Какова роль отдельно взятого человека в обществе, и возможно ли вообще человеку быть вне общества, вне народа и истории, жить лишь своими личными страстями и радостями? Можно ли выбирать личное счастье, если оно идёт вразрез с общественным мнением, или только будучи частью общества, человек может обрести свою цельность?

Джерард размышлял над этим, покачиваясь в экипаже на пути к поместью. И не мог найти ни одного ответа. Казалось, летнее настроение природы вокруг только набирало силу, совершенно не обращая внимания на его взволнованное, потерянное сознание. Ясная, солнечная погода и тепло разливались вокруг, будто в насмешку, и Джерард, вздохнув, задёрнул шторку, погружая экипаж в сумрак. Он не знал ответов, но дома его ждал Фрэнк — его светлый, любимый мальчик, и одно воспоминание о нём согревало и окрашивало непроглядную черноту его мыслей во все возможные и чудные цвета радуги.

И он находил в себе силы едва заметно улыбнуться, закрыв глаза, и мечтал скорее вернуться к нему — в поместье. Потому что он знал, что только этот человек может сейчас принести ему покой и отдохновение.

Последняя неделя мая неторопливо влилась в первые дни июня, и в поместье Джерарда Мадьяро царили мир, покой и нега. Все волнения, то и дело колыхавшие спокойствие Парижа, обходили стороной эту пасторальную местность, словно выписанную художником-романтиком на фактурном льняном холсте.

Весна была невероятной: слишком тёплой, бесконечно томной, заставляющей то и дело освобождаться от лишней одежды под лучами жаркого солнца, и в то же время дающая неожиданную прохладу ночью, когда не зазорно накинуть на себя и два одеяла, чтобы не замёрзнуть к утру.

Фрэнк в первые дни лета мечтал о том, что наставник посулил ему недавно, — о совместной конной прогулке. Только они вдвоём, лошади и ветер. Их отношения, такие тёплые, нежные, в то же время волновали натянутой чувственностью. Между ними так и не случилось ничего более поцелуев и мимолётных, но таких желанных прикосновений. Фрэнк искренне наслаждался этим временем. Быть рядом с мужчиной, от которого кружится голова и потеют ладони, столько лет и не получать никакого тепла и внимания — разве это не худшая из злобных пыток? Никакой романтики, никаких ответных жестов… И вдруг — такая фантастическая сказка! Фрэнк пребывал в восхищении каждым взглядом и жестом, что дарил ему Джерард, не стесняясь. Наставник был очень щедрым на нежность и столь же осторожным насчёт всего, что касалось более близких их отношений. Фрэнк думал, что понимает его. Он предполагал, чего опасается Джерард, и сам не торопился — слишком уж сладок был тот романтический флёр, которым окутывали его каждый день.

В назначенный для верховой прогулки день Фрэнк задержался после завтрака за столом с Джерардом, читающим листовку. Лицо, которое наставник старался держать бесстрастным, то и дело теряло свою маску и становилось озабоченным какими-то переживаниями.

— Джерард? Всё в порядке? — Фрэнк протянул руку, чтобы мягко коснуться пальцев, удерживающих желтоватые листы.

— Фрэнки… — Джерард задумчиво улыбнулся, чуть поворачивая голову в его сторону. — Здесь написано, что в эти выходные будет последнее слушание по делу Русто в Париже. После этого приговор приведут в исполнение. Я думаю, что должен съездить в Париж и своими глазами увидеть всё, что там творится. Я до сих пор не понимаю, к чему нам нужно быть готовыми. Тут говорится, что Независимый суд собирает материалы для того, чтобы обвинить самого короля в предательстве интересов Франции. Это неслыханно, чтобы коронованного монарха смели в чём-то обвинить. Просто не представляю, насколько там все посходили с ума… Я слишком переживаю.

Фрэнк отреагировал ожидаемо. Его сердце тут же забилось в ускоренном ритме, а глаза забегали. Когда Фрэнк узнал об отставке, он посчитал, что всё: их проблемы решены сами собой, а революция, если та и случится, уже никак не коснётся наставника. И вот он, неугомонный, сам собирается лезть в пасть к голодному льву.

