– Я недавно листал интернеты и узнал, что стандартная эскадра имперской флота…

я снова был вынужден выслушать монолог о личном составе и количестве приписанных астропатов нужных для навигации, а также о важных отличиях истребителя перехватчика «Ярость» от бомбардировщика «Звёздный Ястреб». В этот раз у меня получилось вывернуться, и я лёгкой трусцой вбежал в большую комнату, в которой уже состроили гитары и теперь разговоры за столом, стоящим в центре комнаты, слились с переборами струн, идущими со стороны одного из диванов. Обшарив комнату глазами, я нашёл её стоящую чуть поодаль одного из двух окон на другой стороне комнаты, она задумчиво смотрела на меня и улыбалась. Идя к ней, я уже чувствовал, как прикосновение к её тонкой кисти, гладкой коже, пронизанной тончайшими синими прожилками, как поведу руку выше к её острым, шипастым локтям… по дороге я грубо отмахнулся от парня, своей небритостью больше напоминавшего напильник, чем человека, уже читая в его оклике рёв доставших меня имперских флотилий.

Минуя диван, я налетел на что-то ногой и опустил взгляд, на полу рядом с диваном кто-то лежал полностью накрывшись пледом, кто-то маленький и субтильный, ткань пришла в движения, встреча с моей ногой явно разбудила того, кто был скрыт клетчатым пледом.

Я присел и откинул ткань, это была мама, которая, заспанно поглядев на меня, улыбнулась и села, оглядев всё вокруг, она задумчиво спросила: «Это наш дом? Мы будем тут жить?».

Я встал, держа такую маленькую мать на руках, и ровным голосом произнес: «Всем вон».

Первой ускользнула Морриган, шепнув, что понимает, и на секунду прикоснувшись губами к моему загривку, остальные меня не волновали, я отнёс мать на постель и тут со стороны коридора донеслось:

– На прощание хотел тебе сказать, что стандартная эскадра имперского флота…

Со слезами на глазах я повернулся и ударил говорившего.

Когда я проснулся, в наушниках звучало: Стандартная эскадра имперского Флота…

Смахнув выступившие слёзы, я сел и тыкнул в потухший экран телефона, он показал мне, что видео только началось, вслушиваясь в говоримое, я с удивлением понял, что знаю текст наперёд. Какое-то время я тыкал пальцем по таймлану видео и заканчивал фразы, говоримые диктором… в какой-то момент моя голова зазвенела от боли, и я двинулся на кухню, чтобы закинуть в себя пару капсул нурофена залив их глотком виски.

Вода в кастрюле забурлила, отложив листок, я таки закинул макароны в воду. Когда это было написано, я не помнил. Предположу, что осенью, не столь это и важно, если все дни походят друг на друга, с тем же успехом это могла быть и зима. Более даты меня интересовал сам сон и пластичность времени, описанного на листе бумаги, что-то он мне напоминал. Какое-то время я безуспешно пытался вспомнить что именно, но, в конце концов, сдался и плюнул. Буквально спустя десять минут, когда еда была готова и выложена на тарелку, в голове зажглась лампочка с ответом – «В конце Джон умрёт». Приятнейший фильмец по одноименной книге, запомнившийся мне как отбитым сюжетом, так и постоянным вбрасыванием занятных мыслительных концепций в ироничном ключе. Ярким примером являлась открывающая сцена в фильме, она касалась зомби-нациста и топора, являя собой переделанный парадокс корабля Тесея. Улыбнувшись, схватил еду и потащил в свою комнату, я получил сразу два ответа. Первый вопрос скучный и неважный – загадка о человеческом мозге, выставленная в фильме чуть ли не сверхспособностью. Сон, в котором главный герой видит свою бывшую сидящей на связке динамита, взорвавшую её. Герой просыпается от раската грома, и создаётся вопрос: откуда спящий человек узнал про гром и каким макаром имплементировал его в собственное сновидение ещё до возникновения события? Устраиваясь в кресле перед своим огромным телевизором, служащим приставкой к игровой приставке, я ухмыльнулся – ответ про знания находится настолько на поверхности, что вряд ли кого-то в состоянии удивить, экстраполяционные возможности сознания, работающего на холостом ходу, потрясающе. В сенсорном плане мы, конечно, уступаем собачкам, которые могут учуять растворённый в озере кубик рафинада, но и считать кожей изменения температуры, влажности и давления можем легко. А как сопоставлять всю сетку фактов может мозг, освобождённый от столь скорбных занятий, как осмысливание жития и бытового охуевания, и говорить не стоит. Меня больше занимал вопрос о скоростной имплементации этой информации в сюжетную ткань сна, как сознание импровизируемо вклинивает новые струи в свои потоки повествования, оставляя далеко позади неумех-джазменов. Оставалась, конечно, нераскрытая тайна, осевшая на листке бумаги лежащего на кухне – полное знание неслышимого ранее мной текста наперёд… Но пусть она останется тайной, открывать некоторые вещи в собственном сознании не стоит, там можно встретить щупальца и сияние странных тёмных звёзд. «Стать несчастным, уехать в Провиденс и умереть в безвестности», – автоматически добавил мозг.

Оживший телевизор залил комнату своим светом, мне кажется, что оттенок кинескопа можно назвать отвлекающим дружелюбием. Первая вилка с накрученным на неё спагетти и кусочком зелёной фасоли отправилась мне в рот. Главным ответом этого вечера, существенно более актуальным, чем вся интеллектуальная чехарда, было: «Отлично, теперь я знаю, что мне посмотреть, на ночь глядя».

