Утро

Что делать? Впрягаться или пойти в тайгу?

Надо уметь отдыхать, делать себе подарки, хотя бы иногда, хотя бы небольшие…

Пойду прогуляюсь!

Нет, не бегу от нелюбимого – делаю хорошее дело и когда-нибудь его закончу. Возможно уже скоро. Но сегодня очень хочется в тайгу. Как однажды, когда впервые полюбил и не мог найти себе места: «К ней! Немедля!» Сейчас такое же чувство. Гусиная кожа. Здравствуй, Тайга!

Остановился на краю деревни – у развалин церкви.

До чего же хороша! Руина, но в общих чертах храм не потерял своего изящества и достоинства. Держится. Из последних сил.

Задумавшись, наблюдал, как вокруг церкви летают стрижи – стригут крыльями, веселятся, проносятся с задорным, высоким вжзи-вжзи-вжзи-вжзиии!

Стремительные чёрно-белые птицы, братья радужных колибри, приветствовали меня.

Это весточка от мамы. Она когда-то так придумала: «Услышишь стрижей, знай – это привет от меня».

Летают стрижи-алерионы, передают приветы от матерей, и солнце светит ярче.

На колокольне, в солнечных лучах, горел крест. Столько лет храм рушится, а крест живой!

–Даже не вериться, – вздохнул я.

Почему местные не восстанавливают церковь? Ведь давно уже можно. Мусор бы убрали: всякий хлам, обвалившуюся штукатурку, выпавшие кирпичи, рухнувшие ограждения. Траву бы выкосили, деревья с крыш сняли. Пятиметровые берёзы на церкви растут! Сады Семирамиды. Таёжный Вавилон.

Вавилон…

Когда пришли дикие монголы, наши храмы стали крепостями. Монголы их уничтожили и в храмах-крепостях пошёл снег. Но мы восстали из руин и снова воздвигли храмы. Новые святыни разрушили дикие русские. Это страшнее: в русских храмах разрушенных русскими снег идёт до сих пор.

Но, как и прежде, есть стрижи – привет от Мамы Иисуса.

Под обломанным ивовым кустом чернели следы недавнего костра. Среди головешек – обугленные останки нескольких книг. Ранее я бы удивился, но с некоторого времени такое перестало удивлять.

Наклонился, чтобы поднять обгоревший листок. Напечатанное частично сохранилось:

Два чувства дивно бли́зки нам.

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Кто же это? Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Тургенев, Некрасов? Столько их на Руси, поди разберись, упомни всех… Возможно Пушкин, но головы не дам. Столько их…

Попытался вспомнить, что было дальше. Стихотворение известное, проходили в школе. Однако ничего не пришло на ум.

–Наверное Тютчев, – подумал вслух, аккуратно согнул листок и положил его в карман. – Аршином общим не измерить и так далее.

Крест и стрижи проводили меня в дальнейший путь. Воздух был абсолютно прозрачен, и всё казалось ближе, чем на самом деле.

И крест ближе.

Инстиктивно прикоснулся к своему нательному. Вспомнился Кашин и Святая Анна, княжна Ростовская – кровь Рюрика, церковь, где её мощи – храм, в котором впервые взял его в руки. В сторонке – монголы, которые убили её мужа, Михаила Тверского, Великого князя Владимирского и Великого князя всея Руси, а так же двух её сыновей и внука.

Простить монголов? Если простить, то по-русски или по-монгольски? Наверное это большая разница. Может, прощая по-монгольски можно крепко отхлестать нагайкой? Основательно, до солидной крови? С другой стороны – они уже так слабы и малы, что такое было бы не по-нашему, не по-русски.

Я крестился взрослым, по собственной воле. Родители меня в церковь не водили. Разве что храм был музеем.

Вспомнились нательные крестики бабушки и дедушки. Один такой я носил до своего крещения. Как-то нашёл его в пианино: оно открывалось снизу, как шкавчик. Рядом со всегда настроенными струнами – коробочка, а в ней крестики, добольшевицкое русское серебро и медь, драгоценные камни. Один крестик взял. «Можно?» – cпросил бабушку Юлию, казачку. «Не потеряешь?» – взглянула на меня внимательно. «Неее», – замотал головой. «Бери, раз нашёл. Значит так надо».