— Джерард, не нужно, — тихо, но очень настойчиво попросил Фрэнк, сильнее сжимая его пальцы. Тот отпустил листовку, укладывая её на стол, словно о чём-то сосредоточенно размышляя. — Пускай это будет глупым, думайте обо мне, что угодно, — тем временем продолжал Фрэнк, — но у меня сердце не на месте. Я знаю, что ничем хорошим это не закончится. Просто останьтесь тут, с нами. Вам не нужно ехать ни на суд, ни в Париж. Вы больше ничего не должны этому жадному, порочному городу.

— Ему — нет. Но я волнуюсь за королеву, — крайне серьёзно ответил Джерард, глядя прямо в глаза. — Ей я обязан всем.

— Но, Джерард, — разочарованно вздохнул Фрэнк, отпуская пальцы и вплетаясь ими в свои волосы надо лбом, — это неоправданно опасно. Не вижу никакого смысла рисковать собой ради человека, что избрал свою судьбу. Я восхищаюсь королевой, и она для меня эталон того, как должен вести себя монарх, когда его монархия рушится, словно карточный домик. Но, Джерард… Вы — не монарх. Вы не должны быть столь неосмотрительным. На вас — ответственность за Луизу… Ответственность за всех нас. Вы… не можете нас оставить.

Фрэнк говорил это и чувствовал себя лицемером. Он произносил очень правильные и верные, достигающие цели, слова. С той лишь разницей, что сказать хотел лишь одно: «Вы не можете оставить меня. Не можете! У вас больше нет права собственной, единоличной воли… Я люблю вас! Я не смогу жить, если с вами что-то вдруг произойдёт…» Фрэнк боялся этого, словно просохшая на летнем солнце деревяшка — открытого огня в камине. Та вспыхнет и сгорит дотла, не оставляя после себя ничего, кроме грязно-серого пепла. Именно сейчас, получая ту любовь и тепло, о которых он так долго мечтал, Фрэнк стал бояться потери неимоверно остро и сильно.

Джерард обдумывал его слова очень долго, словно потерявшись в сплетениях своих мыслей. Его осиротевшая рука негромко выстукивала ритм пальцами по столешнице.

— Знаешь, мальчик мой, — вдруг легко улыбнулся он после молчания, — как бы мне ни хотелось признавать это, ты всё же прав. Я не поеду в Париж. Но взамен я должен навестить мадам Шарлотту сегодня.

Фрэнк не удержал расстроенного вздоха, снова поднимая глаза, чтобы встретиться со взглядом Джерарда. В глазах наставника плескалось столько чувств, что на душе у Фрэнка мгновенно стало тепло и спокойно.

— Вы помните, что обещали мне верховую прогулку? Уже который день вы словно сбегаете от данного вами же обещания, — возвратил улыбку Фрэнк.

— Думаю, что одно другому никак не помешает, тем более я планировал совсем ненадолго, а ты мог бы пообщаться с Люцианом. Вы ведь друзья? — Джерард чуть ехидно прищурил глаза и взметнул бровь выше. — Разве ты не хотел бы встретиться с ним?

— Конечно, мы друзья, — потерялся Фрэнк под этим испытующим взглядом, — и…

— И можно было бы взять с собой Лулу. Она уже так давно просилась с нами покататься. Думаю, её пора побаловать.

Фрэнк всё же был разочарован. Он мечтал о чём-то романтичном, только для них двоих, и хотя всей душой прикипел к милой Лулу, сегодня совершенно не желал её компании.

— Месье Джерард, Фрэнки! — Девочка в лёгком льняном платье светлого оливкового оттенка влетела на кухню, едва не сбивая собой так некстати оказавшийся на пути стул. — Посмотрите, какое чудо! Я собрала их для Маргарет! — Она протянула почти под нос Фрэнку небольшой букетик ранних полевых цветов, что до одури сладко пахли чем-то медовым. Венчики были пёстрыми, но при этом оттенки подобрались очень нежные. Маленькие цветы, названия которых Фрэнк не знал, радовали глаз.

— Прелестно, — улыбнулся Джерард, поднимаясь с мягкого стула и направляясь к посудному шкафу. Сняв небольшую вазочку с верхней полки, зачерпнул в неё воды из вместительной деревянной бадьи. — Любым цветам нужно пить, милая. — Он поставил вазочку на стол. Сосуд был очень простым: глиняным и без лепнины, просто покрашенный прозрачным лаком.

Луиза, понимая намёк, тут же окунула стебельки в воду. Букет казался славной разноцветной шапочкой над спокойной глиняной шейкой вазы.