– Долго спишь, – промурлыкала гибкая хищница, вернувшись в свои томные покои, – Давайте немного взбодрим нашего гостя, – бросила она двум рослым охранникам, вошедшим следом.
Повинуясь её красноречивым жестам, мужчины, не дав юноше опомниться, распластали обнаженное тело лицом вниз. Пленник вяло сопротивлялся, уже хорошо зная, насколько бессмысленны и беспомощны эти попытки. Только когда ему грубо и недвусмысленно раздвинули худые безволосые ноги, он затрепыхался, как пойманный мотылёк, вызвав довольную улыбку хозяйки покоев.
– Проснулся! Проснулся! – зашлась мучительница заливистым смехам, хлопнув в ладоши.
На измученную долгими днями истязаний плоть обрушились новые побои. Темнота за стенами лупанария сгустилась и прильнула к окнам, жадно глотая человеческие страдания подобно ненасытному омуту, а порочные лица на висящих в массивных рамах портретах скалились будто живые.
Руки, державшие юношу, разжались, когда непрерывный вой сменился надрывными всхлипами. Охранники в чёрной полувоенной униформе вторили плебейским гоготом своей начальнице, пока тело на ковре извивалось и корчилось в судорогах. Их набирали особым порядком, из кандидатов, чьи характеристики были безнадежно испорчены склонностью к садизму, чтобы все поручения руководства исполнялись не только старательно, но и с удовольствием. Вторым «бонусом» к подобному выбору являлась верность. Здесь осужденные обществом ненавистных моралистов личности получали единственный шанс обрести новый мир, которому становились преданы как псы.
Массивное здание лупанария громоздилось в форме правильного восьмиэтажного куба с трапециевидным пентхаусом на крыше, но углами ему служили приземистые толстые башни-цилиндры, где располагались комнаты охраны. Первые четыре этажа были полностью оборудованы отданы под апартаменты для клиентов, и разделены на секции руками хитроумных архитекторов так, что местами напоминали лабиринты. Здесь царил вечный праздник удовольствия, курившийся сладким дымом запретных страстей, и дорогие гости жадно срывали плоды долгожданных наслаждений. Мужчины и девушки, юноши и женщины, гермафродиты, инвалиды, беременные и уродливые, сколько и как пожелаешь: все было доступно в этой реинкарнации ветхозаветного города. Отобранная по лучшим рекомендациям вышколенная безмолвная прислуга (занимавшая «соты» комнатушек на пятом этаже) научилась двигаться почти бесшумно и с невероятной ловкостью исполняя желания клиентов. Потайные ходы позволяли техническому персоналу появляться и исчезать как призракам, но даже самым смелым не пришло бы в голову задуматься о воровстве или шантаже. Ведь именно слуги лучше всех знают изнанку жизни своих хозяев.
Шестой и седьмой этажи были тем «садом», в котором произрастали плодоносные древа страстей – здесь царила вечная суета готовящихся к своим ритуалам жриц и жрецов любви с горящими наркотическим опьянением глазами и жаркими телами, предназначенными только для услаждения плоти. Узкие спальни, гардеробные и гримерные натыкались друг на друга, оставляя лишь небольшое пространство в центре – кабинеты младшей администрации, надзирателей и управляющих текущими делами. Старшее, действительное, руководство занимало весь восьмой этаж, который был их постоянным домом. Восемь хозяек борделя, восемь изворотливых, цепких хищниц обитали на порочном Олимпе, обличенные властью над своим маленьким царством.
Но в этом храме любви была и собственная преисподняя. Мало кто знал, как далеко и глубоко простиралось подземелье, где были оборудованы компактные арены для одиночных смертельных боев, процедурные (а, по сути, камеры пыток) и катакомбы, в которых держали рабов. Половина узников лупанария были добровольцами – несчастными больными людьми с искалеченной психикой, с мазохистской радостью упоенно служившими хозяйкам, ублажая клиентов борделя. Другие же стоили намного дороже, и предназначались тем, кто желал видеть настоящее страдание. И именно их так любили пользовать на восьмом этаже, куда из подземелья вели скрытые лифтовые шахты в западном крыле здания, противоположном центральному входу.
