–Оп! – спрыгнул на землю, и вдохнул полной грудью. – Эх, хорошо, что пошёл в тайгу!
Запомнив направление, не торопясь зашагал к большому гнезду.
Думая о том, кому оно может принадлежать, вспомнил Великого князя Владимирского – Всеволода, в крещении Дмитрия, по прозвищу Большое Гнездо.
Всеволод Юрьевич, сын Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха, правнук первого князя всея Руси – Всеволода Ярославича, был творцом наивысшего величия столичной Владимиро-Суздальской земли. Автор «Слова о полку Игореве» написал, что его войско могло Волгу вёслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать.
В 1169 году Всеволод Юрьевич принял участие в семейном княжеском походе на Киев – отравленное яблоко раздора разросшегося родового древа Рюриковичей. Его брат Андрей, организовавший поход, сместил русское верховодство из Киева во Владимиро-Суздальскую землю: лично пренебрегая ветхим, символическим престолом на нижнем Днепре и сажая в бывшей столице не старшего родственника, как это практиковалось ранее, а ставленника. Отделив таким образом старшинство от места, Андрей Юрьевич стал Великим князем всей Русской земли с престолом во Владимире, тем самым, ещё до монгольского нашествия, широко шагнув в будущую историю Российкого государства.
Прозвище «Большое Гнездо» князю Всеволоду было дано по праву: со своей женой Марией он имел двенадцать детей, в том числе восемь сыновей. В этом смысле мой прапрадед Стрельников тоже молодец: он, с женой Анной, имел одинадцать детей, в том числе шесть сыновей – купец Василий Васильевич Стрельников Большое Гнездо. В гнезде моего прапрадеда Ананьина, с казачьей дочерью Дериглазовой, было шестеро детей, в том числе четверо сыновей – старший урядник Александр Иванович Ананьин Большое Гнездо. У его сына Льва, с казачьей дочерью Пановой-Пономарёвой, было пятеро детей, в том числе двое сыновей – учитель, надворный советник Лев Александрович Ананьин Большое Гнездо. У моего прапрадеда Бартошевича, с дворянской дочерью Яцкевич, было семеро детей, в том числе двое сыновей – унтер-офицер Николай Николаевич Бартошевич Большое Гнездо. Мой прадед Симонов, с женой Анастасией, был отцом семерых детей, в том числе четырёх сыновей – купец Феофилакт Матвеевич Симонов Большое Гнездо.
В моём гнезде три птенца. Это много или мало? Я – Большое Гнездо? По сравнению со многими моими предками – не очень. Хотя у прадеда, офицера военно-медицинского состава Русской императорской армии и армии СССР, Аркадия Фёдоровича Мозгалёва, и его жены Анны, тоже было «только» трое детей – три дочери.
Конечно, количество не означает качества, но как ни крути, большое гнездо крепче маленького, надёжнее, вернее. Не болтается на ветрах перемен, не трясётся, не дрожит, не рассыпается, не растворяется в соблазнах изменчивых дней.
Какое гнездо нынче большое? В наше время многодетной считается семья, в которой как минимум трое детей. Получается, что я со своими тремя птенцами, это уже Большое Гнездо.
Многие мои знакомые, это малые гнёзда, а ещё большее количество – вообще не гнёзда. Как безнадёжна их жизнь, я понял когда впервые все мои дети выехали на каникулы в лагеря отдыха и спорта. В опустевшем доме остались только мы с женой, один на один, как когда-то. Но всё было уже не так, как когда-то: мы любим друг друга, мы ценим и уважаем друг друга, мы дороги друг другу, мы отлично проводим время только вдвоём, но что наша жизнь и наш дом без детей? Что наш Род, историю которого мы документируем девятсот лет, без детей? Ничто! Если я, Большое Гнездо, так остро это ощущаю, что же происходит с моими знакомыми, которые вообще не гнёзда, а им уже за пятьдесят? Всё чернее тоска в их глазах, всё труднее им смотреть на своих половых и только, партнёров. Всё проще им расставаться с теми, кому навсегда обещали любовь и верность.
Думаю о своих птенцах. Даю ли я им всё, что могу?
Мой отец считает, что он не осуществил дела своей жизни. Утверждает, что его жизнь была напрасной, что он заслуживал лучшей. Осуществляю ли я дело СВОЕЙ жизни? Не будет ли мне «мучительно больно за бесцельно прожитые годы»?
