Он осёкся. В последнее время Дильса одолевали упаднические настроения, ему хотелось жить нормальной мирной жизнью, но высказывать такие идеи в присутствии Кимблера было всё равно что наступить на мину — разорвёт в клочья. И пусть в этом коридоре не было диктофонов — а в этом Дильс был уверен, так как сам монтировал эти адские машины, штурмбаннфюрер, которого многие небезосновательно считали редкостным психопатом, и сам был почище звукозаписывающей техники — о его памяти ходили легенды. Впрочем, Клаус отчего-то быстро нашёл с ним общий язык и временами даже забывал о субординации, что подозрительно легко сходило надзирателю с рук. Вместо ответа Зольф как-то горько рассмеялся — он-то хотел совсем иного, но в последнее время происходящее перестало отвечать даже его запросам.

— Ладно вам, — его взгляд похолодел. — Сделаем вид, что этого разговора не было. Хайль Гитлер!

Он щёлкнул каблуками и, подхватив под руку Ласт, пошёл прочь. Он не испытывал к Клаусу Дильсу ни неприязни, ни симпатии — обычный военный, службу несёт исправно, вносит свой вклад в — позвольте заметить! — процветание Рейха, и пусть его. Пару раз документировал его, Зольфа, опыты — ошибок не делал, под ногами не путался, ни к чему доносить из-за пустяков. Вспоминая Ишвар, Кимбли мог сказать, что здешние вояки были куда как меньшими нытиками и философами: был приказ — было исполнение. А что до тонких материй и рассуждениях о душе — кому они нужны?

— Штурмбаннфюрер Кимблер!

Его окликнул Энви, так до конца и не отмывший краску с лица.

— Как вам сегодняшний танец? — его глаза кокетливо сверкнули из-под длинных чёрных ресниц.

Ласт скривилась — иногда ей казалось, что братец издевается над ней просто по природе собственного гадского характера.

— Великолепно, как и всегда, фройляйн Зайдлиц, — растянул губы в неприятной усмешке Зольф. — Однако не могу не отметить, что вы изрядно похудели — неужто вам урезали паёк?

Энви поджал губы, Ласт рассмеялась. Как показалось Зольфу, слишком скованно и вымученно. Было похоже, что эти двое что-то знают, но упорно молчат. Тем более что сейчас Эрих Зайдлиц уставился слишком долгим нечитаемым взглядом прямо в глаза сестрице.

— Ну?.. — нетерпеливо бросил Кимбли. — Вы что-то хотели, Зайдлиц?

Ласт покачала головой. Слишком явно.

— Н-нет… — Энви опустил глаза и как-то ссутулился.

Зольф не помнил его таким. Гомункул всегда был нагл, весел, бравировал всем, чем ни попадя, и никогда не лез за словом в карман.

— Свободны, — скривился Кимбли.

— Так точно… — выдохнул Энви, словно с нотками облегчения. — Хайль…

Он осмотрелся, махнул рукой и, опустив растрёпанную голову, понуро побрёл прочь.

========== Глава 2: Faecem bibat, qui vinum bibit/Кто пьёт вино, пусть пьёт и осадок ==========

Die Hüllen menschenleer

Scheinbar tot, mehr tot als wahr.

Die Augen stumpf und kalt,

Infiltriertes Menschenheer

Die Zukunft aberkannt.

Willkommen im Zombieland

Vom Paradies verbannt,

Mehr tot als wahr

Dem Tod so nah.

Megaherz «Zombieland».

— Чёрт тебя раздери, Зайдлиц, какого хера ты творишь?

Кимбли вышел из себя до такой степени, что, схватив гомункула за костлявое плечо, прижал того к стене и, нависая над ним, зло шипел:

— Ты вообще не понимаешь, какой опасности подвергаешь нас и наш план?

Энви не предпринимал ни единой попытки вырваться, казалось, вся ситуация доставляет ему извращённое удовольствие. Даже когда Зольф встряхнул его так, что он больно приложился затылком о кирпичную стену, гомункул только ухмыльнулся:

— Когда это ты стал таким трусом, Багровый лотос? Не узнаю я Зольфа Джея Кимбли! Куда ты, удаль прежняя, девалась, куда умчались дни лихих забав?* — дурашливо пропел на ломаном русском Зайдлиц. — Или как там у этого Бородина было?

— Римского-Корсакова, — машинально поправил Кимбли.

