*

Прошли годы. Захар остепенился. Он стал известным учёным, и всё, что интересовало его в жизни, сузилось до сугубо профессиональных тем. Участвовал во всевозможных конференциях. Ездил в командировки в Мексику, а когда ЮНЕСКО выдала разрешение на проведение археологических работ в районе Киригуа в Гватемале, он излазил вдоль и поперёк джунгли Юкатана. Он работал с руководителем группы раскопок Мичиганского университета, ведущим специалистом по истории народов Африки. Он несколько раз побывал в египетской Гизе. Но ничего, кроме культуры народов и структуры почв на двухстах раскопах, не задерживалось в его памяти. Это был настоящий фанатик, почти параноик. Но свою первую программу никогда не забывал – ни одна экспедиция в Крым не проходила без его участия.

*

День заканчивался, и Елизавета, посидев еще минуту на корточках, оторвала руку от земли, встала во весь рост и устало выгнула спину. Километрах в двух от неё на чёрный частокол бесконечного моста с востока, со стороны Тамани вырвался поезд. На синем фоне предвечернего моря его почти не было видно, но она всегда чувствовала его приближение, несмотря на отсутствие перестука тяжёлых чугунных колёс. Вагоны катились гладко по бесшовным рельсам, как по воде. Скоро они въедут в воду, вернее покатятся над водой, и она опять, в который уже раз, будет взмахами обеих рук отвечать восторженным пассажирам, прилипшим к окнам, предвкушавшим скорый конец долгого пути и не менее долгий отдых у моря.

Их небольшой лагерь располагался между двумя огромными, когда-то заросшими непролазными водорослями лиманами. Воду из них откачали два года назад, земля быстро высохла и потрескалась, а кое-где нещадное южное солнце уже пробудило первоцвет васильковых венчиков – напрасно поверили, солнце их убьёт в образовавшихся чёрных пустынях. Где-то дальше по берегу расстилались ковыльные степи – белому тощему перу не страшен никакой жар. Много лет его лебяжье покрывало скрывает загадки этих пустынных, непримечательных с виду мест южной оконечности русской земли. Собственно, новые данные о первых христианах на Руси и стали причиной организации серьезнейшей за последние годы экспедиции, предпринятой Институтом археологии. Раньше полагали, что тьмутараканский князь Мстислав Рюрикович принял веру в своем уделе за сто лет до князя Владимира. Теперь же из арабских летописей выяснилось: мало того, что здешнее славянское племя имело более обширные связи с татарскими племенами, нежели с Киевом или Большой степью с её печенегами, половцами и хазарами. Мало того, что воевали местные славяне всегда в союзе со скифами-сарматами, равно как против эллинов, так и против кыпчаков. Так ещё оказалось невозможным определить их культурно-религиозную сущность, этнические корни и суть явных сношений с Римской церковью, минуя византийский престол. Ещё выяснилось, что полуостров испытывал сильнейшее влияние иудеев на протяжении веков, но, создав каганат, в иудейство славяне не перешли, а от языческой веры отказались. Многое становилось непонятным. Установлено, что архиважные и невероятные события случились на этих берегах в IV-V веках, когда в заселённых славянами ареалах Керчи и Тамани вполне могли принять от греков их христианскую веру.

Всё это со всех сторон анализировалось, изучалось. Написаны монографии, возникли споры, не улегшиеся до сих пор. Совсем недавно группа Елизаветы отметилась сенсацией: в районе села Глейки, по ту сторону неглубокого пролива, нашли изображения Перуна и Семаргла. Оказалось, оба идола «жили» в XII веке. После этого спорить было не о чем – споры прекратились до объявления результатов экспедиций, которые начались еще лет десять назад, но противоречивые результаты их ещё больше запутывали историков, лингвистов и этнографов.

Елизавета собрала инструменты, с нетерпением поглядывала в степь, в сторону лагеря – профессор Иосиф, как она ласково называла своего любимого куратора по имени Захар Алексеевич Крымский, – всегда приезжал за ней сам на 80-летнем УАЗике. Профессор слыл символистом и утверждал, что год и месяц выпуска автомобиля совпадали с его собственными, что создавало между ними некую духовную, даже тантрическую связь. Любимым Захар Алексеевич был во всех смыслах. Что на самом деле связывало с ним младшего научного сотрудника Елизавету Петровну Изотову, сказать было трудно, но жить друг без друга они не могли, ели, спали и работали всегда вместе.

