Прислушался – шум воды не изменился, внутренне поблагодарив музыкантов за то, что они ебошили как не в себя, что позволило моей оплошности не привлечь лишнего внимания. Намереваясь вернуть зеркало на его законное место, я заметил, что в стене за ним было углубление и в нём что-то лежало. «Женский тайник… как интересно», – да, меня это не красит, но я не смог побороть приступ любопытства и вынул предмет, им оказался весьма потёртый блокнот…
Странно. На обложке был размашисто нарисован до боли знакомый символ, видоизменённый, вернее сказать, дополненный скрипичный ключ «соль». Именно таким символом я подписывал свои глупые подростковые стихи и первые сочинения. Рядом с символом кривым мужским почерком была выведено название «Интайм», моим кривым почерком. Не успел я толком осмыслить находку, как в кармане штанов завопил телефон. Поняв, что рук сразу на всё у меня не хватит я, быстро прислонив зеркало к стене, засунул блокнот в задний карман джинсов, после чего выхватил телефон, мечтая быстрее его заткнуть.
На экране значилось, что вызов шёл от контакта «Отец». «Очень интересно!» – подумалось мне. Не то чтобы с отцом я был на постоянном созвоне, наши отношения были дружескими, но весьма дистанционными, как у Корвина и Мерлина из любимых им, а в юности и мной, «Хрониках Амбера».
– Привет! – сказал я, ответив на вызов, понимая что, скорее всего, утренний секс отменяется, даже не смотря на то, что зеркало было целехоньким.
Спустя минуту диалога я положил трубку и повернулся, глазам моим предстала голая женщина, чьи татуировки на ещё влажной после душа коже выглядели особенно красиво.
– Надо бежать? – тихим бархатным голосом спросила она, слегка поводя бедрами. – Что вот прям и полчасика нет?
Не то чтобы я был плохим сыном, в конце концов, прошедшая пятилетка доказала обратное, но в данном случае я был безоружен.
– Что-нибудь придумаем! – ответил я, принимая её теплое пахнущее свежестью с нотками винограда тело в свои объятия.
Полдня я провёл у отца, помогая ему с настройкой свежекупленного ноутбука, настройки доступа к Zoom и покупкой адекватного пакета Microsoft Office. Эти мрази решили даже Word продавать по подписке, платить каждый год просто за печатную машинку – где такое видано? По окончанию всех этих действий мой отец был готов вступить в новый чудный век дистанционного обучения своих аколитов биологических наук. Поболтав о книгах, массовой истерии и новинках мысли в области иронического издевательства над власть предержащими, мы попили чаю и вдоволь посмеялись. После чего я дождался вызванного такси, приложение не забыло напомнить мне о том, что в городе введён карантин и мне следует оставаться дома, я обнял отца и отбыл в сторону своего обиталища.
***
На излёте зимы реставрировался наш союз с Инь, что не могло не радовать, её элегантность, помноженная на наш совокупный разврат, слегка отогрела мой внутренний мир от обступающего его холода страхов. С Ян к этому моменту наше общение стало эпизодическим, мы общались и смеялись в цифровых просторах, но в жизни друг друга участвовали лишь мощными точечными инъекциями раз в пару месяцев. Все не занятое работой время я старался проводить рядом с матушкой, хоть общение с ней уже напоминало озеро, чьи воды помутнели, затянулись болезненной ряской, в которой приходилось копаться, чтобы найти искомое. Но всё же, в минуты просветления мы подолгу общались о мифологии и старом кино, встречали гостей и развлекали их длинными застольными беседами, смотрели на канал за окном и молчали, тихо радуясь возможности побыть вдвоём. Бредя в свою комнату спать, я каждый день говорил ей, что люблю её и с привычной улыбкой слышал, что она меня больше.
Весна пришла с грохотом – реновация добралась и до нашего района. Началось всё с дежурной перекладки труб во дворе дома, это уже было привычно – двор не могли оставить в покое уже несколько лет, постоянно перекапывая его по весне. В этом случае всё развернулось по полной, когда трубы во дворе были закончены и всё заровняли, именно наш двор решили сделать опорной базой для того, чтобы проводить работу во всём квартале. Тротуары ушли в прошлое вместе с асфальтом дорожного покрытия, передвигаться приходилось по мостикам, будто играя в «пол-это лава», хотя, по существу, играли мы в «весь мир – грязное месиво». От постоянного визга распиливаемых бетонных блоков звенело в ушах. Даже утки свалили куда подальше от излюбленного ими моста, понимая, что скорее получат бетонных крошек взамен привычных хлебных из-за ведущихся на нём работ. В глубине дворов было не проще – весь район трясло в муках перерождения. Снимали заборы, перекраивали парковочные места, а на детской площадке возводили что-то циклопическое, отдававшее дизайном паноптикума.