Мне тогда было лет восемь-девять. Бабушке – под восемдесят. Она вскоре заснула вечным сном, а я ещё долгое время носил этот крест. И иконку сделал: из картона, пластмассы и бархатной бумаги. По середине приклеил почтовую марку с изображением картины да Винчи «Мадонна Бенуа». Другой не было. Иконка через нескоторое время потерялась.

Прошли годы и однажды мой старший ребёнок, поступив в один из вузов Санкт-Петербурга, приехал с гостинцами. «Сувенир из Эрмитажа, – сказал, – магнит на холодильник, – протянул маленькую картинку. – Мадонна Бенуа, Леонардо да Винчи, 1478 год». – «Вот и встретись», – ответил я, обнимая чадо.

Бабушкин крест тоже пропал – раньше, чем иконка.

Однокашник, прокуренный двоешник, случайно увидел его у меня на шее и заорал на весь класс: «У него крест! Он богу молится!»

К директору не вызывали и вообще никто из учителей проишествия не комментировал. Но чувствовалось некоторое неодобрение.

Несколько дней спустя я снял крест, чтобы не потерять его купаясь в реке. Потом, дома, положил на книжную полку, а когда утром стал искать, его нигде не было. Наверное бабушка обратно взяла. Правильно поступила – каждый должен свой крест носить. Я это так понял.

Вот и лес. Здравствуй, Тайга!

Чтобы забраться поглубже, надо было пройти через клюквенное болото с трясинами.

За нискорослыми сосенками и берёзками шарахнулся лось. С просушенной солцем, белой моховой кочки ртутной каплей стекла гадюка. Тайга живёт!

Местные объяснили, где проходит безопасная тропа через топи. Нашёл её сразу, опыт имеется.

Остановился на берегу зелёного моря и не мог оторвать глаз – красота!

Тут и там белели первые снежные хлопья пушицы – покачивались на лёгком ветерке буд-то прапоры миниатюрного войска спешащего поприветствовать гостя. Бесчисленные моховые кочки были густо прошиты тугими стежками клюквенных стеблей, над которыми, словно игрушечные фонари, поднимались скромные, элегантные цветы: тут – пурпуровые, там – розовые.

По форме цветы клюквы одновременно похожи на маленькие лилии и цветы картофеля. Присев на корточки я осторожно прикоснулся к ним ладонью – привет!

В памяти всплыли походы за этой ягодой. Такое суждено не каждому русскому. Благодаря нам – казакам – многие русские живут теперь в южных, тёплых землях, там, где клюква не встречается. Поколения моих предков знали её только из книг и рассказов, но однажды моя семья переехала на север и пришло время знакомится с тайгой.

Первую клюкву запомнил в корзине: тронутую инеем, яблочнокрасную – полностью или со светло-зелёными боками, с домесью крохотных листочков, нитчатых стебелей и беловатых фрагментов торфяного мха. Эту большую корзину из ивовой лозы я увидел на лоджии нашей новой, северной квартиры. Папа привёз.

С того времени клюквенный морс, клюква в квашеной капусте и сладкая клюква к мясу и птице стали неотъемлемой частью нашей кухни, а клюква обкатанная в сахарной пудре – одним из любимых зимних десертов.

Самостоятельно собирать красавицу клюкву я стал гораздо позже, а наиболее запомнились ягодные экспедиции на плавающие торфяные отроги Дарвинского заповедника на Рыбинском водохранилище.

На севере этого рукотворного, проточного озера поглотившего города и веси Мологского края, находится широкий, заболоченный, полуостров. Его южное окончание, это торфяной припай. На северных и южных морях земного шара бывает ледяной припай, а на Рыбинском водохранилище имеется торфяной: слой плавающего на воде торфа с соответствующим растительным сообществом: мох сфагнум, клюква, росянки, голубика, чахлые сосны и берёзы. На границе воды и припая –плáвник: фрагменты стволов и пни с торчащими во все стороны корнями – зловещие, чёрные «осминоги».