Старик хохотнул, будто хотел прокашляться, покрутил в руках незажженную сигарету.
– А если эти штуки снять, – он указал на черные браслеты на запястьях Данилы, скрывающие его от Сети, – получится с Сэмом связаться?
– Не знаю. Вряд ли.
– На острове, значит, говоришь, – протянул Старик, словно разговаривая с собой.
Данила кивнул, быстро глянув на Ромку. Тот лишь непонимающе пожал плечами.
– Хорошо, можешь идти.
И он ушел.
Воспоминание о Сэме больно кольнуло его под ребра в районе сердца, куда даже Косте с его изнуряющими садистскими тренировками не удалось добраться. О Сэме он сегодня и думать забыл. Недавние события казались далекими, но теперь вспыхнули так ярко, будто случились только что: Мира, испуганная и решительная посреди двора его дома, дед Сережа на экране визора… Тут Данила понял, ради чего должен терпеть эту боль, издевательства Кости и подколки солдат. Стальной стержень, что он ощутил однажды в лесу, приставив к голове пистолет, возник вновь.
Выходной
Дни тянулись мучительно долго и однообразно. Подъем ни свет, ни заря, холодный душ в общей душевой, легкий завтрак в провонявшей жиром столовой на втором этаже и тренировки, тренировки, ТРЕНИРОВКИ! Первая неделя проползла словно в наркотическом дурмане – ломка, когда гудели мышцы, больно ударяясь о вибрирующие кости, перемежалась моментами блаженства, едва Данила засыпал. А утром все начиналось заново.
Единственным меняющимся элементом в этом карнавале садизма был Костя. Каждый день он придумывал что-то новое. Только так Данила и понимал, чем среда отличается от четверга, а тот от субботы. Косте мало было заставить Данилу отжиматься, теперь он подкладывал старую пластиковую бутылку, заставляя касаться ее впалой, костлявой грудью. А если не слышал заветного хруста мятого пластика, кричал: «Не халтурить!» или «Еще раз! Давай, ниже, ниже!». Закончив изводить парня силовой или кардио-нагрузкой, Костя отпускал его обедать, а после давал пару часов отдохнуть. Затем начиналось «избиение» боксерского мешка, постановка удара и изучение основ боя. Хотя последнее Даниле доверили только на третьей неделе экзекуций, когда его мышцы окрепли, а ломка ушла.
Костя не уставал повторять: «Здесь тебе не Сеть, дохляк. Это реальный мир – будь готов драться». Данила же молча соглашался, стараясь не думать о том, к чему еще он должен подготовиться и как можно скорее. Первую неделю ему вообще было трудно на чем-то сосредоточиться. Он ни с кем не говорил, ни на кого не смотрел, по крайней мере, в открытую, и ничего не понимал. Его зашвырнули в этот грязный, грубый мир железобетона, где царили первобытные законы. В этих стенах, особенно под самой крышей, где он отрубался каждый вечер без сил, имела значение только физическая сила и готовность стоять за себя насмерть.
В воскресенье и в понедельник Костя брал отгул, давая Даниле насладиться бездельем. Казарма пустела, исчезали и пять командиров вместе со Стариком. Проснувшись по привычке рано утром, Данила обнаружил, что вокруг никого, только Ромка привычно сидел рядом, сторожа покой друга. Так случалось и раньше, но только сегодня, после трех недель в штабе (как все здесь называли это здание), Данила в глубине души устыдился присутствия Ромки. Ему вдруг вспомнился старый фильм про мальчишку, который боялся чудищ, выползающих из темноты каждую ночь, а потому оставлял ночник включенным.
– Где все? – Сонно спросил он друга, стараясь отогнать саднившее чувство от укола стыда.
– Собрались в полной тишине, да и свалили куда-то посреди ночи, – отрапортовал Ромка.
– Странно, – пробормотал Данила, садясь на скрипучей постели. Едва ноги коснулись холодного бетонного пола, он, как обычно, вздрогнул.
Бойцов и раньше забирали по выходным, но чтобы вот так, всех подчистую – такое случилось впервые.
– Чем сегодня займемся?
– Не знаю. Дай сперва умыться, а там посмотрим.
