Замерев от неожиданности, она инстинктивно прижала правую руку к своему слегка округлившемуся животику – и вдруг ощутила поднявшуюся из глубины чрева и тихонечко тронувшую её ладонь тёплую волну. Это длилось всего мгновение. Звёздочка, посылая в пространство лишь одной ей ведомые световые сигналы, стала стремительно набирать высоту. В эти несколько секунд Алиса, подчиняясь внутреннему приказу, успела, разомкнув губы, выкрикнуть полушёпотом в ночное пространство:

– Хочу, чтобы…

Мигнув ещё разок на прощание, звёздочка растворилась в темноте.

На козырёк балкона обрушились первые тяжёлые капли дождя.

В 1942 году моему дедушке, уроженцу ловецкого села Марфино Сергею Маркову, довелось принять участие в обороне Севастополя. Сапёрный взвод 1167-го полка Особой Приморской армии, к которому были прикомандированы обучившиеся сапёрному делу астраханцы, расположился в иссушённой недостатком дождей Инкерманской долине, неподалёку от штолен Каменоломного оврага. В XIX веке здесь велись каменные выработки известняка, и многочисленные штольни от них связывались сетью причудливых коридоров. В 1930-е годы часть этих рукотворных подземелий была превращена в винные хранилища крупнейшего в СССР экспериментального завода шампанских вин. Во время героической обороны Севастополя в штольнях, по соседству с винными подвалами, существовал подземный город из горожан и солдат разрозненных стрелковых дивизий. Это были остатки полуголодных людей, не вывезенных в Новороссийск, на Большую землю, и оставленных без обещанного подкрепления в окружении фашистов на верную смерть. Немцы уже вплотную подходили к Севастополю. Обстрел орудий и авиации, не прекращавшийся ни днём, ни ночью, был жесточайшим. Солдаты принимали бой, однако их силы таяли на глазах. Сказывалась нехватка продуктов питания и медикаментов, патроны тоже были на исходе. Но самое страшное – не хватало питьевой воды. Вот тогда-то и пригодились хранившиеся в двенадцатиградусной прохладе во глубине бывших царских штолен нетронутые до поры драгоценные залежи игристого шампанского. А хранилось его здесь такое количество, что пей не хочу!

Дед рассказывал, как он с однополчанами спускался в полузасыпанные от постоянных бомбёжек штольни за желанной добычей – инкерманским шампанским. На каждого солдата в сутки полагалось по полторы бутылки, содержимое которых тут же сливалось во флягу. Сначала все выбирали себе полусладкие сорта. Потом поняли, что жажду лучше утолять сухим шампанским. Отчаяние порождало вспышки необузданного смеха. И если перед смертью невозможно было надышаться, то нашутиться в эти дни солдатам удавалось сполна.

– Гусары, не трусь! – высоко поднимая флягу с шампанью, выкрикивал рябоватый однополчанин деда с аристократической фамилией Болконский. – Выпьем за Родину, выпьем за Русь!..

– За Русь!.. За победу-у-у! – вторили ему солдаты.

К этому нежданному гусарству отношение у рядовых было неодинаковым. Большинство солдат экономило содержимое фляги, делая за приём лишь несколько глотков; были и те, кто выпивал положенную на сутки порцию больше чем наполовину с мыслью, что всё одно до вечера не дожить. Мой дед, глотая очередную порцию шампанского, всякий раз ощущал на языке взрывы пузырящегося пламени. Он давился этим шампанским, и ему казалось, что оно сейчас обязательно вытечет обратно из его ушей и ноздрей.

Всё закончилось стремительно. Фашисты вошли в пылающий Севастополь. Они загоняли остатки ослабевших от ран и от голода солдат по горло в море. Кто-то пытался уплыть далеко-далеко, к кричавшим в небе чайкам, кто-то поднимал руки вверх, кто-то опускался на дно в надежде найти там прохладу и успокоение. Дед, получивший сильную контузию, оказался среди пленных, которых отправили в Германию на работу в каменоломни. Его, осунувшегося и горбоносого, немцы сначала приняли за еврея.

– Марко юден? – спрашивали они.

– Нихт юден, – твердил им желтолицый от недоедания дедушка. – Астракхан! Монгол!