Сегодня она опять ничего не нашла. Напрасно выбрала это место – не надо было отбиваться от группы. Но в степи много дорог. Одно утешение – неделю назад отправили на север прелюбопытную находку – серебряный крест, явно произведённый из седельной пряжки – вот-вот должен прийти предварительный анализ. Елизавета чувствовала что-то важное, связанное с этим предметом, напрямую касающуюся основной цели экспедиции, но понять пока ничего не могла, только его возраст должен был многое объяснить. Подобные посылки чуть не каждую неделю они отсылают спецпочтой из Краснодара в Питер, и кто побожится, что этой находке придадут особую важность и рассмотрят в первую очередь?

Наконец, столб пыли, хриплый клаксон и металлический дребезг на всю степь.

– Что пряжка? Есть ответ? – Елизавета обняла Захара Алексеевича, едва он разогнулся, выкарабкиваясь из машины. – Я есть хочу, Иосиф, нет, жрать. Так что там «завлабы»?

– «Завлабы»? А то! Помнишь герметично закупоренный глиняный горшок?

– Помню, конечно. С ним уж год возятся. Кстати, в Керченском раскопе это была далеко не единственная интересная вещь.

– Именно. Но только она наделала столько шума. Ну, давай свои вёдра, садись в машину. Сейчас всё расскажу – упадёшь.

– Вывалюсь, ты хотел сказать, – женщина расстегнула халат, распустила тугой узел волос и, потопав пыльными кроссовками, прыгнула в неуютное металлическое кресло.

Учёный сразу догадался, что день потрачен впустую, ничего не спрашивал, долго и без энтузиазма возился с кистями и совками в открытом багажном отделении. Наконец угомонился, подошёл к Елизавете, присматривающейся к вытянувшемуся и загоревшему лицу в зеркале заднего вида.

– Там ещё одно сообщение было, – промямлил начальник отряда и положил руку на дверь рядом с её рукой. – Нам с тобой.

Елизавета развернулась, щёки мгновенно побледнели, глаза сузились – сразу стало понятно, как заколотилось её сердце.

– Что случилось? – тон женщины сделался натужно ровным и показался бы мягким, если бы не эти встревоженные глаза, напрягшаяся в повороте шея.

– Ольга. Ольга…

– Что? Что опять? – уже совсем тихо переспросила Елизавета. – «Вот и объяснение: крестик вспомнился неслучайно».

Захар Алексеевич вздохнул и выпалил, наконец:

– Ольга под машину угодила.

Елизавета ахнула:

– Это напасть, Иосиф. На тебе проклятие. Сама-то жива?

– Жива-жива. Что им всем будет? Сказано, дома сиди – так и сиди! – беззлобно шипел Крымский, обходя машину. Сел, включил стартер. Через минуту мотор зарычал. – Надо же, на пятом месяце. Придушу, своими руками придушу. Выкидыш, конечно. Без осложнений. Из больницы на второй день попёрли.

Елизавета сидела тихо, закрыв глаза, всё так же повернувшись к морю, подставив прохладному бризу лицо и шею.

– Всё устроится, Иосиф. Всё обойдется. Ты говорил о горшке.

– Да-да. В конце концов, его решили распилить: полость большая, стенки толстые, на снимке внутри только один полукруглый предмет…

– Не томи. Что это было?

– Глиняный кубок.

– И всё?

– Не всё, дорогая. На кафедре теперь точно прибавится сумасшедших. Приехали не только Сорбоннские светила. Представители духовных сообществ, как я понимаю, легаты и паладины всякого рода. Всё из-за нашей миски. Чашки, вернее. Кубка, чёрт побери.

– Ого. Консилиум, или как это у них называется.

– Собор.

Машину тряхнуло. Профессор задумался, но тут же очнулся, продолжил уже не так насмешливо:

– Большинство приглашённых считает, что это не та Чаша. Нет, официальных заключений никто не давал – нужна сопутствующая информация и ещё целый ряд экспертиз, анализов, сверок. И что характерно, как раз нас с тобой и ждут, как непосредственно извлекших объект из тьмы веков. Там ожидали найти следы крови. Представь, кровяную окаменелость, действительно, обнаружили.