Меня это мало заботило – ещё до того, как запели отбойные молотки, освежевывающие плоть улиц, маме вновь стало хуже, и она вновь попала в больницу, где и встречала весну. Я стал нервным и окопался за барной стойкой в заведении, где работала моя длинноногая Тьма, благо оно находилось совсем недалеко от моего дома. Моя мизантропия помножилась на алкоголизм и достигла возможного максимума, я стал агрессивен и несколько раз дрался на улицах просто из-за косых взглядов и неверно выбранных слов, хотя подобное поведение мне несвойственно от слова совсем. Всё же, был момент сброса напряжения, когда мать вернулась домой отпраздновать день рожденья и пару месяцев провела дома, что не могло не радовать. В этот краткий период оставалось только поддерживать слабые огоньки на канделябре вранья, оберегающий мой и её внутренний покой, в те нечастые моменты, когда она не была меланхолично задумчива и могла вынырнуть на поверхность, ясность не приходила, но всё же иногда были разговоры полные тепла, где мы грезили тем, как сейчас она подлечится и снова улетит в степи, а там вдохнув запах полыни и чабреца, ей обязательно станет лучше. В подобные моменты её глаза светились, а мне становилось теплее. Хотя, говоря честно, на мою расшатанную психику это уже влияло не сильно, в определённый момент я достал себя и неравнодушную ко мне даму настолько, что мы снова разбежались, было видно, что общение, идущее сквозь годы, уже откровенно висит на белых нитках, дует на молоко и занимается прочей профанацией собственного существования. На события страны меня не хватало от слова совсем, так что замечал я только прикладные вещи, например, то, как ведутся разговоры об указах монарха по которым всем, от врачей до ученых, жить хорошо, а платёжки, что я встречал дома, говорили мне, что все эти прекрасные события матушка должна была проходить на тридцать семь тысяч с копейками, и это при учёте всех её научных регалий и плеяды учеников. Будто решив, что жить мне слишком приятно и надо бы отрезать у меня лишние полтора часа сна, моя фирма перебралась из центра в то чудное место, которое псевдолиберальный псевдопрезидент распиарил на всю страну почти десяток лет назад, если верить ему, то там должно был быть нано-рай. По факту там оказались несколько футуристичных корпусов, собранных в небольшие кварталы, разбросанных по нано-полю с нано-стройками, по которым ходили нано-таджики в рабочих спецовках, и всему этому великолепию не хватало только нано-коров пасущихся в этом киберраю по-русски. В результате, когда я возвращался со смены и падал на постель, часы пробивали десять утра и вместе с городом, по законам любимой игры правительства, просыпались отбойный молотки. Первое время я страдал и не мог заснуть, позже я не то чтобы привык – мне просто стало наплевать. Из всего, что касалось конца весны, я помню ясно лишь один ночер. Всё начиналось у дверей бара на улице, под которой каменной плотью, которой бежала река, заключённая в трубу. Заведение это находилось в нескольких десятках метров от места моей былинной берлоги, так что дружба с персоналом была заведена с момента открытия этого богоугодного притона. Мы стояли и курили с другом, ведя нашу стандартную беседу, тема которой свободно колеблется от жопных шуток через цены на нефть к мыслям Бодрияра, и в этот момент к нам присоединилась моя немезида. Она подъехала на самокате, розовый цвет ушёл из её волос, оставшись, впрочем, основным цветом её образа, осевшим в худи, чей капюшон был в форме башки единорога. Она подсела за нашу бочку, ими тут заменяли столики, мой друг довольно быстро отчалил, переплыв море тактичности и пришвартоваясь к барной стойке, возглавляемой капитаном-барменом, благо, из числа наших старых товарищей. Именно это обстоятельство позволило держать бар открытым не до двенадцати, когда Золушки превращаются в тыкву, а до четырёх утра – именно столько времени потребовалось моей собеседнице, чтобы пояснить, насколько я ей безынтересен. После чего она отчалила в наступающее утро на своём двухколёсном скакуне ножной тяги, а мы с другом обнялись на прощание и разошлись по домам. Всё остальное время этих месяцев слилось в один неразборчивый ком, из которого невозможно было вычленить отдельные дни, такой неприятный никому, но всё же баланс держался недолго… Маме снова стало совсем плохо.
