Затем кто-то из врачей, внимательно изучив формулу, предположил, что это может быть антидотом к чему-то ужасному, например, к химическому оружию. И правда — отравленные Циклоном-Б даже в замкнутом помещении, если не были задушены им до смерти, восстанавливались куда как быстрее. Те, кто получил небольшую дозу — полностью, отравленные до необратимых последствий — восстанавливались частично. Превентивно напоенные микстурой крысы и мыши не погибали от ядовитого газа. Однако никому из учёных Швеции не приходило в голову попробовать провести аналогичный опыт с человеком.

Ещё позже Чунта обнаружил карту. Долгие годы ушли на изучение того, какие же точки на самом деле складываются в причудливый узор, какие точки отмечены как особенно важные. Пока однажды в экспедиции, которую финансировал Каролинский университет и в которой Чунте помогали различные европейские учёные, ему не удалось обнаружить очень странное место.

Он помнил подобное там, где ещё мальчишкой сорвался со скалы. Подобное он ощущал в тех самых снах, которые давно прекратились, хотя и оставили после себя необычайно живую память. И, находясь там, он снова вспомнил подробности своей-чужой жизни.

Чунта ездил от точки к точке. Теперь он был уверен, что мерилом правильности определения нужного места являлся этот шёпот Земли, погружавший в транс и даривший необычайную силу. Везде — разный по громкости, интенсивности, способности вползти в сознание и прийти в резонанс в собственными мыслями и устремлениями.

Вернулись сны, однако больше они не пугали и были достаточно эпизодичными. Ощущение, что он марионетка того, второго себя, пропало; страху больше не было места в его сердце; он чувствовал небывалое умиротворение и стремился поскорее закончить работу. Пока всё шло правильно, однако Чунте казалось, что соверши он неверный шаг, и умиротворение разлетится осколками.

Расшифровав ещё один рецепт, тибетец обнаружил, что для него ему нужны редкие ингредиенты. По всем литературным данным выходило, что особенно распространёнными они были в местностях, отмеченных Норбу на карте. Решив, что стоит собрать их именно в “местах Силы”, как окрестил Чунта эти локации, он принялся за работу.

Из “особенно важных”, судя по пометкам Норбу, это было третье — славный город Новороссийск, находившийся на территории грозного и необъятного Советского Союза. Чунта уже закончил с кореньями, как понял, что трое, находившиеся там же, на почтенном расстоянии от него, приближаются. Чунта не испытывал страха: в силе, окружавшей его, не было ни намёка на негативные намерения кого-то, единственное, что наполняло её — неизбывная печаль и тоска. Когда троица подобралась ближе, он понял одно: перед ним, в сопровождении ещё двоих неизвестных людей, стоял невысокий юноша из его сна. Волосы собраны в пшеничный хвост, медовые глаза глядят требовательно и изумлённо.

— Шрам?.. — выдохнул юнец удивлённо.

Чунта усмехнулся. Как по-детски — назвать человека по самой яркой черте. С наличием на своём лице шрама он давно смирился, как и с поседевшими в одночасье волосами. Но отчего-то звучало это всё равно не слишком вежливо.

— С кем имею честь? — по-немецки спросил тибетец.

Эдвард прикусил губу. Неловко вышло. Неужто это не аместрийский Шрам? Но чтобы такое совпадение… Но если и правда не тот самый ишварит, то дело дрянь — по факту, он только что обозвал незнакомого человека.

— Простите, пожалуйста. Похоже, мы обознались… — примирительно улыбнувшись, извинился Ал. — Вы очень похожи на одного нашего старого товарища.

Чунта, прищурившись, посмотрел на Альфонса. Тибетец точно видел его впервые, но он очень походил на того, кто заговорил с ним первым.

— Я — Альфонс Элрик, — он протянул руку. — А это мой старший брат, Эдвард.

Альфонс и Эдвард Элрики. Эти имена словно всколыхнули воспоминания и поток бессвязных картинок в голове. Конечно, он виделся с ними. Во снах.

— Чунта Нгоэнг, — представился тибетец, пожимая братьям руки.

— Ноа, — цыганка протянула узкую ладонь.

Вспышка.

