Чувствуя, как Джерард подбирается ласковыми губами к его пупку, он сладко зарывался в волосы на его макушке, пропуская пряди между пальцев, и не переставал улыбаться. Он вспоминал их горячие ссоры, когда они, прожив в Испании несколько лет и порой переходя на красочный испанский, импульсивно били посуду и хлопали дверями, после чего или Джерард, или Фрэнк проводили долгое время в одиноких прогулках по побережью и размышлениях. И как второй всегда приезжал верхом, чтобы найти по следам и уговорить или же силой заставить вернуться — впрочем, не всегда при этом оперируя извинениями. Вспоминал их жаркие споры насчёт урожая или работ, насчёт поставок и новых закупщиков, когда Джерард горел идеей бесконечно расширять их владения и хозяйство, повышая и прибыль, и хлопоты, в которых ему лично предстояло принимать участие. Фрэнк же, всегда думавший в первую очередь о Джерарде и том, что с каждой новой плантацией забот у того всё больше, а сил — меньше, выполнял роль узды, удерживая любимого на крутых поворотах и заставляя мыслить здраво. Окунувшись в торгово-рыночные отношения, Джерард словно возродился из пепла, отыскав для себя новую великую цель. Их мандарины были лучшими и сладчайшими на всём побережье, и поставляли они их по всей Северной Европе, в Англию и даже к знатным и королевским дворам. Вспоминал страстные, громкие их примирения, после которых немногочисленная прислуга дома с утра не рисковала поднимать глаза и полдня ходила тише воды, ниже травы. Ведь в самом начале, в первые дни, как появились в поместье, они представились как сводные братья.

Джерард был столь же щедрым и удачливым плантатором, сколь и ярым любовником. Никто из его слуг не был обижен, и именно на справедливости и хорошей оплате держались их отношения. Больше никогда и никого они с Фрэнком не подпускали так близко к своему сердцу, как это было с Маргарет и Полем.

Оставив влажную дорожку на эрекции Фрэнка, Джерард впустил её в рот полностью, утыкаясь носом в колечки тёмных волос, с наслаждением впитывая глухой стон любимого, скользя затуманенным взглядом по натянувшим кожу рёбрам. С утра, сонный и тёплый, Фрэнк был желанен и горяч, как никогда. Ему даже не нужно было ничего делать — просто быть рядом, чтобы этим самым воспламенять голодную суть Джерарда. Словно две половины свежеиспечённого разломанного хлеба, они идеально подходили друг к другу. А то, что меж ними порой не доставало нескольких крошек, не мешало им совершенно. Сожми тёплые ароматные бока посильнее — и не увидишь разлома. Словно целый, каравай будет перед тобой, не утративший своей аппетитности и притягательности.

Лаская языком горячий, совсем твёрдый член Фрэнка, он с наслаждением думал о том, насколько же они хороши друг для друга. И который раз благодарил всех богов, что этот мальчик выбрал его когда-то. Выбрал и покорил, несмотря на всю его слепоту и высокомерие.

— Ох, Джерард, amore mio… — хрипло простонал Фрэнк, впиваясь в кожу его головы кончиками пальцев и напрягаясь, выгибаясь всем телом. Он был близок, и его потрясающий солоноватый вкус стал лишь отчётливее и сильнее на языке, заставив Джерарда сладко улыбнуться и отстраниться. Итальянский, любимый и родной язык Джерарда, давно стал их кодовым языком любви. Соединяясь в одно целое, они переходили на него интуитивно, шепча друг другу горячие пошлости или во весь голос выкрикивая от наслаждения. И эта пускай мелочь объединяла их как никогда сильно. Порой Джерарду было достаточно сказать Фрэнку несколько фраз на итальянском ещё за столом, за ужином, чтобы после с наслаждением наблюдать, как глаза того подёргивались дымкой предвкушения и начинали матово мерцать, а со щёк по скулам к самым ушам, таким аккуратным и аппетитным, медленно полз румянец смущения и желания. И Джерард следил за ним из-под ресниц, понимая, что ещё совсем недолго, и они окажутся наедине в их спальне выше по лестнице. И то, что будет происходить дальше меж ними, совершенно не обязательно знать никому из прислуги, что полностью занимала первый этаж. Хотя Джерард с весёлой усмешкой отмечал, что порой их намеренно подслушивали, а после в смущении прятали глаза. Любопытство — не порок?

