– Юля, откровения и доверие сближают людей.

– А ты видимо сближаться со мной не хочешь? – грустно усмехнувшись, спросила я.

– У-ф-ф, – тяжело выдохнул он. – В том-то и дело, что хочу.

– И что же тебя останавливает?

– Я не хочу влюбиться в тебя, – взъерошив свои волосы, произнес он.

– А это может произойти?

– Как один из возможных вариантов развития событий, да. И это будет очень некстати. Это либо напугает тебя, и ты сбежишь, либо поставит в зависимость от меня при ответной симпатии с твоей стороны. И ты сделаешь выбор не ради себя, а ради меня. А это неправильно. Я не хочу тебе вредить. Поэтому нужна дистанция.

– И кого из нас ты защищаешь: себя или меня?

– Тебя. С собой я справлюсь.

– А можно мне самой себя защищать, Сереж? Мне кажется, я имею на это право.

– Да, конечно. Наверное, я перегибаю палку, но я очень не хочу сделать твою жизнь сложнее, чем она уже есть сейчас.

– Ты усложняешь мне ее гораздо больше своими тайнами. Я не знаю о тебе никакой правды, как оказалось.

– На что повлияет эта правда? Ну, зовут меня, допустим, Артем или Иван, что это изменит и как отразится на тебе? То же самое с моим дипломом, что изменилось бы, узнай ты, что я физик-ядерщик к примеру?

– Но ты не долбанный физик-ядерщик! – вспылив, прокричала я. – Их не учат копаться в головах и внушать мысли!

– Психологов этому тоже не учат, – спокойно пояснил он. – Понимать – да, но не влезать, это аморально, неэтично, незаконно и еще много слов с «не».

– Но люди все равно это делают.

– Делают. Вот только психологами им быть для этого необязательно. И осуществляют они это, применяя насилие над личностью и сознанием.

– Я уже не знаю, кому верить, – растерянно потирая лоб, произнесла я.

– Верь себе, самый беспроигрышный вариант. Если ты действительно чувствовала какое-то давление с моей стороны на себя или просто тебе было некомфортно, то да, это повод начать меня опасаться.

– Мне всегда было хорошо в кофейне, к тебе и Карине я особенно сильно привязалась, – тихо произнесла я.

– Во избежание дальнейших недоразумений скажу сразу, что Карина тоже поступила на психолога, месяц назад, – улыбаясь, сказал он.

– Великолепно. Скажи, а нормальные люди вообще в твоей кофейне работают, нет?

– Насчет нормальности я не уверен, но все остальные точно не психологи, – рассмеялся он.

– Это не смешно.

– А улыбка на твоих губах говорит обратное, – глядя на меня, произнес он. – В конце концов, я тоже не знаю, кто ты по образованию, вдруг мне тоже есть чего опасаться.

– Я филолог.

– Оу, этим сложно испугать, не могла что-нибудь пострашнее закончить?

Я тихо улыбнулась ему в ответ. Мы долго стояли в тишине под порывами ветра.

– Ты цепляешься к неважному, Юля, все это никак не характеризует меня как человека, – мягко произнес он после продолжительной паузы.

– Но ничего другого я о тебе и не знаю, Сереж. Знаешь, о чем я думаю сейчас? Может быть, тебя просто нанял мой муж? Может, вообще вся твоя кофейня создана им? Он придумал все это, чтобы лучше мной управлять.

– Какая внушительная теория заговора, но нет, мир все же устроен гораздо проще, чем мы думаем.

– Мой муж в состоянии его усложнить.

– Настолько? Это навряд ли, слишком много деталей и действующих лиц.

– А еще ты можешь быть просто очередной иллюзией в моей голове. В моей жизни их так много: и собственных, и чужих, а я очень от этого устала. Мне нужна какая-то точка опоры. Расскажи мне что-нибудь о себе, чтобы я могла видеть, что передо мной живой человек, а не выдумка, могла доверять тебе, знать тебя, а не додумывать. Иногда мне кажется, что мир вокруг меня ненастоящий, что это просто сменяемые в моей голове локации, однажды я очнусь, и все исчезнет. Дай мне что-нибудь настоящее, пожалуйста, – умоляюще на него посмотрев, попросила я.