Данила угрюмо поднялся, и в одних трусах пошлепал в душевую. Проходя мимо большого, во весь рост, зеркала на секунду задержался, оглядев себя, и довольно хмыкнув. За эти двадцать дней он стал как никогда похож на свой аватар в Сети. Разве что на более взрослую и мужественную версию себя сетевого. Плечи округлились, исчезла болезненная худоба и впалый живот, выправилась осанка. Данилу подмывало поднять руки, согнув их в локтях, и полюбоваться на подросшую мускулатуру, как это частенько делали его соседи по казарме. Он постоял в нерешительности, вспомнил недавний укол стыда, еще раз хмыкнул и двинулся дальше. Ромка остался сидеть у кровати.
В душевой стояла непривычная тишина.
Утром давали только холодную воду, чтобы взбодрить солдат, а вечером позволяли смыть пот в теплой воде. Данила свыкся с таким расписанием, но, пусть и тихонько, вскрикивал каждый раз, когда в грудь ударяли ледяные струи. Сегодня они напомнили ему тот первый душ после побега из Сети, у Сэма на острове. Все это время Данила не думал о роботе и обо всем, с чем тот был связан. Он, словно оглушенный ударом по затылку, жил на автомате, спотыкаясь, но впитывая и познавая новое. У него просто не было сил и смелости подумать о чем-то еще. И только теперь, разглядывая синяки на предплечьях от ударов Кости, он ясно вспомнил Миру.
Что если она пыталась связаться с ним, пробросить виртуальную ниточку из Сети сюда, в этот первобытный мир? Что если она звала его, но так и не дождалась ответа? Данила вспомнил ее последнюю просьбу, и к лицу хлынула кровь – он и на сантиметр не приблизился к ее исполнению, только и делал, что носился по залу, отжимался, отбивал удары Кости и учился подтягиваться.
Намыливая руки, Данила почти специально задевал черные полоски браслетов на запястьях. Мысли раз за разом возвращались к этим тонким ленточкам, плотно прилегавшим к коже, будто татуировки. Если их снять, всего на пару минут, не дольше, ничего плохого не случится, а он увидит Миру, расскажет ей, что все хорошо, что он сбивает кулаки в кровь, готовясь к жизни за стеной, что скоро он явится за ней, чтобы… А что будет дальше? Мира покинет Сеть, а он займет ее место, как и завещал дед Сережа? Тогда какой в этом смысл? Терпеть боль, унижения и страх ради того, чтобы уйти навсегда в Сеть? После трех недель в этом грубо скроенном и сколоченном ржавыми гвоздями мире, Данила вдруг осознал, что здесь можно жить. Всего один миг, но перед его внутренним взором вспыхнула яркая картинка, наполненная светом и обволакивающим теплом: он, держа за руку красивую девушку с волосами цвета платины, стоит посреди руин некогда великого города, напечатанного много лет назад строительными принтерами.
Видение растворилось в мерзком попискивании душевой колонки, сообщавшей, что лимит воды почти исчерпан. Данила, успевший намылить только половину тела, очнулся, перейдя в соседний отсек.
Он должен поговорить с Мирой, как можно скорее, иначе сойдет с ума пытаясь вообразить их общее будущее!
Данила вспомнил взгляд Миры в тот момент, когда Сеть позвала ее. А захочет ли она вернуться?
Поняв, что опять впустую тратит воду, рассеяно потирая раскрасневшийся живот намыленной щеткой, он наскоро домылся, стараясь не думать больше о Мире, постоял секунд тридцать под феном, высушив все тело, накинул трусы и вернулся в казарму. Ромка сидел на своем месте.
Небо за окнами окрасилось синевой. Над горизонтом расползалась, набухая с каждой минутой, розовая дымка рассвета. Но если взглянуть в окна снаружи, увидишь только старое хламье, до отказа забившее склад на последнем этаже – встроенная маскировка. Длинный и узкий зал тянулся вдоль всего этажа, отделенный от душевых стеной и разделенный пополам стеной из шкафчиков. С одного торца каждой половинки был свой выход на лестницу. И судя по размеренным вибрациям города, проникавшим через бронированные стекла, в казарме не осталось ни души. Данила знал бы это наверняка, даже не сообщи ему Ромка об уходе солдат. Все дело в гнетущей тишине, что жадно поглощала городской гул.
