Психей надел браслет на руку и пошёл дальше. Он без труда нашел лаз. Ход, прорытый в горе, был так узок, что ему пришлось продвигаться по нему на четвереньках. Вокруг стояла кромешная тьма, проход местами еще больше сужался, и тогда его своды давили на спину, грозясь раздавить и похоронить заживо. Наконец стены расступились, впереди показался свет и Психей оказался в просторной пещере, на потолке которй имелось отверстие, дающее немного света.

Он выцарапал возле выхода знак, чтобы на обратном пути не ошибиться, и вошёл в правый туннель. Психей брёл по нему бесконечно долго и уже начал сомневаться в словах Афины, как ход, резко вильнув, уперся в каменистый берег широкой тёмной реки. От воды клубами поднимался туман. Всё пространство вокруг пронизывал серый тусклый свет, подобный сумеречному. Мир казался странно нечетким, словно смазанным, и давил безнадежностью и унынием. В некотором отдалении стояли, сбившись в группку бесплотные фигуры.

Прозвучал протяжный стон. Словно в ответ, из тумана выросла лодка из грубо сколоченных и местами совершенно прогнивших досок. Паря над водой, она приблизилась к берегу. Правил лодкой Харон — безобразный старик в заплесневелом рубище. Волос над его серым, испещрённым морщинами лицом, почти не осталось, но они с лихвой восполнялись грязной всклокоченной бородой, в которой презрительно кривился иссохший рот.

Бесплотные фигуры послушно выстроились перед лодкой в ряд, но небольшая часть осталась стоять поодаль и лишь заламывала руки. Харон споро вынимал изо ртов подходящих к нему теней монетки и складывал их в рваную суму на плече. На ней зияло множество дыр, из которых, однако, ничего не выпадало. Оплативших он пропускал в лодку. Тех же, кто думал обмануть его, прошмыгнув без оплаты, лодочник отгонял шестом, осыпая проклятьями.

Психей быстро вынул одну монету, а вторую положил, как полагалось по обряду, под язык, и присоединился к остальным. Тут из стайки душ, стоявших отдельно, выскользнула тень и бросилась к нему.

— Психей! Братец! Помоги мне! Знаю, виновата перед тобою. Наказал ты меня. Когда я прыгнула вниз со скалы, даже трупа не осталось, чтобы похоронить — во все стороны разлетелись мои члены… Навечно обречена я стоять здесь: не перебраться мне на другой берег, не найти покоя. Дай мне свою монету, дай, прошу! — Теломена попыталась вцепиться в его плащ, но рука её лишь прошла насквозь. — Прошу! Не оставляй меня здесь одну. Мне так страшно!

Лодочник взглянул на Психея, и Психей от неожиданности даже отступил немного назад — глазницы старика были пусты, но в них горели отблески пламени. Харон сплюнул в сторону и проскрежетал с ненавистью:

— Ну что, смертный с монетой Паллады, едешь ты, нет? Тогда плати! Мне некогда!

В голове у Психея зазвучал голос богини: «Помни, кто бы к тебе ни обратился, не вздумай никому помогать!», и он, позволив ухмыляющемуся старику вынуть у себя монету, шагнул в лодку.

— Нет! — кинулась за ним Теломена.

Но Харон лишь грубо оттолкнул ее прочь и, опустив шест в воду, вывел лодку на середину реки, и она сама заскользила по течению.

— Она не смогла бы взять твою монету, но и ты бы свою потерял, — снизошел до объяснений Харон.

— И что, теперь ей вечно стоя…

— Цыц, болтун! Не мешай работать, — неожиданно разозлился Харон.

Берег скрылся в тумане. Из темной глубины вынырнула пара душ и попыталась забраться в лодку, но Харон ударил их шестом по головам, и они с жалобным стоном ушли под воду. За ними последовали другие, и всё больше и больше теней стало всплывать из черной воды и тянуться к находившимся в лодке. Мужчины и женщины, дети и младенцы; пустые лица без глаз, носов и губ; живущие отдельно от туловища руки, ноги и перекошенные рты — все они шептали: «Помоги, помоги! Дай руку! Это же не трудно!» Души, сидевшие рядом с Психеем, были полностью безучастны и не обращали никакого внимания ни на что вокруг. Харона тоже ничего не трогало, покуда тени не пытались проникнуть в его лодку. Психея же всё это сводило с ума, он крепко зажмурился и заткнул уши, но всё равно продолжал слышать жалобные стоны. К его счастью, лодка довольно скоро направилась к противоположному берегу и пристала у белёсого камня, торчащего вверх подобно кривому зубу. Харон указал на неприметную тропу, теряющуюся среди скал.