Это и спасло. Поверили. И кличка «Монгол» приклеилась к нему. Писем от деда не было, и с 1943 года марфинская родня причислила его к пропавшим без вести. Когда в 1946 году Сергей Николаевич Марков неожиданно для всех сельчан вернулся домой уже после освобождения из плена и работ в качестве бывшего военнопленного по восстановлению хозяйства в Польше, моя бабушка осела на пол и долго не могла произнести ни слова, только плакала. Через все перипетии войны дед пронёс жестяную коробочку из-под граммофонных иголок, в которой хранил графический портрет своей матери – моей прабабки Александры. Перед самой войной этот портрет, ещё не совсем умело, нарисовал мой десятилетний отец. При обысках изымалось всё до последнего. Но этот портрет дедушкиной «муттер» фрицы не тронули.

А тема шампанского развивалась далее следующим образом. Дед после войны к нему вовсе не прикасался. Коньячок, водочка – это другое дело. Но после долгой неизлечимой болезни, когда Сергей Николаевич уже не поднимался с кровати, ничего не мог есть и каждый глоток воды с ложечки воспринимал как пытку, он вдруг неожиданно попросил сестру моего отца – свою младшую дочь Татьяну, вместе с которой проживал в городской двухкомнатной хрущёвке, поднести ему бокал шампанского. Был одиннадцатый час ветреной майской ночи 1982 года. В это время в Стране Советов уже не работал ни один продуктовый магазин, тем более что в этих магазинах так запросто было не купить дефицитное по тем временам шампанское. Моя тётя Таня бросилась искать шампанское для деда по соседям, и вот на пятом этаже ей неожиданно предложили – нет, не дорогое инкерманское «шипучее золото», но вполне приличное полусухое, с пузырьками воздуха вино. Чуть приподняв лежачего деда и взбив под ним подушки, тётя вставила в его ослабевшую руку долгожданный бокал. Держа его подрагивающей рукой, дедушка некоторое время пристально всматривался в темноту межкомнатного пространства, а затем произнёс что-то полушёпотом и сделал первые глубокие жадные глотки.

Что видел он в эти мгновения?.. Что чувствовал?.. Может быть, перед его уже покрывшимся смертной поволокой взором проносились участники прежних грандиозных вселенских битв?.. Выплывали из клубов тумана, держа под уздцы своих гнедых, пропылённые степными вёрстами конармейцы; улыбаясь, негромко переговариваясь друг с другом, поглядывали в сторону деда бравые гусары кавалерийского императорского полка; привычно восседали на донских скакунах, приглаживая выбивающиеся из-под шапок непокорные чубы кареглазые казаки…

Сейчас, спустя многие годы, я нисколько не сомневаюсь, что точно знаю, какое слово тогда сказал полушёпотом мой дед. «За победу!» – вот что он сказал. Всем им сказал и себе тоже.

Выпив шампанское до дна, дед Сергей резко откинулся на подушки (моя тётя при этом едва успела перехватить пустой бокал из обмякшей руки), закрыл глаза. А через несколько минут его душа оставила тело и уже навечно присоединилась к солдатам бессмертного небесного полка.

Жизнь начинается и течёт, словно внезапно вспыхивает и светит когда ярким, когда тусклым светом лампочка. Только что была тьма, и вот ты уже выхватываешь из непроглядной ночи какие-то фрагменты жизни.

Странно, но с годами процесс начинает идти в обратную сторону, забирая во тьму то, что ещё вчера было осязаемым, руку протяни, событием.

Никакие усилия не спасают поглощения темнотой твоей жизни.

И только яркие первые воспоминания детства, словно свет той внезапно вспыхнувшей лампочки, временами возвращаются к тебе, словно не хотят выпускать из своих объятий.

Детство на первый взгляд не отягощено заботами. Так думают взрослые, недоумевая, отчего это их чадо старается подольше задержаться в кровати, вместо того чтобы радоваться каждому новому дню?

Но ведь это не так. Ты постоянно что-то должен. Встать. Идти умываться и чистить зубы. Есть кашу. Быстро собираться, поскольку все всегда куда-то опаздывают. Утро – это самое ужасное время дня. И в детстве, и в юности, и в любом другом возрасте.