— Штоки отказался идти без жены, Хел пожаловался на мигрень, — Мозер пожал плечами. — А Соня на работе. И, потом, мне нужна твоя помощь как бывшего детектива, Макс.

— Я рад, что ты позвал меня. Очень люблю “Танкреда”.

Мозер припарковал “Альфа-Ромео” напротив театра.

— Пройдем пешком, — постановил он. — Штоки почему-то взял билеты без парковочных мест.

Когда они вошли в фойе, там было пестро и шумно. Женщины в вечерних платьях, мужчины во фраках и смокингах. Мозер сразу почувствовал себя неуютно.

— А я ведь предупреждал тебя, Рихард, — усмехнулся Макс, поправляя камербанд. — В театре дресс-код. Кстати, с кем остался Рекс?

— Он у Штокингера, — отмахнулся Мозер. — Наши места — ты не поверишь! — в пятой ложе слева, третий ярус. И знаешь что, Макс? Не нравится мне все это.

— Посмотрим, — Макс покивал и направился в зал.

Их места оказались в первом ряду. Рядом с ними сидел благообразный пожилой мужчина во фраке и старушка в строгом бархатном платье, с фиолетовыми буклями; позади оказалась группа молодежи. Благообразный скривился на компанию позади, но смолчал.

Заиграла увертюра. Мозер осматривался — если кто-то и правда решил поиграть в Призрака оперы, их ложа была вполне вероятным местом торга. Впрочем, оставалось еще две пятые ложи слева и три — справа.

Компания сзади принялась переговариваться. Благообразный господин обернулся на них и недовольно покачал головой. Началось первое действие.

— Знаете, это возмутительно, — доверительно сообщил Макс благообразному, когда объявили антракт. — Нынешняя молодежь…

— Вы правы, — подтвердил тот. — Никакой культуры. Когда директором оперы был мой старинный приятель, такого не было.

Мозер навострил уши — ему не слишком была интересна стариковская болтовня о негодной молодежи, но он точно знал: Макс никогда ничего не делает просто так.

— О, ваш приятель был директором оперы?

— Да, — благообразный с подозрением уставился на Макса. — Меня зовут Карл фон Розенберг, я раньше играл в здешнем оркестре на скрипке, а теперь только преподаю, — он протянул руку Максу. — А это моя жена, фрау Эмма фон Розенберг. Вы любитель оперы?

— Макс Кох, — тот ответил на рукопожатие. — Как вам сказать… У меня никогда не было толком на это времени, но моя душа всегда стремилась к искусству. Вот теперь, на пенсии, я наконец наслаждаюсь.

— Понимаю, — согласился Розенберг. — И как вам?

— Если не говорить об этой компании, — Макс рассмеялся.

Мозер скосил глаза на обоих — он нутром чуял, что этого Розенберга надо разговорить. И теперь от ответа Макса зависело очень многое. А еще Мозер обратил внимание на еще одного выхолощенного человека с сединой в висках. Он сидел на одном из задних рядов ложи и осматривался.

— Я не знаток, как вы уже поняли. Раньше я работал сотрудником пожарной безопасности.

— Вы? — Розенберг усмехнулся. — Не могу даже представить себе вас в мундире! А ты, Эмма? Только посмотри!

— Нет, — фрау Розенберг вежливо улыбнулась.

— Но тем не менее, — Макс улыбнулся ей в ответ и поправил очки. — Знаете, уважаемый. Это прекрасная музыка, прекрасный оркестр, но мне чего-то не хватило. Как, говорите, зовут исполнительницу роли Танкреда?

Розенберг просиял.

— Уэзерби. Каролина Уэзерби. Она канадка, — он скривился. — Ей совершенно не хватает европейской глубины, чтобы прочувствовать этого юношу! Ей стоит петь в оперетте! Или в более поздней опере, но Россини! Право слово, опера-сериа! Я поражен!

— Они бы еще дали ей роль… — Макс замялся. — К примеру, вагнеровской Вальтрауте!

Мозер не смог сдержать удивления — он понятия не имел, что Макс что-то смыслит в опере.

— При моем друге такого не было, — отметил Розенберг.

— При твоем друге мы бы ни за что не ютились в этой ужасной ложе, — посетовала фрау Розенберг. — Представляете, новый директор аннулировал наши контрамарки! И нам пришлось выкупать билеты в последний момент, когда и мест-то приличных не осталось!

