Марк не решался просить подробностей о коме Ирмы, как так получилось, что она утратила контроль. То, как Герман болезненно воспринимал эту тему, пугало его и откладывало разговор в долгий ящик.

— Столько времени прошло, а я так и не знаю ничего. Почему так вышло с ней?

— Потому что я слишком долго отсутствовала в теле, — заговорила виновница беседы, покачиваясь на подоконнике. — Однажды я сломала ногу. Целый месяц была вынуждена провести в постели. Я тосковала. Мне как можно скорее хотелось встать на ноги. Выход из тела стал альтернативой той свободе, к которой я хотела вернуться. Я гуляла полутенью по полудню, сутками подряд. Я выздоровела, но связь я износила. А когда я вышла из тела в последний раз, было уже поздно.

— А я ещё и не знал тогда, что ты полутень, — с прискорбием отозвался брат. — Узнай я раньше, я бы этого не допустил. Я знаком с Сафоновым, он бы подыскал какого-нибудь мага, который бы укрепил твою связь.

— Мне жаль, Герман… — зажалась сестра.

— Раньше надо было жалеть, — отмахнулся на неё Герман.

Ирма виновато сжала губы и сквозь стену удалилась в коридор.

Прошло время, и Марк, как полагалось, очнулся от дурмана в теле. Голова тяжёлая как после похмелья. Охая от тяжести, навалившейся на него после ранней невесомости, Марк свернулся в кресле клубком и простонал:

— Больше не давай мне эту дрянь.

— И не собираюсь.

Чем чаще Марк приезжал к Герману, тем скрытнее он становился для окружающих. Дальше и дальше он отодвигал от себя Тимофея и особенно Кристину, реже стал посещать университет. Природа полутени, захватившая его умом, восставала против непонимающих, слепых людей с низменными потребностями и убогой ограниченностью. Марк убедил себя в том, что достиг апогея развития души, различая в обыкновенных вещах знаки Судьбы, созерцая величайшее творение Вселенского Разума. Другим плевать на те мелочи, которые Марк считал важными, если не святыми. Современный мир обнищал до морали и добродетели.

Герман обучил его основам Воздушных Рун. По его заверению, они кардинально облегчают жизнь и служат неплохим оружием самозащиты в непредвиденных ситуациях. Марк воспринял его уроки как самый лучший подарок из когда-либо полученных. Кроме того, Герман отдал Марку один из экземпляров энциклопедии всех сочетаний Воздушных Рун с правилами их использования. Марку ещё предстояло их выучить и научиться применять, однако само то, что у него на руках находилась книга, какой не найдёшь в типичных книжных магазинах, в коей описаны сведения, которые не доступны для «непосвящённых», одно лишь это доставляло ему удовольствие.

Кто бы ещё мог похвастаться тем, что идёт по пути становления полубогом?

И раньше все экстрасенсы и маги казались Марку полубогами, избранными для поддержания мирового равновесия, для перемены судеб. Придёт час, и он встанет в их ряды. Он уже один из них. И недаром ему, новорождённой пенумбре, повстречалась бедняжка Ирма — он избавит её от проклятия небытия; недаром он познакомился с гениальным Германом — благодаря нему он стал сильнее; и недаром, набравшись смелости, приехал к Дому Слёз… Кем бы он был без него.

Его тянуло к Дому Слёз. Этот дом послужил бы ему могилой, но он звал Марка к себе, как родная земля зовёт блудного сына к месту рождения. Его вторая половина сущности родилась здесь, в овраге, проклятом временем. Ужас того вечера не давал Марку покоя, охраняя его от влияния Дома. Наконец же, ужас ушёл, как уходят воспоминания, и Марк поддался искушению.

Он вернулся в начало начал. Стояла пасмурная погода, которая придавала особняку удвоенный эффект порочности. На первом этаже ничего не изменилось, и Марк поднялся на неизведанный второй. К его изумлению все помещения на нём были либо пусты в отсутствии мебели, с потрёпанными обоями и клубками пыли, гуляющей по полу, либо заперты под действием заклятия, которое ему было не снять. В особенности дверь, ведущая в башню, которая находилась меж двух лестниц. Она была не только под действием заклятия, но и под огромным подвесным замком.