В пытках и унижении часы казались пленнику годами. Арсенал хозяйки лупанария содержал немало приспособлений для полного подавления сознания, и самого глубокого познания плоти. Она брала его, как мужчина берет женщину, играла в омерзительные игры, знакомые лишь самым отъявленным извращенцам. Юноша знал – мучительница не выпустит его из своих когтей никогда, и не отдаст даже самой Смерти – покуда его тело не истлеет само в этих проклятых стенах. Но он не представлял всех глубин её опаленной жаром ярости души.
– Теперь свободны, – вдруг ласковым голосом пропела девушка своим сопровождающим, и те послушно исчезли из её покоев, затворив за собой тяжелую дверь.
Взглянув в испуганное, сведенное судорогами лицо, хозяйка внезапно ощутила, как колотится собственное сердце. Так странно было знать, что оно ещё бьётся в груди. Сегодня она так и не смогла целиком отдаться удовольствию. Разум глумливой и жестокой садистки вдруг отказался подчиняться её воле, и заставил окунуться в калейдоскоп всех прожитых лет.
Родители часто смеялись, вспоминая, что первым словом двухгодовалой крохи было «я». А вторым – «ли». Никто долго не мог понять, откуда оно взялось, пока не догадались, что так звали персонажа детского мультфильма, случайно увиденного ребенком в этом полубессознательном возрасте. Оттого дома Тину иногда называли «принцесса Я-Ли», когда хотели напомнить, что она навсегда останется для мамы и папы их маленькой дочкой. Разве могли они догадаться, каким будет заколдованный замок, который приютит в своих стенах их синеглазую принцессу?
Единственная дочь добропорядочной четы Мельниковых росла шумным и непоседливым ребенком. Разбитые коленки и расцарапанные лазаньем по деревьям ладони, перелом ключицы, шрам от укуса собаки – все это было неотъемлемой частью детства Тины. А потом – первая влюбленность, неумелый макияж и безрассудство переходного возраста – тех лет которые кажутся самыми важными и долгими в жизни, пока, наконец, не остаются лишь воспоминаниями, уступая неотвратимо цветущей молодости. Но вместе с ней пришли и настоящие, взрослые чувства, впиваясь когтями прямо в нетронутую душу.
Студенческие годы пахли весной и адреналином, бежали по коже мурашками-днями, полными впечатлений, и казались куда более настоящими, чем маячившая в далеком будущем рутина серых дней, упорядоченных семьей и работой. А может, не казались, а были. Очень часто юные девушки намного взрослее – смелее, сильнее и самоотверженнее, чем женщины средних лет, пропитанные тоской о недополученной заботе, и вздыхающие о хозяйственных, добрых и ответственных мужчинах, что будут покорены их увядающими прелестями.
Но юность еще полна отваги и наглости любить не за поступки и не ради надежного будущего, отвергая сомнения и спасаясь от холода практичного мира у костра неудержимых страстей. Тина не ждала от своего избранника роскошных ухаживаний и дорогих подарков, не трепетала в предвкушении момента, когда с его губ слетят томные вздохи обожания. Она поступила так, как поступала всегда: очаровательная в своём дерзком напоре и самоотверженной целеустремленности, девушка принялась штурмовать сердце ветреного мальчишки. И кто бы не попытался в те дни предупредить её, куда приведет этот путь, слова его не были бы услышаны.
Полуночный мрак за стенами лупанария вздыхал обманчиво-теплым ветром, резвившимся между рядами душистых сосен. Кто знает, о чем шептал он жестокой хищнице, в которой не осталось ничего от упрямой и смышлёной студентки, что была такой обычной и такой особенной шесть долгих лет назад, когда её мир ещё был большим и светлым. Теперь же он сжался до размеров зловещей цитадели желаний, приюта всех мыслимых пороков, и темницы для её пленника. Но глумливые садистки Гоморры не были изгоями. Здесь они властвовали над человеческой природой, и, как алчные до крови и плоти паучихи, плели тенета, простирающиеся в незримом мире страстей до самого горизонта.
