В Москве Пойгн был давно – в детстве. И вот, удивлённый простотой приобретения билета, он обнаружил себя в кресле летящего самолёта. Соседками слева оказались две представительные дамы в летах, не проявлявшие к нему интереса.

Самолёт, или, по-нымылански, «летающий пароход», был совершенно новым. Пойгн добросовестно ознакомился со всеми кнопками и рычажками, внимательно прочел содержимое кармана в кресле перед собой, пообедал, попробовал вздремнуть, но отказался от этой затеи. И после всего этого оказалось, что лететь ещё семь часов.

И Пойгн стал размышлять. Предметом размышлений стало его собственное имя.

Как только не называли его в последние дни! В конторе «партнёров» к нему обращались исключительно по полному имени. Пантелей. Незнакомцы добавляли отчество – Разумович. Кстати, и односельчане из вежливости называли его так, говоря о Пойгне в третьем лице, если тот находился поблизости и мог услышать. Если же он находился далеко, употребляли кличку-имя «Пойгн», чтобы уж наверняка не ошибиться. Ведь словом «Пойгн» нымыланы обозначали дротик – метательное копьё, которым пользовались на суше воины и охотники. Эту кличку-имя Пойгн получил ещё в детстве за высокий рост, стремительность и прямоту – в поступках и суждениях. Оно ему нравилось. В нём слышались звуки широкого замаха, быстрого полёта, точного попадания и дрожания древка. П-п-о-ой-ѓн-н-н!

Друзья, которых у Пойгна было много, обращались к нему, подчёркивая свои дружеские отношения, по нымыланскому обычаю, несколько уничижительно – «Понтя». Так же его называла Ия, если уличала в пустом бахвальстве, видимо, потому что это имя было созвучно с «милгитским» словом. Если же Пойгн давал повод для ревности, Ия самым умильным и ядовитым тоном, копируя свою подружку Майю, звала его «Пантю-юша!». Впрочем, и то, и другое случалось чрезвычайно редко. Гораздо чаще ночью Ия говорила ему с низким бархатным смехом: «Ну ты и “Пойгн”!»

От этих воспоминаний Пойгн даже слегка прослезился. Покраснев, он покосился на соседок слева, но те полулежали в креслах с закрытыми глазами.

А Пойгн уже догадался, что не даёт ему спокойно дремать, подобно его соседкам.

Он обещал Ие вернуться к весеннему празднику оленеводов.

– Ты вернёшься к празднику? – требовательно спросила Ия, прижавшись к нему под одеялом.

– Должен…

– Не «должен», а «обязательно вернусь».

– Обязательно вернусь.

– И мы сделаем сына…

– Он родится в месяце забоя оленей, – подсчитал Пойгн.

– Да… В самое холодное и тёмное время…

В длинном переходе метро с низким потолком Пойгн заметил, что все люди идут, подпрыгивая. Он посмотрел на своё отражение на зеркальной стене. Нет, сам он не подпрыгивал. И вон молодой человек с обветренным лицом и рюкзаком за спиной, шедший навстречу, тоже не подпрыгивал. Он поймал взгляд Пойгна, чуть улыбнулся и прошёл мимо уверенным стелющимся шагом. Таким же, как у Пойгна. Вот почему “милгиты” быстро устают, подумал Пойгн. Попробуй-ка поднять семьдесят-восемьдесят килограммов на пять-десять сантиметров несколько тысяч раз. Это будет… Хотя сил у этих интеллигентных с виду людей было достаточно. Они стиснули Пойгна со всех сторон и вбили в вагон, заполненный толпой, как топор в сырое полено.

По совету товароведа «партнёров» Пойгн поселился в Останкино, в номере с окнами в переулок. Житель Камчатки, живущий на девять часов раньше москвичей, в столице особенно ценит тишину. В качестве бонуса к которой прилагался Ботанический сад и вид на телебашню.

Пересилив себя, чтобы сразу не бухнуться в постель, Пойгн отправился в магазин за едой. Плохо проснуться часа в три ночи по местному времени и смотреть телевизор при пустом холодильнике. Ночью же бродить не стоит. Даже в тундре, не то что в незнакомом городе…

Утром Пойгн поехал в Кремль покупать билет в Алмазный фонд. Чьё содержимое, как уверял тот же товаровед, принадлежит всему народу, а значит, и ему, Пойгну. И каждый должен хоть раз в жизни проинспектировать «своё добро». Выдержав стояние в очереди, как оказалось, на досмотр, как в аэропорту, Пойгн купил билет на «сеанс», который начинался через два часа, и пошёл гулять.

