Понимая, что сидеть тут бессмысленно, вряд ли он снова появится здесь, Мика продолжал ждать. Но с другой стороны, почему бы и нет, возможно, он работает тут, тогда непременно рано или поздно, должен пройти мимо. А что же будет, если он появится? Что Мика ему скажет? Впрочем, это не столь важно. Важно увидеть его, а там будь, что будет. Лишь бы только он появился здесь.

Часы шли, огромная тень от высотки укорачивалась, открывая доступ палящему солнцу. Когда Мике надоедало сидеть, он вставал и прохаживался, продолжая следить за каждым входящим и выходящим из здания человеком, попутно оглядывая проходивший по улице народ. Так Мика провел весь день, и только когда уже начало смеркаться, смирившись с мыслью о невозможности этой встречи, он, усмехнувшись самому себе, направился домой. Он устал, жутко хотелось есть и пить, а там, может, удастся урвать себе что-то со стола, ведь если отец и мать уходили на работу, то вполне могли по дороге обратно прикупить что-нибудь съестное, у них то деньги были, в отличие от Микаэля.

Еще издали, вывернув из-за соседнего дома, Мика увидел свет в окне четвертого этажа, и сразу же в голову стукнула мысль – подождать, пока он не погаснет и тогда спокойно зайти в квартиру, будучи уверенным, что ему не прилетит от отца, который явно уже без сознания или просто спит, и тогда преспокойно похозяйничать в квартире под покровом темноты. Однако если рассматривать ситуацию с другой стороны, далеко не факт, что его родные еще бодрствуют. Вероятность того, что они уже спят, велика, так что можно пойти проверить.

Осторожно отворив дверь, Мика заскользнул внутрь. Принюхиваясь, заслышав чарующий запах яичницы еще с лестничной клетки, он не мог поверить, что слышит его тут. От этого запаха желудок заурчал и болезненно сжался. Наспех сняв кроссовки, бросив сумку на пол, Мика метнулся на кухню, в душе умоляя всё сущее, чтобы сейчас на сковородке хоть что-то осталось, и чарующий аромат был не единственным, жалким остатком вечерней трапезы его семьи. Влетев на кухню, Мика так и замер в дверях, завидев сидящего за обеденным столом отца. На плите стояла сковородка, и в ней красовалось некоторое количество омлета.

– Где ты шлялся? – строго покосился на сына Шиндо, поигрывая в руке стаканом с прозрачной жидкостью.

– Я был в парке, – тихо ответил Мика, опустив взгляд. Весь азарт и надежда мигом испарились, оставив в сознании лишь нехорошее предчувствие.

– Весело тебе, да, прогуливаешься? – губы искривились в ироничной усмешке, глаза смотрели холодно. – Пока ты там прохлаждался, лазил черти где, нам с матерью пришлось краснеть из-за тебя перед твоей учительницей, которой ты нахамил.

– Я не хамил ей, – дрожащим голосом попытался возразить Мика, сопротивляясь от этого действа, всем естеством, однако слова сами рвались наружу. Уж слишком сильна была несправедливость. – Просто она…

– Ты еще рот смеешь открывать, паршивец?! – стукнул тяжелым кулаком по столу Шиндо. – На какой хрен ты принес в класс помои? Хочешь совсем нас опозорить, чертово отродье? Мы думали, ты тряпка, но хоть жалоб на тебя нет, а ты посмел еще устроить такое в школе! Ханаёри нам все рассказала о том, как ты вначале облил этой дрянью своего одноклассника, чуть было не побив, а потом еще и ей нагрубил и, ослушавшись, удрал из школы, подставив ее, ведь она отвечает за вас!

– Папа, я ничего не устраивал! Клянусь! – не выдержав, выпалил Микаэль. – Это всё Тсунаёши, это он принес эту дрянь, а не я. Он специально это сделал, потому что они все издеваются надо мной и унижают, а эта дура их только поддерживает! Я ни в чем не виноват, они сами нарвались!

– Закрой рот, – зло зашипел Шиндо и, поднявшись с места, начал подходить.

– Папа, – испугавшись, поглядел на него Мика, – ты же сам хотел, чтобы я стал сильнее и мог постоять за себя. Пожалуйста, не надо… – пятясь назад, сдавленно выдавил он.

– Уметь постоять за себя и от нехрен делать нарываться на скандалы и неприятности – две разные вещи. Иди сюда, – ледяным тоном проговорил старший Шиндо, которого сейчас гораздо больше бесило то, что Мика отступает, нежели когда он стоял и смиренно ждал своей участи.