— Вылезай. Эта дорога выведет тебя ко дворцу Аида и Персефоны. Если не потеряешь вторую монету Паллады, то отсюда же я тебя заберу, чтобы перевезти обратно.

— А как ты узнаешь, что я уже здесь?— спросил Психей, стоя на берегу.

Старик неожиданно рассмеялся хриплым смехом, обнажив гнилые осколки зубов:

— О, будь спокоен, узнаю! — И в последний раз полыхнув на него пламенем из пустых глазниц, оттолкнулся шестом от берега и растворился вместе с лодкой в тумане.

***

Психей пошел по горной тропе. Дорога то ширилась и выводила его на открытое пространство, то оказывалась вновь зажата среди сомкнувшихся скал. На одном повороте ему встретился Сизиф, приговоренный вечность катить на гору свой камень. Тот окликнул Психея, прося подсобить, но он опустил голову и прошёл дальше. Чуть поодаль, в одной межгорной котловине, Психей наткнулся на Тантала, обреченного на вечные муки жажды и голода. Тантал стоял по горло в воде, а над ним раскинулось дерево с самыми немыслимыми плодами, соседствующими на одной ветке: яблоками, грушами, персиками, сыром и хлебными лепешками. Ветки клонились так низко, что задевали плодами его лицо, но стоило Танталу потянутся к ним руками или ртом , как ветви тут же взмывали вверх, а стоило наклонить голову к воде, как она растворялась без следа, оставляя лишь сухую, растрескавшуюся землю. Заметив Психея, несущего под мышкой плащ с лепёшками, Тантал потянулся к нему, блестя безумными глазами: «Дай, дай, дай!», но Психей, помня наставления Афины, поспешил лишь быстрее покинуть это место.

Вдруг Психей услышал скрежет железа о камень. Тропа в этом месте делала резкий поворот, и Психей, спрятавшись за валуном, осторожно выглянул: взгляду его открылся небольшой дворец из черного мрамора. Перед его входом стояла колесница, запряженная двумя драконами, – их едва удерживали на месте несколько служек. Драконы беспокоились: мотали мордами, били шипастыми хвостами и скребли когтями по камням, высекая из них сполохи искр и издавая скрежет, который и услышал Психей.

Тут под портиком дворца замелькали тени, и один из драконов, откинув морду назад, пронзительно завыл, да на такой нестерпимой ноте, что Психей, заткнув уши, скрючился за камнем. Когда он снова выглянул, колесница уже была занята, а площадка запружена толпой. На колеснице тесно прижавшись друг к другу, стояли три женщины. В руках одной из них извивались змеи, другая держала горящие факелы, а третья блестела сталью ключей и кинжалов. Он присмотрелася внимательней и понял, что это одна женщина, просто у нее три тела, и тогда понял, что набрел на дворец грозной Гекаты Триморфос.

Под стать богине, была и свита, что её окружала: здесь были и пьющие кровь красавицы Ламии, у которых вместо ног были змеиные хвосты, и ослоногая Эмпус, пожирающая плоть, и устрашающего вида злобные духи, и свора ужасных черных псов с горящими красными глазами.

Геката хлестнула по драконам змеями, драконы взвыли, к ним присоединился лай и визг свиты. Подземные своды разверзлись, пропуская внутрь лунный свет. Драконы спружинились и расправили крылья, волосы богини взметнулись черным облаком, и колесница вылетела на землю. А за ней, визжа и толкаясь, на страшную охоту устремилась и вся стая. Захлопнулись своды и разом всё стихло.

Психей подождал ещё немного, а затем кинулся бежать прочь, и не останавливался, пока гористая местность не сменилась равниной. Всю низину покрывало бескрайнее море бледно-лиловых асфоделей, своим цветом напоминавшими запавшие щеки мертвеца. Ветер, играя, гнал по этому морю беплотные тени смертных, отпивших из Леты и забывших, что были когда-то живыми. Все вокруг было наполненно голосами. Иногда они сливались в хор, а иногда звучали поодиночке. Они шептались, вздыхали, стонали, жаловались, но слов, сколько ни вслушивайся, было не разобрать.