На пороге спальни показался Зольф. Был он мрачнее тучи, на полотенце, которым он вытирал лицо после бритья, виднелись небольшие пятна крови.
— Порезался тупым лезвием, — раздражённо пояснил он. — Обработаешь?
Он только скривился, пока Ласт обрабатывала небольшую, но неприятную царапину. Кимбли всегда придирчиво следил за гладкостью кожи на лице, выбирал только самое высококачественное мыло и крем, часто менял лезвия в безопасной бритве и не допускал раздражения. Сейчас же…
— Спроси у Менгеле, — неохотно вздохнул Зольф. — Может, у него найдётся парочка…
— Нет, — Ласт грустно покачала головой. — Он только вчера жаловался, что все вышли, а новых так и не привезли.
Кимбли нахмурился пуще прежнего. Сейчас он был на свободе — и не имел такой элементарной возможности…
— Погоди, — Ласт заглянула ему в глаза. — Я спрошу у Энви. Ему-то, наверное, без надобности.
*
— Держи, сестрица, — Энви протянул нераспечатанную коробку с лезвиями. — Мне всё равно не нужно, — он потёр гладкий подбородок и ухмыльнулся.
— Спасибо, — кивнула Ласт. — Ты как? Подозрений не вызвал?
Они стояли в пыльной подсобке, неподалёку от одного из “канадских” помещений. Энви удалось выяснить, что дотуда не дотянулись длинные лапы-провода адских звукозаписывающих машин; и они с Ласт в последнее время встречались там для приватных разговоров всё чаще.
— Не-а, — протянул гомункул. — Сказался больным на три дня, осматривать всерьёз не стали — да кому я рассказываю? Сама знаешь, у вас там целый конвейер. Как наш подрывник? Оправился?
— Оправился, — вздохнула она.
— Испугалась за него? — неожиданно доверительным шёпотом проговорил Энви.
Ласт повела плечами и отвернулась. Ей не хотелось отвечать на вопрос брата.
— Молчишь… — недовольно отметил Энви. — Он решил, что делать с приказом Отца? Или его ты тоже не передала?
— Если так хочешь — поговори с Зольфом сам, — Ласт скрестила руки на груди.
— Не боишься? Что расскажу ему сам о том, о чём тебе бы следовало? — гомункул прищурил фиалковые глаза. — Равноценный обмен и всё такое…
Он не заметил, как скрипнула дверь и на пороге возник Кимбли собственной персоной.
— Равноценный обмен? — Зольф расхохотался. — Сказочки для детей?
Энви приоткрыл рот от изумления — он не ожидал, что их диалог с сестрой прервут так бесцеремонно.
— Только не говори мне, что ты сам в это веришь, — продолжил Кимбли, так и не прекратив смеяться. — Думаешь, алчная тварь, сидящая там, хоть что-то отдаст тебе, чем бы ты ни пожертвовал? Если изучить философию этого мира, всё становится на свои места, — неожиданно серьёзно проговорил он. — У этого самого “бога” есть монополия на создание человека, и конкуренции он не потерпит. Вот вы слышали об успешной человеческой трансмутации даже при помощи философского камня?
— Чёрт тебя дери, Кимбли, — Энви предпочитал не поднимать эти темы.
Гомункула вполне устраивало то, что алхимики в Аместрисе либо попросту выполняли приказы, либо легко велись на искушение камнем, а уже кому он для какой цели — какая разница, пока из них выходят хорошие марионетки?
— Ты бы поостерёгся вслух о таком… — Энви воровато оглянулся по сторонам.
— Да, поэтому ты сам и начал этот разговор, — голос Кимбли сочился ядом. — Хватит уже. Тот факт, что я человек, не делает из меня того, кого стоит оберегать от всякой информации.
— Не делает, — перешёл в контратаку Энви. — Так что спрошу напрямую: как тебе идея нарушить Табу и оставить примерно половину, если не больше, твоей драгоценной туши сраной Истине? Ты же, разумеется, охотно на это пойдёшь, прямо побежишь, не так ли?
Он сжал кулаки так, что впился ногтями в ладони. Не то чтобы ему было жаль Зольфа — скорее, он по-своему, по-гомункульи, сопереживал Ласт. Хотя отчасти в нём говорила обида: разве не он, Энви, закрывал Кимбли от пуль? Разве не рисковал ради него? И снова все достижения Энви остались незамеченными!
— Не твоё дело, — отрезал Зольф.
