Публики в зале не осталось, на сцене работали эксперты, и пора было идти и опрашивать весь персонал. Мозера чудовищно занимало, кто такая эта Мария, о которой говорила Гретель и писал этот Призрак. А еще его интересовало, кому принадлежала гримерка.

— Лео, — Мозер окликнул Графа, осматривавшего тело Уэзерби.

— Рихард, дай-ка мне поработать, — ворчливо отозвался тот. — Знаешь ли, ты выдернул меня прямо с ужина…

Мозер смерил Графа взглядом — тот сменил привычный серый костюм и песочный тренч на вечернюю черную тройку и темно-синий плащ; и теперь Мозер гадал, не разгуливал ли Лео по Вене еще и в цилиндре и при трости.

— Я про Бека.

— Декоратора? — Граф отвлекся и посмотрел на Мозера сквозь стекла очков.

— Да, — кивнул тот. — Скажи, орудие убийства… Это могла быть скрипичная струна?

— Рихард, — Граф тяжело вздохнул. — Я не могу понять, тебе нужно мое заключение по этой леди? Не мог бы ты меня не отвлекать?

— Хорошо-хорошо, — Мозер поднял руки. — Прошу прощения, Лео.

— Да, могла, — пробубнил Граф, уже наклонившись к лицу Уэзерби и принюхиваясь. — Скрипичные струны часто делаются из кишок, нейлона и сверху оплетаются медью. Но надо проверять толщину. Наклонись-ка сюда, Рихард. Чувствуешь?

Мозер наклонился. Глядя на Уэзерби вблизи, он подумал, что она оказалась куда старше, чем выглядела со сцены. Густо покрытое гримом лицо, бледные приоткрытые губы, острый нос, круги под глазами — теперь она совсем не напоминала мальчишку Танкреда. Мозер осторожно втянул воздух: он пах нафталином, жирным кремом и…

— Горький миндаль, — проговорил он. — Цианистый калий?

— И зачем я только выезжаю на твои дела, Рихард, когда ты прекрасно знаешь все сам?

*

— Гретель, подскажите, чья это гримерная? — Мозер указал на дверь комнаты, куда выходило зеркало.

— Марии, — вздохнула она, утирая слезы с лица.

— Вы говорили, Каролину не любили?

— Не любили, — подтвердила Гретель, — но не так, чтобы убивать… Понимаете, она постоянно пыталась устанавливать свои порядки. Скандалила.

— А Мария? — уточнил Мозер. — Что вы можете сказать о ней?

Гретель как-то странно усмехнулась и отвела взгляд.

— Не о ней, — тихо проговорила она. — О нем. Пойдемте, он, должно быть, у себя. И он сам вам все расскажет.

*

У Мозера голова шла кругом. Мало того, что Марией оказался тот самый темноволосый молодой человек с печальным лицом, так он еще и был совершенно не похож на убийцу. Звали его Кристиан Мария Штайнер, и он был обладателем феноменального контратенора. На скрипке, как выяснилось, не играл — скрипачом был его ныне покойный отец, Патрик Штайнер. В детстве мальчик учился, но коварный инструмент так и не поддался ему: ни отец, ни его хороший друг, Карл фон Розенберг, ни бывший дирижер оперы, некий Эрик Пихлер, не смогли научить Кристиана хорошо играть. Тот исправно пел в хоре, но все пророчили конец его певческой карьеры с мутацией. Однако позже произошло своего рода чудо: верхи у Кристиана окрепли, налились серебром, и дальнейшие занятия с отцом, хормейстером театра и господином Пихлером сделали свое дело.

— Почему Мария? — недоумевающе переспросил Мозер.

— Это из-за голоса, — пояснил Штайнер с улыбкой. — И от того, что меня считают слишком чувствительным.

— Это я заметил, — проворчал Мозер, бросив беглый взгляд на промокший от слез платок в длинных пальцах Штайнера. — Господин Штайнер, вы в курсе, что оказались предметом торга? Что новую администрацию театра вынуждали поставить вас на роль Такнреда?

— Бред какой-то, — Штайнер тряхнул головой. — Я готовлюсь к роли Никлауса в “Сказках Гофмана”. Я, конечно, знаю партию Танкреда, но… У вас есть подозрения, кто мог так ужасно поступить?

Мозер смерил Штайнера взглядом.

— У вас был конфликт с Каролиной Уэзерби?

— Увы, — Штайнер залился краской. — Она считала меня гомосексуалистом и постоянно оскорбляла.