– У меня непростые отношения с матерью, – начал он, рыская в карманах своего пальто. – Ты, наверное, уже частично уловила это из нашей прошлой беседы тогда в парке. Это лишь верхушка айсберга драмы наших взаимоотношений. Она очень тяжелый человек, властный, твердый, с 9 лет мама растила меня одна, работая врачом-хирургом – далеко не самая женственная и простая профессия, это и многие другие события нашей жизни наложили большой отпечаток. С ней никогда не было легко, она – сочетание безумной материнской преданности и заботы с бесчувственной властностью, она та мать, что сидит дни и ночи у кровати своего температурящего ребенка, отдает все самое лучшее, во многом ограничивая себя, что любит тебя, но никогда об этом не говорит, не признает своих ошибок и не прощает твоих. Я хорошо помню, как боялся в детстве каждого ее прихода после родительского собрания, она все время была мной недовольна, постоянно сравнивала и душила своими придирками. Почему я не лучший в классе? Я что, тупой? Почему не получил 5? Почему Ваня ее получил, а я нет, я что, глупее Вани? И на кой черт она вообще родила такого безмозглого ребенка? – грустно усмехнулся он, потирая висок. – Знаешь, что она сказала мне, когда я решил открыть кофейню? Что я мерзавец, отнявший ее лучшие годы жизни, что она вкладывалась в меня, а я неблагодарная тварь, бросившая учебу ради безумной мечты, что она ненавидит меня и презирает. И лучше бы я сдох, чем так ее подвел. Прости, мне надо закурить, – доставая сигареты, произнес он. – Мне так легче, с дымом я выдыхаю эти воспоминания из своих легких, чтобы я снова мог жить без их гнета.

– Господи, прости, какая же я дура, что заставила тебя говорить об этом, – расплакалась я.

– Эй, эй, ты чего? – улыбнувшись, произнес он, положив руку на мое плечо. – Все в порядке, это лишь тяжелое воспоминание, только и всего. Если бы я не хотел говорить, я бы не поделился. Не знаю, успокоит тебя это или нет, но психотерапевту я тоже об этом рассказывал, это часть терапии, но вот курить у себя в кабинете она мне не разрешила, и это было паршиво, – он отвернулся и поднял голову вверх, выдыхая дым с закрытыми глазами.

– Красиво, – глядя на мерно выдыхаемые им кольца, сказала я.

– Да, что-то в этом есть, – улыбаясь, ответил он. – Всегда ношу в кармане пачку на такие случаи, помогает снимать лишнее напряжение.

– А психотерапевт помог тебе разобраться со всем этим?

– Да, во многом, я прорабатывал разные свои личностные проблемы и изменился. Избавился от сильнейшей созависимости. Всю свою жизнь я стремился доказать матери, что я лучше, умнее, чем она меня считает, что я многого добьюсь. Я должен был стать большим, чем я есть, ради нее. И я рад, что вовремя остановился. Я не избавился от боли, глупо это отрицать. Но теперь я не чувствую вину, что не оправдал ее ожиданий и не стремлюсь им соответствовать. Я не идеал ее идеального ребенка, и я это принял, иду своей собственной дорогой, пусть и без ее поддержки.

– Она была когда-нибудь в кофейне?

– Нет, никогда. Мы приглашали на открытие своих друзей и родных, пришли родители Стаса, Карины, Макса, в общем, все, кого звали, но не моя мать. Она сказала, что не любит кофе и долгие поездки. Как-то так, – грустно улыбнувшись, произнес он, стряхивая пепел.

– Мне очень жаль.

– Самое тяжелое, от чего я до сих пор не избавился – ожидание ее принятия моего выбора. Господи, я до сих пор жду этих четырех долбаных слов «я горжусь тобой, сынок»! – громко крикнул он, подняв полный боли взгляд в небо. – Но, видимо, не в этой жизни, – затушив сигарету, тяжело проговорил он. – Мы все так или иначе пребываем в мире собственных и чужих иллюзий, главное вовремя от них избавляться, не растворяя себя.

Мы долго стояли рядом, молча провожая глазами проходящих мимо людей, небо вновь затянулось серой дымкой, грозя обрушить на нас очередной поток дождя и ветра.

– Почему ты не озвучил такой вариант, что я влюблюсь в тебя, а ты в меня нет? – повернувшись к нему, спросила я.

– Он навряд ли возможен.

– Почему?

– Потому что ты мне уже очень нравишься. Я не могу сказать, что влюблен, потому что мы не так близки, но меня к тебе тянет.