Пускаться в пространные рассуждения не было сил. Говорить же при Ласт правду о том, что понятия не имеет, что с этим делать, он не собирался. Лично Энви — тоже: тот наверняка бы передал всё сестрице. Уж она-то сумеет выпытать из братца правду, и так, что не будет иметь значения, собирался он ей о чём-то рассказывать или нет.
— Ах вот, значит, как? — Зайдлиц сорвался, и теперь его фиалковые глаза гневно сверкали, а растрёпанные волосы, казалось, встали дыбом. — То есть я ради тебя подставлял свою задницу, спасал твою гнилую шкуру — а ты мне… Вот так…
— Стойте, оба, — Ласт встала между ними, вытянув руки в стороны, и вовремя: Энви был готов броситься на Кимбли с кулаками. — У всех сейчас тяжёлые времена. Энви, Зольф не хотел тебя обидеть.
Энви побледнел от едва сдерживаемого гнева — он всегда был чересчур импульсивным, а тут приходилось следить за каждым шагом, каждым словом, каждым вздохом и гомункул нечеловечески устал. А Кимбли посмел оказаться настолько неблагодарным, что невзирая на все его, Энви, заслуги, готов вот так выбросить его за борт пусть даже только умозрительного круга посвящённых в свои планы?
— Правда, Зольф? — Ласт выжидающе и строго посмотрела на Кимбли.
Тот чувствовал себя абсолютно по-идиотски. Словно вновь вернулся в детство, и мать растаскивала их после драки со сводным братом по разным углам и вынуждала извиняться — как правило его, ведь он был старше.
— Правда, — нехотя выдавил Кимбли, чувствуя себя ещё гаже от этой дурной мизансцены.
*
— Я всё понимаю, — Энви мерил шагами всё ту же “глухую” комнату. — Но всему должен быть предел!
— Брось, — Ласт небрежно махнула рукой. — Признайся сам — ты на взводе. Он ничего такого не сказал. Может, он и сам ещё не решил, что делать?
— Выгораживаешь его, — презрительно выплюнул гомункул в лицо сестре.
Энви казалось, что Ласт целиком и полностью встала на сторону обнаглевшего алхимика. Что он сам больше ничего не значит для сестры — так, пустое место, плюнуть и растереть. Не то что Кимбли.
— Не завидуй, — она заглянула ему прямо в глаза, и Энви осёкся.
Его разрывало между желанием по-идиотски отшутиться, дурашливо объясняя свою мотивацию именем, на которое не поскупился добренький Отец, и готовностью в истерике биться головой о стену от осознания того, насколько для него, гомункула, унизительно осознавать, что сестра сказала правду. Подобный момент в его жизни уже был, но тогда всё обстояло значительно хуже: ему в душу заглянул никто иной, как цельнометаллическая фасолина. Ещё и при свидетелях.
— Завидовать человеку… Вот ещё! — пробурчал Энви себе под нос, чувствуя, как горят щёки.
— Тебе нужно развеяться, — примирительно заметила Ласт, ероша его непослушные волосы. — Давай навестим Глаттони? Надо выяснить, как там у них дела после бомбёжки завода…
========== Глава 12: Perigrinatio est vita/Жизнь — это странствие ==========
Wohin du auch gehst,
Was immer du tust
Ich bin ein Teil von dir
Ich bin der ungelebte Traum
Ich bin die Sehnsucht, die dich jagt
Ich bin der Schmerz zwischen deinen Beinen
Ich bin der Schrei in deinem Kopf
Ich bin das Licht, zu dem du einst wirst.
Lichtgestalt, in deren Schatten ich mich drehe.
Lacrimosa “Lichtgestalt”
Долгие-долгие годы Чунта работал над расшифровкой записей брата. Всякий раз одна-единственная тетрадка преподносила сюрпризы.
Сначала они расшифровали какой-то рецепт, причудливо объединивший в себе таинственную мудрость восточной медицины и научные открытия западного мира. Испробовав этот гибрид фармации и знахарства, врачи сначала были готовы трезвонить в колокола с радостной вестью: найдена панацея от всех болезней! Однако позже оказалось, что чудо-лекарство лишь ненадолго облегчало мучения больных, обеспечивая излечение только несерьёзных заболеваний. В случае же с тяжёлыми болезнями — только облегчало течение, и то лишь на первых порах. Позже у организма устанавливалась резистентность и снадобье прекращало всякое действие.