***

Ближе к утру я уснул и, продолжая дневные копания в прошлом, мозг трудолюбиво продолжил выстраивать ретроспективу событий, медленно ведущих меня из прошлого к сегодняшнему положению вещей. Это не было шибкой образностью, просто я перемещался из сцены в сцену, откусывая, жуя и проглатывая события, прошедшие в год, что на десять лет моложе года с розовой чёлкой, который так хотят вернуть люди чуток помладше меня.

Поутру, жуя кофейную гущу, оставшуюся на дне опустевшей чашки, я попытался выстроить события в ровный ряд.

***

С чего начался тот год? Сначала все обсуждали нимфетку, любящую попить водки и посажать мальчиков – то самое «донышко» нашего прайм-тайм ТВ. Потом переключились на новый закон, переводящий опиздюливание жён на святой Руси из разряда уголовного развлечения в административную серость. В это время я прибывал в горах Грузии. Идея слетать туда в компании Ян была явно не лучшей из всего того, что посещало мою светлую головушку – так что поездка оказалась тем ещё адом. Вернувшись в столицу, я был настолько морально вымотан, что выход на адовую работу показался мне счастьем. Единственной отдушиной стал дом, в нём всё стало прекрасно с матушкой, мы жили душа в душу, смеясь каждый день, обсуждая книги и смотря фильмы.

Я подкрадывался к ней со спины и целовал в затылок, улыбался, слушая её изумлённое оханье, у нас появилась постоянная перекличка. «Я тебя люблю», – говорил я. И неизменно слышал в ответ: «Я тебя больше». Именно матушка, не послушав моих вялых возражений, показала мои рассказы своему давнему другу, как и она, профессору, носителю небесно-голубых глаз и окладистой бороды. Череда последующих за этим событий привела к предложению написать сборник рассказов для издания в Чикаго, что стало лучом света в том царстве фрустрации, что моей жизнью зовётся.

В течение нескольких месяцев я работал как заведённый на смеси из ненависти и ажиотажа, невыносимое презрение к себе и жажда "всех благ" окружающим уходили в тренажёрном зале, где я проводил по паре часов в день, три раза в неделю. Поедая зелёные яблоки в промышленных масштабах, я работал над текстами, как дома, так и в офисе, пропуская мимо ушей матюки клиентов и общую суету большого оупенспейса – поле задач было немалым. Я перебрал всё написанное мной с двадцатилетия и переработал, после чего дописал ещё несколько рассказов, для такого непродуктивного автора, как я, эти месяцы были подобны рогу изобилия, всё шло в гору, покуда я не заработал серьёзную травму плеча, сильно осложнившую мне жизнь, но не отбившую к ней вкуса. Лето я посвятил врачеванию и вернувшемуся интересу к женщинам, в офисе у меня случились два ни к чему не обязывающих романа, резко прибавивших мне мотивации появляться на рабочем месте – весь этот несносный круговорот глупости и ругательств, существенно лучше переносится, когда на обеденном перерыве ты можешь запереться в «переговорке» с кем-нибудь пышущим жизнью… Стоп, странно, работа работой, но ведь была ещё белокурая Лера, ещё студентка из Питера, и барышня из конструкторского общества, и преподавательница испанского… Странно, почему я не могу разобраться в количестве женщин? В любом случае, это не столь важно, все забытые мной имена не могли стоять вровень с тем фактом, что травму мою явились лечить с двух сторон оба столпа моего женского баланса. Ян разочаровалась в своём вольном поиске новой интересной жизни, вероятно, выхватив всё то, чем жизнь и потчует девушек, отправившихся на такие поиски, её камбэк не был насыщен претензией на высокие чувства, а был простым поиском комфорта и эндорфина. В свою очередь, её антагонистка, вновь просыпающаяся в моей постели, исполнила свою партию с ненавязчивой природной элегантностью, как вода она просочилась в мою жизнь извне, используя трещины литературы и молчаливую красоту понимания… В этот раз я уже не допускал перекоса моих симпатий – я был сосредоточен на себе и своих ожиданиях касательно заокеанского издания моего сборника и продолжал работать над новым словесным полотном. В августе, где-то после того, как интернет обсудил, как коммунистический постмодернист «критикуя предложил» пойти в пешее эротическое путешествие современному классику русской словесности, я решил, что мне надо сменить обстановку как внешнюю, так и в том чулане, что работает мне черепной коробкой, а по дороге пересмотреть свои взгляды на давний камень преткновения для моей психики – петровский город на болотине, место обитания ряда моих бывших и моего племянника. Город вызывал во мне подкожное отторжение с раннего детства по причинам, не столь важным к упоминанию. Поездка вышла, мягко сказать, неудачной. Сразу же по приезду мне припомнили славу, несущуюся над моими тусовками в столице, и предложили откушать от северного стола… Благо, воспитанный в культурной семье, я знал, что не соглашаться на подобное – прямое неуважение по всем законам гостеприимства. И вот я, уже длительное время чистый от своей прожжённой развлечениями бомонда жизни, вновь оказался в круговерти знакомых шаблонов. Описывать всё не имеет смысла, да и какой интерес может представлять перемещение из одной жопы крота в другую: дождь, всплески неона, длинноногие окрысившиеся существа, которые когда-то были чьими-то дочерьми. Грязная взвесь вывода осела на дне моей головы, где-то ближе к утру на звукозаписывающей студии в здании Ленфильма. Я был окружён некоторым количеством молодых дам, упоротых смесью кокса и мефедрона: бегающие глаза, рваные движения и смех похожий на лай. Смысловая нагрузка продуцируемой ими какофонии сводилась к обсуждению инстаграма и перечислению свойств и различий любимых ими сыпучих средств для скучающих ноздрей.