Мозер едва удержался, чтобы не уточнить, правда ли это.

— А что насчет Бека?

— Мы как-то повздорили из-за того, что он явился на репетицию пьяным. Тогда на меня чуть не свалилась декорация.

— А что вы можете сказать об этом? — Мозер надавил на зеркало — то провернулось, открывая ход.

— Ах, это… — Штайнер поджал губы, тяжело вздохнул, а потом как-то нервно рассмеялся и закрыл лицо руками. — Это… Мой отец был большим оригиналом, господин Мозер. Он, когда не получалось со скрипкой, пообещал прислать ко мне ангела музыки. Этих ангелов было много, дольше всех их роль играли господин Розенберг и господин Пихлер. Эту гримерку выделили нашей семье, как исключение: матушка тоже пела в хоре… И тогда преподаватели часто приходили ко мне маленькому из-за зеркала. Я вырос и перестал верить в ангелов, как вы понимаете.

— Красивая роза, — подметил Мозер, указывая на ярко-красный, явно свежий бутон в высокой вазе. — Вам часто дарят цветы, господин Штайнер?

— Нет, — он отвел глаза. — Я люблю розы и иногда покупаю их сам. И к отцу на могилу я тоже всегда отвожу именно их.

— А что вы можете сказать об этом? — Мозер ткнул в скрипку в витрине.

— Это скрипка моего отца.

— И как давно на ней нет струны, господин Штайнер?

— Что? — Штайнер ахнул и принялся искать ключ от шкафа. Впрочем, поиски оказались безуспешными. — Но он был у меня здесь. Совершенно точно!

— У кого был доступ в вашу гримерную, господин Штайнер? Это чрезвычайно важно!

— Ни у кого, — тот покачал головой. — Разве что через зеркало. Но никто из моих учителей не выходил со мной на связь, — Штайнер густо покраснел.

— Уверены? — Мозер посмотрел на него с недоверием. — Ладно. Если что-то вспомните — позвоните мне. Или если обнаружите ключ.

*

— Рихард, этот господин почему-то был наверху, когда всех уже вывели из зала, — Штокингер поджал губы. Рядом с ним покорно сидел Рекс.

— Как вас зовут? — Мозер сощурился, глядя на мужчину, который теперь сидел на одном из мест в партере. Он тут же узнал в нем выхолощенного типа из пятой ложи.

— Эрих Пихлер, — ответил тот. — Я видел вас на спектакле. Вы еще возражали господину Розенбергу.

— Верно, — усмехнулся Мозер. — Какое совпадение. Я только что общался с вашим бывшим учеником.

— С которым из них, господин Мозер?

— С Кристианом Марией Штайнером.

— А, вы про Марию, — Пихлер расплылся в улыбке. — Талантливый мальчик.

Мозер скосил глаза на Рекса. Тот тихонько рычал и скалился.

— Вы завсегдатай этого театра?

— Да, разумеется, — Пихлер усмехнулся. — А почему вас это интересует?

— Видите ли, в театре творятся странные вещи.

— Поэтому вы считаете, что всякий завсегдатай — подозреваемый?

— Свидетель, господин Пихлер, — Мозер усмехнулся. — А не скажете мне, где вы были сегодняшней ночью?

— Спал, — пожал плечами Пихлер.

— Свидетелей нет, — полуутвердительно заявил Мозер.

— Совершенно точно, — покивал Пихлер. — Я человек одинокий.

— Если что-то вспомните — позвоните, — Мозер сунул ему визитку. — И не уезжайте в ближайшие дни из города.

*

— Рихард, реквизиторшу увезли в больницу с нервным срывом, — докладывал Штокингер. — Она ума не приложит, откуда в кубке мог взяться яд. Гримерша видела, как реквизиторша открыла запечатанную бутылку, налила воду в кубок и после они обе вышли в реквизиторскую.

— Получается, что кубок оставался без присмотра, — Мозер осмотрелся — они вышли из театра в освежающую прохладу венской осенней ночи.

— Но кто мог?

— Любой, кто знал, куда нужно подойти.

— То есть, человек, сведущий во внутренней кухне, — Штокингер покивал.

— А где Макс? — Мозер осмотрелся. — Он ушел вместе со зрителями, но так и не сообщил мне ничего!

— Гав! — сообщил Рекс, склонил голову набок, а потом побежал вниз по улице.

За ближайшим поворотом прямо у окна в одной из кофеен сидели Макс и чета Розенбергов. Мозер, жестом показав Штокингеру ждать на улице, направился к входу в кафе.