Он бы и не обратил на русскую музыку внимания, если бы не отчаянная меломанка Мария Мандель, управляющая женской частью лагерей, с которой они вечерами слушали грампластинки, а то и ходили по баракам, прося заключённых музыкантов поиграть им.

— Да один хрен, — огрызнулся гомункул, продолжая наблюдать за реакциями Кимбли.

— Ничего не один, — между бровей Зольфа пролегла вертикальная борозда. — Одно дело рисковать жизнью под артобстрелом, а другое — прослыть…

Он замялся и скривился от отвращения. Люди не могли жить без слухов, а новая порция таковых о Кимблере и Зайдлице переходила все возможные и невозможные границы. А гомункул только посмеивался и создавал всё новые поводы для пересудов.

— Ладно тебе, — ухмыльнулся Энви, — я, между прочим, тебя раненого на руках из-под пуль выносил. Ты имеешь право на эту, как она там у вас называется… — он закатил глаза, — точно, вспомнил — благодарность! И потом, ты так печёшься об этом плане и об этих Вратах… Неужели Ласт тебе ничего не рассказала?

Рука Зольфа, больно стиснувшая плечо Зайдлица, сжалась ещё сильнее.

— Воркуте, голубки? — осклабившись, крикнул Ганс Метцгер, проходивший мимо и не преминувший высказать своё мнение.

— Иди куда шёл, — огрызнулся Кимбли, не поворачиваясь, — шею не сверни да о камень не споткнись. Падаль, — сквозь зубы добавил он.

— Да я-то пойду, — мстительно пообещал Метцгер. — Только вот ещё начальству сообщу, чем вы тут посередь рабочего дня занимаетесь.

— Сообщите, пожалуйста, — нарочито жалобно заговорил Зайдлиц, в глазах которого плясали черти. — А то я переставил его пробирки, а он мне теперь, невзирая на военные заслуги, трибуналом грозится!

Кимбли ослабил хватку, едва сдерживая смех, но тут же придал лицу невозмутимое выражение:

— Разумеется, хауптштурмфюрер Зайдлиц, такая халатность недопустима. И чтобы объяснительная через двадцать минут лежала на моем столе!

Он отпустил Энви и зашагал прочь. Ганс тяжело вздохнул, плюнул и ушёл по своим делам, не обратив никакого внимания на то, что Зайдлиц, поправив лацкан кителя, сначала обнажил белые зубы в хищной улыбке, а после, невесело хмыкнув, насвистывая, удалился.

Энви прекрасно знал, что сестрица никак не могла набраться смелости рассказать аместрийцу, какую именно роль уготовил ему Отец. Однако чтобы с этим что-то сделать, стоило донести эту информацию до самого Кимбли. Голова у этого психа всегда работала отменно, уж все вместе они что-то да придумают.

Самому Энви было плевать — ценная жертва и ценная жертва, хотя ему импонировал подрывник: с ним было весело уходить на фронт, он был неплохим собеседником, хотя и слишком человеком. Но гомункул не был ни слепым, ни глупым и отлично видел, что его сестрица и толстяк Глаттони слишком привязались к Багровому алхимику, и уж чего-чего, а страданий Ласт Энви не хотел.

Ещё юного эсэсовца одолевала тоска по братьям Элрикам. Связь с ними прервалась ещё до войны, и сейчас Энви понимал, что они живы только благодаря тому, что Отец иногда делился частями плана. Делился, впрочем, так, что их троица — а точнее, он и Ласт: Глаттони был не слишком способен на связное мышление — думала, что план слишком рискован, самонадеян и обречён на провал. Однако, прикинув, он пришёл к выводу, что портал все же будет открыт, а, значит, ничто не должно будет помешать им вернуться.

Энви пнул начищенным сапогом камешек. Ему не было равных в стравливании, провокациях и диверсиях. И сейчас ему казалось, что Отец врал и им, и Расу.

***

Это был его первый бой — по документам Эриху Зайдлицу едва исполнилось восемнадцать. Будь Зайдлиц человеком, он бы навсегда запомнил май 1942 года как судьбоносный, но Энви человеком не был. Поэтому вся пролившаяся под Харьковом кровь вызывала у него лишь пьянящее чувство ещё одного сделанного в верном направлении шага.

Их с Кимбли отправили под командование генерала Хуберта Ланца для выполнения операции «Фредерикус» в состав 1-й Горной дивизии. Отец перед назначением говорил что-то о кровавой метке, что Энви тут же передал Зольфу, на что тот только ухмыльнулся, проверяя комплектность своего экспериментального оружия.