Выжженная пустыня. Толпа людей с красными глазами испуганно переминается с ноги на ногу. Молодой человек в очках протягивает потрёпанную тетрадку её новому знакомцу, который выглядит почти так же, как сейчас, только моложе, без шрама, да глаза отливают багрянцем. А на крыше ближайшего дома стоит тот, кого Элрики называли Багровым, кривая усмешка и татуировки на ладонях, один хлопок…

Вспышка.

Чунта в слезах сидит на полке поезда, а его обнимает тот самый человек в очках, вытирает испарину со лба и протягивает стакан воды…

Молния разрезает ночное небо.

Ливень. Могила. Фото того самого, в очках. И комья земли во влажных руках…

Ноа отшатнулась, прикрыв глаза руками.

— Вам плохо? — участливо метнулся к Ноа Чунта, но та, отчаянно замотав головой, сжалась и обняла себя руками, избегая прикосновений.

— Что такое? — он обеспокоенно посмотрел на братьев. — Если эта женщина больна, то я смогу попробовать помочь, я врач…

Альфонс задумчиво глядел на обоих. Ему было не по душе такое деятельное участие здешнего Шрама в судьбе Ноа.

— Вы же меня узнали, — утвердительно отметил Эдвард. — И Ноа так на вас отреагировала… А она, между прочим, цыганка, судьбу видит… Думаю, нам найдется, о чем поговорить.

*

Чунта пригласил троицу в экспедиционный лагерь — приехавшие ученые жили в добротных, хотя и небольших, деревянных домиках. И, грея замёрзшие руки и ноги у печи на кухне, Элрики, Ноа и Чунта разговаривали.

Тибетец решил не открывать всех карт. Эти двое не представлялись ему врагами, но он почти кожей ощущал — время не пришло. Какое такое время и почему не пришло, он сказать, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому он рассказал о том, как его брат изучал медицину сначала в родном Тибете, а после — в Европе, о том, как брат погиб, а записи остались, и вот он долгие двадцать лет занимается изучением наследия своего Норбу, а там — такой кладезь…

Рассказ заинтересовал Элриков. Они, в свою очередь, ответили откровенностью на откровенность, рассказав о бомбе, Вратах, провалившемся плане Отца по захвату Аместриса и готовящемся сейчас. О последнем те жалкие крохи информации, которыми владели, однако этого тоже оказалось отнюдь не мало.

И только Ноа смотрела недоверчиво и испуганно. Она не говорила ничего, всё больше слушала, но очень скоро уверилась в том, что седой тибетец не договаривает чего-то важного. И никак не могла понять: то ли обижает её то, что этот человек со шрамом столь неблагодарно ответил на откровенность братьев, а в особенности, Эда, то ли ей самой интересно, что же произошло с ним? Как вышло так, что в его памяти запечатлелись оба мира?

*

Под покровом ночи Ноа неслышной тенью проскользнула на кухню. На неширокой лавке в спальном мешке с выражением спокойствия и безмятежности спал их новый знакомец. Ноа было подумала сделать, как раньше с Эдвардом, но отчего-то засмущалась. Ей показалось, что она не вправе — и так, пожимая руку этому мужчине, она подсмотрела в его жизнь, тогда как ей не давали на это разрешения.

— Херр Нгоэнг… — тихо позвала она, надеясь, что он спит достаточно чутко и ей не придётся касаться его, чтобы разбудить.

— Да? — он открыл глаза и, слегка расстегнув молнию на спальном мешке, резко присел, обнял себя за колени и вопросительно посмотрел на ночную гостью.

— Простите, что тревожу… — она смешалась.

Зачем она вообще решила его разбудить? Теперь этот поступок казался ей чересчур глупым и импульсивным. Что она скажет? Что она подсмотрела в его сознание, и ей интересно, что такого произошло с ним в этой жизни?

Чунта смотрел на неё и ощущал, что эта женщина обладает чем-то особенным, уникальным, что, возможно, поможет в его изысканиях. А, может, она просто отчего-то зацепила его аскетическую душу взглядом бездонных глаз?

— Что такое? — мягко поинтересовался Чунта, сдвигаясь и жестом приглашая цыганку сесть.

— Простите, — садясь, тихо проговорила Ноа. — Понимаете… Я… У меня есть семейный дар. Прикоснувшись к человеку, я вижу его воспоминания.