Проведя языком по поджавшейся мошонке, Джерард сильнее развёл ноги Фрэнка и, согнув их в коленях, уложил себе на спину, заставляя приподнять бёдра. Именинник тут же скомкал в кулаках натянутую простыню, предвкушая любимую и столь нечастую — вероятно, чтобы не приелась, — ласку.

— O, Signore Onnipotente… — проскулил Фрэнк, чувствуя, как уверенно Джерард разводит его ягодицы и упруго, влажно проникает между ними горячим и словно заострённым языком, стремясь к единственной заветной цели — вылизать его полностью, а затем забраться как можно глубже внутрь его тела.

Господь Всемогущий… (ит.)

— Il tuo cazzo è bello, — прошептал Джерард, оторвавшись от него. Эрекция Фрэнка выглядела так, словно тот был готов излиться только от того, что Джерард делал своим языком.

Твой член такой красивый (ит.)

— Ох, basta continua… — взмолился Фрэнк, и, отпустив простыню, руками заскользил по собственным бокам и груди, пытаясь унять пробивающую тело дрожь.

Просто продолжай… (ит.)

«Вероятно, он просто не понимает, насколько прекрасен», — подумал Джерард перед тем, как продолжить дарить сладкие пытки, понимая, что сам не сможет выдержать соседства расслабленного тела Фрэнка слишком долго и очень скоро сдастся требовательному, буквально отбивающему барабанную дробь в висках, тянущему желанию внизу живота.

Когда Фрэнк совершенно расслабился, Джерард переместился выше и медленно, но крайне настойчиво проник в горячее, судорожно принимающее его тело. Фрэнк тут же обвил его шею руками и, наконец, распахнул тёмные, дрожащие ресницы. Взгляд его глаз оказался рассеянно-пьяным и говорил о стольких сокровенных вещах, что Джерард замер, не в силах оторваться.

— Io sto bene, più, — совершенно серьёзно прошептал Фрэнк, и Джерард, кивнув, начал покачивать бёдрами, с жадным любопытством наблюдая, как каждое его движение проходит волною по телу любимого и, словно картина из тысячи цветных мазков, застывает на широком, прекрасном лице.

Я в порядке, продолжай (ит.)

Его размеренный ритм сбился довольно быстро — они оба уже давно балансировали на грани, после которой лишь невозможное тепло, расслабленность и счастье. Джерард, не переставая неистово двигаться, с силой потянул Фрэнка на себя, заставляя буквально сесть на свои бёдра сверху и вскрикнуть от самого глубокого проникновения. Он вжался его тело своей кожей: грудью, животом, пахом, обвил руками его спину со всем вожделением и носом шумно втянул запах у шеи. Твёрдая эрекция Фрэнка тёрлась меж их животами, и, спустя несколько толчков, он всхлипнул, впиваясь ногтями в спину, и задрожал, горячо и вязко изливаясь.

— Come io ti amo… più Forte del sole… — вздохнул Джерард, проводя языком по загорелому плечу Фрэнка, чуть прикусывая. Он сильно и жарко толкался ещё и ещё, не замечая, как волна оргазма уже накрыла и его, словно сбивая с ног и протаскивая по шероховатому песку, заставляя кожу саднить. А затем на смену сладким, почти болезненным судорогам пришёл тихий и ленивый тёплый прибой совершенного удовлетворения и счастья. Он тяжело дышал и думал о том, что никогда и ни с кем ему не бывало так хорошо, как рядом с Фрэнком. И хотя заниматься с ним любовью каждый раз было чем-то невероятным, Джерард совершенно уверен в том, что был бы счастлив даже просто быть рядом.

Люблю тебя так сильно… Сильней, чем солнце… (ит.)

****

Фрэнк порывался вскочить с ложа, не понежась с Джерардом в постели и получаса после его утреннего поздравления.

— Господи, — возмущался он, — который час? Куда ты убрал будильник с тумбы? Я точно помню, что вчера вечером он был здесь.

Солнечные лучи вовсю рассекали комнату светом и тенью от оконной рамы, возвещая о том, что уже близко к полудню. Их спальня, просторная и светлая, была обставлена очень просто, впрочем, как и всё остальное поместье. Пастельные, спокойные тона стен, грубоватые кованые люстры, никакой лепнины, позолоты и тяжёлого бархата — только то, что на самом деле необходимо и функционально. И им было уютно здесь, как никогда раньше.