***

Выйдя из такси, я отправил водилу в добрый путь, оставив ему электронных чаевых в профиле за профессионально закрытый рот. Моё былое увлечение разговаривать с водителями выветрилось со временем, и теперь я превыше прочих ценил молчаливых тружеников баранки. Холодный ветер рвал полы пальто, я решил пройтись по пустующим набережным прежде, чем отправиться домой, в конце концов, только моровое поветрие нового типа могло доставить столь радостное зрелище как пустующий город. Прогуливаясь по набережным и созерцая озадаченных уток, разбросанных по водяной глади, будто шары на бильярдном столе после разбивки, я ковырялся у себя в черепе – я ещё мог понять почему события прошлых лет размыты и перепутаны. У кого угодно бы перепутались, если бы он пил с моё, но когда речь идёт о такой мелочи как прошлая весна, а чётко я могу вспомнить лишь пару ночей в обществе Инь, пару моментов, наполненных грустью и обществом матушки… это просто странно. Я остановился, вцепившись руками в перила набережной так, что побелели костяшки. Некоторое время я смотрел на воду, после чего закрыл глаза, пытаясь углубиться в воспоминания. Как бы неприятно было признавать мне самому, у меня за душой только потрясающе ортодоксальные взгляды на честь и долг, женские задницы и огненная домна в которой плавиться и бурлит сплав слов, нот и прочего мусора чужих мыслеобразов, которой за свою жизнь успел засорить свою голову. Сосредоточился… ставка моя была на то, что хоть что-то да проклюнется.

Из тьмы проступили текст, тёмная тема, установленная у меня в большинстве мессенджеров и социальных сетях, диалог, точнее спор про культуру.

Внезапно в голове у меня зажёгся свет, и я вспомнил вечер.

Сначала у меня вышел спор с младшим братом, того моего друга, что был бы Ильёй Муромцем, если бы не был гладко выбритым медведем с профессией архитектора и крепкой любовью к виски с шотландских островов, а как по мне, редкостной дряни, обладающей вкусом покрышки. Так вот, его лайт-версия более позднего года издания ломала со мной словесные копья на просторах интернета на тему, которую я назвал «Культурой Заголовков».

Предметом спора стал клип одного молодого певца русского рэпа ртом, клип которого называли концептуально великолепным полотном, где вся страна была показана в рамках одной гостиницы. Меня же веселил тот факт, что их глобальное полотно укладывается в две минуты хронометража. Мой оппонент апеллировал к мысли, что иногда песню не хочется слушать более одной минуты, на что получил закономерный ответ о том, что в таком случае, это – хреновая песня. Ведь в песенном искусстве, соединяющем в себе в каком-то смысле и ритуалистику танца, песню внутренне пропеваешь, впадая в собственное камлание. А тут и попеть-то нечего. Согласившись с этими доводами, мой визави угорая, послушал мою прохладную историю на тему того, что в первых годах прошлого десятилетия почти все концерты, посещенные мной и его братом, в независимости от поджанра того терзания гитар и рычания, что мы пришли прослушать, начинался с одной и той же песни. Толпа сама пела «Джанк», и сутью являлась протяженность песни, все успевали вступить и все успевали напеться, надышаться соединительной тканью единой атмосферы – а уж после переключить своё внимание на звёзд вечера, скажем, на замогильных шведов, выходящих на сцену.