– Я пытаюсь стать таким, как ты хочешь. Но ты отказываешься это видеть! Тебе плевать! Ты просто так избиваешь меня, ради удовольствия, а потом еще требуешь, чтобы я мог заступиться за себя! – в отчаянии крикнул Мика, когда уперся спиной в стену.

На секунду он отвел взгляд от отца, а в следующую тот больно схватил его за подбородок, впившись пальцами, и, развернув к себе, нанес сильный удар по лицу, так что у Мики даже потемнело в глазах. Не удержавшись, он упал на пол. Инстинктивно, по привычке, выработанной за долгое время, прикрывая руками голову, не издавая ни звука, сжимаясь всем телом как можно сильнее, дабы удары были менее ощутимыми, трясясь от боли, бессилия и жгучей обиды, он терпел, пока ему безжалостно наносили увечья. Не выбирая. Куда придется. Не скупясь.

Оставаясь лежать на полу и всхлипывая, чувствуя, как все тело полосует тупая боль, Мика, полуприкрыв глаза, сквозь застящую взор пелену, почти лишаясь сознания, смотрел на отца, который подошел к плите и, взяв сковороду, высыпал ее содержимое в окно, как в дополнение к основному наказанию, оставив сына еще и без ужина, а после с грохотом поставив ее обратно, прошел мимо сжавшегося у стены Микаэля.

Алая струйка крови сочилась из разбитой губы. Подняться казалось невозможным после перенесенного, однако для Мики это было привычно и не настолько сильно, как бывало в другие дни, а потому, полежав еще немного, он с трудом, но все же сел. Привалившись спиной к стене, мальчик невидяще смотрел перед собой в никуда. Струящиеся по щекам солёные слезы попали на рану, отчего она немного запекла, только на фоне израненной души и побитого тела, это было незначительно, и, перемешавшись с кровью, они стекли по подбородку, бледно-розовыми каплями упав на рубашку.

Сейчас он не хотел ни о чем думать. Мысли мешались, путались и растворялись в голове, словно затягиваемые в бездонный, черный омут. Он мог только чувствовать. Чувствовать боль. Чувствовать безысходность. Чувствовать немочь перед родителем.

Он был полностью разбит и подавлен. Ничего, такое случалось и ранее, и Микаэль каждый раз ощущал себя так плачевно и ужасно, однако, потом это забывалось. Он быстро восстанавливал силы, как моральные, так и физические и продолжал бороться со своими тяготами в одиночку. А теперь, после того, что случилось вчера, после той встречи, он уже не мог позволить себе раскиснуть. После того как в нем оценили его внутреннюю силу, он уже не мог спасовать и снова стать прежним. Что-то уже мешало ему, надежно подчиняя новому правилу, которое гласило – я больше не позволю над собой издеваться. Не знаю, как и сколько времени и сил я на это потрачу, но я добьюсь того, что меня больше никто не посмеет обидеть. Я сам буду решать за себя. Я больше не буду молчать. Я слишком устал терпеть. Я стану тем, кого он увидел во мне…

С этими мыслями лежа в постели, в конечном счете, Мика и предался забытью.

«Когда-то я слышал, что без еды человек способен выдержать месяц, без воды – неделю, а сколько может выдержать человек, которого избивают? Двадцать, тридцать лет? Как долго тело может продержаться? Говорили, от ударов можно заболеть и умереть, потому что внутри появится какая-то опухоль. Она будет разрастаться и медленно убивать тебя… А может и быстро. Например, за полгода. Интересно, это больно? Насколько мучительно? Сколько продержится человек, если его будет разъедать изнутри болезнь, пока он не умрет?»

Подперев голову рукой, Мика, сконцентрировав внимание на одной точке за окном, абстрагировавшись от всего вокруг, сидел за партой. Слушать преподавательницу Мике не хотелось, он вообще не знал, зачем явился сюда сегодня. По привычке? Просто так, от нечего делать? Покончив с размышлениями на тему продолжительности жизни в неблагоприятных условиях, мальчик потянулся и, скрипнув стулом, забрав сумку, направился к выходу. Учительница Саюри бросила в его сторону неодобрительный взгляд, но промолчала, продолжая вести урок. Постоянный обидчик Микаэля Тсунаёши обратил на Мику взгляд полный безразличия и лишь ухмыльнулся. Парень, являющийся инициатором всех конфликтов в их классе, но имеющий влиятельную семью, а потому остающийся безнаказанным, да и к тому же, будучи по натуре весьма ушлым, он в открытую почти никогда не нарывался, только в самых крайних случаях, предоставляя разборки своим друзьям, а сам при этом оставаясь в тени.