Нет, за «бесцельно прожитые» мне совершенно точно не будет стыдно. Но вся ли моя жизнь и силы отданы главному – детям, будущему моего Рода, страны и планеты?
Идя через тайгу я думал о детях. Тайга – хорошее место, чтобы заняться этим. В тайге растёт сфагнум, вечная жизнь, непрерывность прорастающая сквозь пространство и время. Да и сами деревья, это тоже своего рода вечность, ведь они вырастают из частей своих родителей – семян – плоть от плоти.
Рост деревьев, это наглядный образ череды поколений – отдельных листьев, но единого побега, отдельных побегов, но единой ветви, отдельных ветвей, но единого ствола, отдельных корней, но единого рода, отдельного рода, но единого леса.
Раздумывая о детях и родителях, дедах и прадедах, я шёл будто через портретную галерею, через человеческий лес уходящий корнями в земной шар. Я, Большое Гнездо, ощущал под ногами корни: великорусские, малорусские, белорусские с варяжской, прусской, литовской и польской симбиотической составляющей.
Вспомнились владимирские Золотые ворота и Дмитриевский собор, строительство которого Великий князь Всеволод-Дмитрий Большое Гнездо завершил в 1197 году. В этой святыне я регулярно бываю в Дмитриев день. Чтобы покрепче встать на корнях. И в Углич в День Святого царевича Дмитрия стараюсь поспеть, когда есть возможность, и в Москву, на свои именины, на Соборную площадь – в Архангельский собор заглянуть. С каким же недоумением и ужасом смотрят на меня «смотрители» Архангельского, а особенно туристы, когда я встаю у саркофага Дмитрия Донского на колени, молюсь и прошу о поддержке в моих начинаниях. «Немедленно встаньте, Вы в музее!» – «Так что же получается – Россия, это музей?» – «Перестаньте, здесь иностранцы, сейчас вызову наряд!» – «Вызывайте. Донской тоже вызвал наряд, когда прибыли иностранцы, и Пожарский с Мининым сделали то же самое. Наряд будет очень кстати…»
Я шагал через воспоминания и тайгу, через лес и себя, в уверенности, что держу правильное направление, опыт как никак имеется, я часто хожу по лесу.
Через какое-то время остановился, и на всякий случай забрался на ель повыше.
–Вот оно, гнездо, верно иду! Скоро буду на месте.
Минут через десять вышел на небольшую поляну. На её окраине лежало несколько опрокинутых ветром деревьев. Присел на ствол одного из них. Решил передохнуть и перекусить.
–Перекур! – скомандовал невидимому отряду и достал из походного рюкзачка бутылку воды и бутерброд с сыровяленной колбасой.
Ел, пил и прислушивался к тайге. Вот перекрикиваются звонкие синицы: большие, хохлатые и гаички. Им, будто по ошибке, отвечает рябчик: тии-тии-титттириви. В кронах елей тонюсенькими голосками переговариваются корольки: ци-ци-ци. Королёк, это самая маленькая птица нашей страны, она весит меньше плода грецкого ореха. Крошечная птичка получила своё название за яркий и контрастный узор на голове – настоящую корону в мире пернатых. Вот пропела зарянка, иначе – малиновка, задорная жизнелюбивая птичка, которая часто становится жертвой кукушки, подбрасывающей яйца в её небольшое, с ладонь, гнёздышко.
И вдруг, среди всего этого богатства, с кудрявой рябинки прямо передо мной раздалась нежнейшая трель. Да это же пеночка-весничка! Вот бы Пётр Александрович обрадовался – барон Пётр Александрович Цеге-фон-Мантейфель, «дядя Петя», душа московского Кружка юных биологов зоопарка – КЮБЗ.
Пётр Александрович был замечательным человеком и большим знатоком русской природы. Пеночка-весничка была его самой любимой певчей птицей.
Так же и я – с радостью, с замиранием сердца, слушал весничку. Как же её не слушать, это же наше таёжное чудо, лесной ангелок, лучик света!
Однако, бутерброд съеден – пора в путь.
Шагая к большому гнезду, я вспоминал лауреата Сталинской премии второй степени товарища Мантейфеля, Петра Александровича.
–Представляешь? –обратился я вслух к невидимому собеседнику. –Барон Цеге-фон-Мантейфель, сын писателя, музыканта, мирового судьи, стал лауреатом премии имени псевдонима обывателя Джугашвили – сына сапожника и пьяницы из нижайшего сословия. Белеберда какая-то, леший хуже не придумает!