Мозер обратил внимание, что выхолощенный господин сзади прислушивается к разговору.

— А его заместительница, — она перешла на сипловатый старушечий шепот. — Вы только представьте себе, ее отец — тоже то ли канадец, то ли американец! Возмутительно!

— Да, — покивал Макс. — Полностью с вами согласен!

— Вы слышали, как эта канадка исполнила “Di tanti palpiti”? Это же ужасно, ужасно! — продолжала старушка, от возмущения ее лоб даже покрылся испариной, и она достала из ридикюля платок, отороченный кружевом и промакнула лицо.

— Никакой патетики, — поддакнул Розенберг. — Таких, как она, и вовсе нельзя подпускать к сцене.

— Но позвольте, — Мозер не смог молчать. — Ей рукоплескал весь зал. Хотите сказать, что все слушатели ничего не смыслят в опере?

Старушка ахнула, Розенберг покачал головой.

— Простите моего племянника, он еще молод, — заулыбался Макс.

— Что же вы не научили его хорошим манерам? — скривилась старушка.

— Я очень дурно усваиваю новое, — процедил Мозер. — И по мне, у этой певицы прекрасное… контральто.

— У вашего племянника пока вовсе нет вкуса, — сочувственно протянул Розенберг. — Но вы не переживайте, вкус, как и манеры, можно воспитать.

— Боюсь, уже поздно, — Мозер мотнул головой и осмотрелся.

Выхолощенный пропал из ложи.

Началось второе действие. Шумная компания, к вящему неудовольствию Розенбергов, заняла свои места, выхолощенный так и не появился. Когда пришло время “Oh Dio… lasciarti io deggio”, Уэзерби подняла кубок, пригубила вина и принялась петь. После первой же фразы она выронила кубок, с ужасом воззрилась в зал, схватилась за горло и упала замертво.

Мозер, расталкивая всех, бросился к выходу из ложи.

*

— То есть вас все-таки шантажировали! — Мозер мерил шагами кабинет господина Брауна. — И вы молчали! Чего вы боялись? Потерять деньги? Репутацию? Так получите!

— Но, господин Мозер, мы даже представить себе не могли, что смерть Бека может быть связана… — оправдывался Браун.

Кристенсен сидела поодаль, неестественно прямая, застывшая, точно статуя. Мозер взял письмо и всмотрелся в напечатанный на машинке текст.

Уважаемые господа Оливер Браун и Абигаль Кристенсен!

Я уже писал вам, что наше сотрудничество может быть плодотворным, однако вы предпочли нарушить все мои условия.

Во-первых, я не получил своего жалования. Во-вторых, вы продали билеты в ложу номер пять. В-третьих, вы отдали роль Танкреда канадской пустышке Уэзерби, тогда как я писал, что роль должна принадлежать Марии.

Судя по всему, вы добиваетесь продолжения череды пугающих случаев в Опере, и, поверьте мне, они всенепременно продолжатся.

Вечно Ваш,

П.О.

— Господин Мозер, вы сам-то верите в этот бред? — вскипел Браун. — Призрак…

— Это человек, господин Браун, — жестко ответил Мозер. — И он зачем-то затеял эту омерзительную игру. А вы скрыли это от нас! Теперь Каролина Уэзерби мертва!

— Может, это все-таки несчастный случай? — подала голос бледная Кристенсен.

— Точнее скажет наш медэксперт. Но из того, что я видел, фрау Кристенсен, это убийство. И кровь этой женщины на ваших руках.

Он забрал письмо и направился к выходу из кабинета.

— Господин Мозер! — окликнул его Браун. — Мы бы попросили вас… Нет… Мы вынуждены настаивать. Не сообщайте, пожалуйста, прессе, что это было убийство!

Мозер развернулся и смерил обоих взглядом. Кристенсен зажмурилась и качала головой. Браун выглядел решительно.

— То есть теперь вы и сами утверждаете, что это было убийство? — Мозер усмехнулся.

— Что вы себе позволяете! — вспылил Браун. — Вам не понять! Это репутация театра! У нас вскоре должна быть открытая репетиция! Театральный сезон…

— У вас убивают второго человека за сутки, а все, о чем вы способны думать — ваша репутация? Или, может, деньги?

— Нет, но… — Браун стушевался.

— Нет, господин Браун. Я обязательно сообщу обо всем прессе.