преданными глазами.

— Я тебя тоже нарисую. Только разрешение у твоего хозяина спрошу.

Я потрепала собаку за уши и подняла глаза — похоже, Мойра все это время рассматривала меня. Пришлось даже плечи расправить. Но вердикт вслух мне не озвучили. Молчание начинало тяготить, и я сообщила грустные местные новости.

— Я не пойду на похороны, — отчеканила Мойра с каким-то вызовом, будто я действительно принесла ей приглашение. — На чужие больше никогда. Я бы и на свои не пошла, но придется.

На такие шутки не смеются, но я не сдержала улыбки.

— И все же я мечтаю успеть побывать на свадьбе.

Здесь точно следует молчать. Сердечные дела Шона интересуют меня в последнюю очередь, и я не собираюсь пытать его про Лондон, сколько бы Мойра того ни желала.

— Ой, я же пирог для тебя испекла! — подорвалась Мойра, чуть не опрокинув стол.

Я запихнула в рот остаток печенья. Если заявлюсь домой с яблочным пирогом, Лиззи меня сожрет. Но отказаться шансов нет.

— Я не знаю, как отблагодарить тебя за картину…

Лучшей благодарностью будет радость, которую доставит Мойре ее созерцание, потому я вновь предложила самостоятельно вбить гвоздь. После курсов трехмерного дизайна я умею пользоваться и дрелью, и электропилами. Да, я не умею менять замки и краны — на это существуют мастера. Но Мойра осталась непреклонной. Возможно, ей просто нужен повод заманить к себе Шона и не дать тому уйти в традиционный запой. Хотя если он успеет на похороны фермера, его ничего не спасет.

Я забрала собаку и добежала с ней до озера. Джеймс Джойс долго давила лапами кувшинки у самого берега, пока я не швырнула в воду палку. Сегодняшний денек выдался довольно теплым, и я оставила куртку дома. Теперь хотелось снять и футболку, но пришлось ограничиться закатыванием рукавов. И все же, когда Джеймс Джойс отряхнулась подле меня, мне стало холодно, но она со щенячьей радостью готова была оббежать со мной все озеро, но я ограничилась тропинкой к коттеджу Мойры. Та уже разлила по тарелкам баранье рагу. Джеймс Джойс выхлебала свою порцию за минуту, а мне пришлось медленно пережевывать крупные куски овощей, чтобы сохранить лицо.

Когда я собралась уходить, Джеймс Джойс ринулась к двери. Мойре пришлось схватить ее за ошейник. Собака вырывалась и скулила. Я потрепала ее за ухом:

— Завтра возвращается твой хозяин. Не скучай!

Я спрятала пирог в пустую сумку, и он бил по бедру. Пришлось взять его в руки.

— На что ты обменяла картину? — спросила Лиззи, когда я опустила тарелку на стол.

— Яблочный пирог.

Лиззи промолчала, но лицо ее потемнело.

— Где ты умудрилась так вымазаться?

Я глянула на штаны — Джеймс Джойс изрядно потопталась по мне. Придется стирать — губка не поможет. Я потрогала джинсы, которые повесила на сушилку перед отъездом: они оставались влажными. Черт! Я даже ногой топнула, но опустить ее не успела. Руки Лиззи сомкнулись на моей талии: одна поползла вверх, другая вниз под резинку бикини. Мы стояли на сквозняке. Я специально подвинула сушилку ближе к двери и сейчас жалела, что сняла грязные джинсы раньше, чем проверила новые на сухость. Впрочем, сейчас мне нужны будут не только сухие штаны… Сквозняк прошелся по ногам и мурашками поднялся по позвоночнику, где Лиззи поймала его губами прямо на моей шее.

— Здесь холодно, — успела простонать я, пока поворачивалась на сто восемьдесят градусов, чтобы отдать Лиззи губы.