Обойдя Кремль и Красную площадь, Пойгн решил обогреться в ГУМе. Ничего из того, что там продавалось, не подошло бы ни ему, ни Ие. Он заметил, впрочем, что и сами москвичи ничего из этого не носят. Зачем тогда этим торговать, подумал Пойгн. Не магазин, а ещё один музей…

Огромные куски золота и россыпи драгоценных камней в Алмазном фонде своей бесполезностью произвели на Пойгна впечатление, обратное ожидаемому. А в Оружейной палате он убедился, что со временем все вещи становятся проще. Как и гарпуны нымыланов – изощрённые тысячу лет назад и с каждым веком всё незатейливее.

Ну что ж, как говорится, день был «сделан». Цирк следовало отложить на завтра. С гудящей от увиденного головой Пойгн вернулся в гостиницу.

«… – Опал, для чего ты помогаешь Тале и Эгги?

Опал смутился. Он думал, что речь пойдёт о шамане. Несмотря на неприязнь к тому, Опал не до конца был убеждён в правоте собственных действий. И вот вопрос отца словно подтвердил его сомнения.

– Ну, Тала…

– Что Тала? Ты её до сих пор любишь?

– Тала… нуждается в помощи. И Айгок хочет “подмять под себя весь Вэемлен”, – повторил Опал слова Эгги.

– Ну и пусть бы себе “подминал”. Что в этом плохого?

Конечно, это был урок отца. Очередной урок Старого Вождя. И Опал ясно ощутил, что у него нет ответов.

– Ты запомнил слова Эгги. Или слова Талы, – продолжал вождь. – Но обдумывал ли ты их?

– Нет… как-то. Всё вдруг… куда-то побежало.

– Ты думал лишь о Тале. О том, что она в опасности и ей надо помочь, – утвердительно сказал отец. – А если бы не Тала? Другая девушка? Стал бы ты ей помогать? И почему?

– Да, наверное, стал бы. Ведь я – Будущий Вождь. Ты сам говорил: власть – как солнце – всем светит одинаково. Если власть будет светить не для всех, – бойко продолжал Опал, – а ещё того хуже – лишь для одного, погибнет по меньшей мере либо вождь, либо племя.

– Да, это ты усвоил… Вернёмся к словам Эгги – Талы. Или ещё кого-то. Ведь ты сам сказал, что ощутил ещё чьё-то присутствие? Чьё?

– Тыны и её мужа?

– Хорошо. Они говорили голосом Эгги. Их желания понятны. А ещё?

Опал не нашёл, что ответить.

– Кто говорил словами Талы? Ведь не Айгок же?

Опал задумался.

– Опал, Опал… Талу воспитывали все женщины Вэемлена. И это они говорят её словами. Тебе понятны желания женщин Вэемлена, Опал?

– Я не думал об этом, отец…

– Опал, почему Тала отказала тебе?

Опал, привык к тому, что Старый Вождь в словах следует своим мыслям. Но и его терпение закончилось…

– Отец…

– Тала отказала тебе, – упрямо продолжал вождь, – не потому, что встретила Эгги и разлюбила тебя. Она давно потихоньку переставала считать тебя своим женихом. По мере того, как воспитывалась женщинами Вэемлена.

– Ты хочешь сказать, что наши женщины отговаривали её?..

– Нет, Опал. Женщины думают, что вождь и шаман в одной семье – это не Порядок. Тала – женщина Вэемлена. И тоже стала так думать.

– Солнце светит всем одинаково…

– Да, Опал.

Вождь пожевал губами. Давно он так много не говорил. И продолжал:

– Женщины любят Порядок…

Старый Вождь посмотрел куда-то вдаль.

– Порядок – это когда женщины рода Тыны делают ВСЕМ нымыланам и чавчувенам бубны. Чтобы мы ВСЕ могли обороняться от врагов, которые одних себя называют “настоящими людьми”. А когда был сделан последний бубен?

– Не знаю…

– Бубны не вечны. И последний бубен был сделан отцу Айгока.

Опал начал, кажется, понимать слова Старого Вождя.