Уже позже вечером, когда я шёл по улицам центра в бар на встречу с его старшим братом, я размышлял над тем, что культура заголовка состоит в том, что творец снимает с себя ответственность за предлагаемый образ. Вот есть мысль, она – консервы, автор предлагает тебе их и после на твоих глазах вскрывает и препарирует содержимое, а нынешние творцы просто кидаются закрытыми банками с красочными названиями. Что читатель или слушатель найдет за заголовком – уже не их проблема, их дело составить претензию на тему, а её открытие – дело тех же рук, что спасают утопающих. Позже, уже подходя к бару, я сам нашёл себе контрдовод, точнее не так, я нашёл предпосылку к культуре заголовков у автора, к словоточивости которого никогда не имел претензий. Дикий серб, апологет изощрённой вязи из слов, в чьих сочинениях и белый бык является большим любовником для девушки, чем её мужчина, едущий на спине зверя, и города очерчены семенем архитектора пустоты, и прочий ряд постмодерновых радостей, в своё время написал «Бумажный Театр». Сборник выдуманных авторов и их рассказов. Перед каждым рассказом была биография его выдуманного творца, и было видно, что именно это больше всего занимало нашего дикого серба. Возможность придумать десяток книг, реакций на них и жизненных перипетий, подкрепив их трёхстраничным рассказом. Шикарный ход. Следующий шаг – это написать книгу без книги.

В голове полыхнуло болью такой силы, что сначала я дёрнулся в беззвучном крике, а потом меня стошнило прямо в канал. Отплевавшись, я сполз по перилам и в попытках отдышаться сел на плитку тротуара, в висках всё ещё саднило, но боль быстро сходила на нет.

– Какого чёрта?! – я редко говорю сам с собой вслух, разве что, когда я очень пьян или когда мне больно, и почему «чёрт», где весь мой запас куртуазного мата, когда кувалдой внутрь черепа засадили, – Ебать!

– Не куртуазно, но уже больше похоже на правду, – оценил мой внутренний цензор.

Тело свело судорогами, которые быстротечно выродились в кашель. «Да уж, нашёл место покашлять, сейчас мне какие-нибудь доброхоты, озверевшие от скуки и не отлипающие от окон, скорую вызовут», – пронеслась мысль в моей голове. Надо закурить, прийти себя и валить домой, покуда мне это ничем не аукнулось. Судорожно зашарив по карманам пальто, я не смог отыскать пачку сигарет, пришлось проверять карманы штанов. Там я встретил сигареты и ещё что-то – блокнот, который я взял с собой из спальни Аврелии. Закурив, я повертел блокнот в руках. Интересненько. Я перебрал в голове то, что она говорила, что мы уже были знакомы, она бывала у меня дома, а позже ночью, во время игрищ она отпускала комментарии, что я лучше, чем в прошлый раз… Я, конечно, пропил память, но не запомнить такую женщину – это вряд ли. Всё это было странно. Примерно в этой точке рассуждения мне пришлось признать тот факт, что договорился о встрече с неизвестной мне женщиной только по причине её внешности. «Скажи честно, потому что она была схожа с Морриган», – вонзилась критичная мысль с тактичностью лесоруба. «Да, именно поэтому у неё та же бледная кожа с голубыми прожилками, те же острые, слегка похожие на крюк, локти и острые скулы, и что это меняет?». Я был точно уверен в том, что не знал эту девушку, вот только блокнот в моих руках говорил обратное. Эта кривая надпись на обложке, это моя рука оставила её, и моя рука рисовала символ, занявший пол-обложки.

Встав, я обнаружил, что сигарета почти выдохлась, выкинув её на откуп трупожорным уткам, которые в столице могут сточить, как бегемота, так и жигуль, если они попадут в воду, я закурил следующую палочку здоровья и, двинувшись в сторону дома, открыл блокнот.

То, что ты сейчас читаешь – это дневник из тонущей подводной лодки. Написанный твоей же рукой. Ты это забыл, но я тебе напомню.

Я нахмурился, буквы были наклонены влево – этим почерком я пользуюсь, только если сосредоточен и предельно серьёзен. Оглядевшись, я перешёл пустую дорогу, подошёл к дому, открыл дверь и углубился в чтение. Всё, что начиналось со второй страницы, было написано кое-как: фразы рваные, буквы гуляют по странице, наклон и форма меняются. Верить этому можно было на сто процентов – это точно писал я, и мне точно было херово.