Я втянула живот, будто пальцы Лиззи могли взять меня в замок. Но она и так сумела отконвоировать меня к двери спальни. Я нащупала пяткой остов кровати и рухнула в подушки. Окно открыто, но подглядеть за нами могут лишь куницы, и если поднятые жалюзи не беспокоят Лиззи, то мне до них нет никакого дела — мисс Брукнэлл слишком редко вносила подобные изменения в распорядок дня.

— I had done the very thing lesbians are supposed to avoid. I had fallen for a straight girl. (Я сделала все, что лесбиянки должны обходить стороной. Я влюбилась в гетеросексуал ку).

В голосе Лиззи слышалась боль, которую прежде я не замечала. Перекатившись на живот, я уткнулась в ее плечо. Она накрыла мою голову рукой. Лавандовый аромат крема для рук продрался через запах наших утомленных тел, и я почувствовала на ресницах слезы.

— Это неправда, — пробубнила я, касаясь губами родинки на ее предплечье.

— Это правда, Лана. Правда, с которой я смирилась.

— Нет! — прокричала я голосом обиженного ребенка и уселась в такую же обиженную позу, скрестив ноги и руки. — Наконец-то я поняла, чего ты хочешь!

— на меня действительно снизошло озарение! — Мне надо переспать с Шоном, чтобы доказать тебе, что я лесбиянка, так ведь? — Лиззи молчала. — Тогда я это сделаю, — закричала я с такой силой, что вместе с моим голосом затряслись стекла.

Лиззи открыла глаза, но, вместо меня, уставилась в потолок.

— Докажи это себе, — выдала она тихо абсолютно бесцветным голосом. — Для начала.

Я уткнулась подбородком в грудь и даже надула губы. Кожа покрылась мурашками от свежести воздуха и страха перед свершением того, что я только что пообещала. Жаль, что еще даже не начало смеркаться. Не закутаешь проблемы в одеяло и не заспишь все тревоги. Я сжала непослушные пальцы в кулак, пытаясь собрать воедино и разрозненные мысли. Лиззи продолжала молча пялиться в потолок. Почему мы оказались в постели среди бела дня и отчего она не позволила коснуться себя? Да, я вышла в гостиную полураздетой, но мое тело за столько лет стало для Лиззи привычной картиной и не вызывало бурных эмоций, как в первые месяцы настоящих отношений. Неужели все было сделано для того, чтобы наконец облачить в слова свою боль и страх потерять меня? И мало было двух бокалов вина за ужином, ей потребовалось вывести мой мозг на другую орбиту, чтобы не поранить. Но панцирь, созданный выверенными годами ласками, разлетелся в дребезги, лишь она раскрыла рот. Неужели ее так задело то, что я не раскрылась перед родителями в зимнюю поездку? Может, простой звонок отцу убережет меня от постели Шона?

Я обернулась и встретилась с Лиззи взглядом. Она все это время изучала мою сгорбленную спину. О, да — мне не расправить плечи под тем грузом, что она своей фантазией скинула на меня!

— Лиззи…

Я не сумела ничего сказать. От ее горящего взгляда в горле пересохло. Я вспыхнула. Она поднялась с кровати и, оставив одежду на полу, вышла в коридор. Под звуки льющейся воды я скомкала тряпки и отнесла в гараж. Меня трясло от своей словесной беспомощности. Шарахнув дверцей стиральной машины, полная решимости я вернулась в дом. Лиззи уже сушила полотенцем волосы. Вот и отлично — не придется перекрикивать ни воду, ни фен.

— Я прямо сейчас позвоню родителям и расскажу о нас, — выдала я речитативом, прислонившись к дверному косяку.

Лиззи опустила полотенце. Я спрятала глаза в узел полотенца, перетянувшего ей грудь.

— Не вмешивай родителей в наши отношения, — отчеканила Лиззи голосом, которым обычно перечисляла требования к новому проекту.

— Уж лучше их, чем Шона.