Почему Дом так себя ведёт? Растворяясь в одном времени, он возникал в другом, скинув белую фату-невидимку. Поглощает души как кашалот, будто в них и заключалась его искусственная жизнь. Эта загадка была не из тех, что решалась быстро. Найти бы кого, кто поведал бы о Доме больше.

Развернувшись, Марк отправился к лестницам, вновь проходя мимо закрытых комнат, как вдруг его пробил озноб, застыв в мозгу холодным страхом. Из-за запертых дверей доносился не то стон, не то напев. Сначала звучал одиночный голос, потом он раздвоился, и вот он обернулся тихим жалобным хором. В нос ударил запах крови и разложения, который был в разы сильнее, чем в морге, отчего Марку стало дурно, и он, встав как вкопанный, приложил все душевные усилия, чтобы не потерять сознание.

— Несчастные души, — проронил звонкий голос.

По верхним ступеням, окутанная слабым ореолом, неспешно шла женщина в изысканном выходном платье, пышный подол которого отражал свет фонаря, который она держала исхудавшей мёртвой рукой.

— Они не заслужили того наказания, что несут за мой грех, — поравнявшись с Марком, она подняла на него бесцветные глаза с продольными мешками под ними и отсутствующими зрачками. — Зачем ты здесь, Дитя Ветра?

Марка отягощал её тяжёлый взор, и, не вынеся его, он повернулся к ней боком.

— Я ищу ответы… госпожа Анна.

Хозяйка Дома нервозно засмеялась.

— Я вижу, ты догадался, кто я. Похвально. Увы, ответов ты не найдёшь, ибо, раскрывшись, они начнут убивать.

— Но я хочу узнать их.

— Тогда ты станешь, как они, — Анна посветила фонарём на одну из запертых дверей, ведущую в рыдающую с горя комнату. — Уходи, пока не поздно, и ты будешь спасён.

— Но я бы мог спасти их, когда получу ответы.

— Ты их не получишь! — настаивал призрак. — Уходи и не возвращайся.

Пол пошатнулся под ногами Марка, и заточённые за стенами души взвыли в такт гремучему скрипу. Много, много криков обрушилось на него как волны шторма.

— Беги, моё дитя! — Анна уцепилась за капюшон Марка и стащила его с лестницы под нарастающий вой.

Марк не запомнил, как выбрался из особняка, но когда он отдышался, взобравшись на край оврага, Дом Слёз как сквозь землю провалился. А у самых ног горел тот самый фонарь Анны Ульяновой, согревавший глубокую ночь. При его свете Марк кинул взгляд на часы. Они показывали четыре часа дня.

Время Дома шло своим неподчинённым законам чередом.

Кристина прекрасно различала в Марке эту кардинальную перемену, но так и не могла понять, отчего она возникла. Набравшись смелости, она посчитала нужным, во что бы то ни стало, поговорить с ним, разузнать причину овладевшей им грусти, не спадающей с его лица.

Она выучила расписание его группы и каждый день выслеживала миг, когда она могла бы столкнуться с ним в стенах университета. После пар он всегда уходит одной дорогой — той же, какой она идёт к метро. И он всегда уходил раньше всех. Но вот он начал пропускать занятия, и Кристина перестала надеяться на «случайные» с ним встречи. Порой её терпение вознаграждалось, и она видела Марка, выходящего из стен альма-матер. И наставала новая проблема — страх заговорить первой. Она просто шла рядом с ним, а затем и ехала с ним домой, так и не проронив ни слова, или же обменявшись бесполезными фразами. По крайней мере, он не отталкивал её, думала Кристина, это уже хорошо.

Когда-нибудь она ему скажет. Она непременно скажет.

И этот день настал. Кристина ещё долго будет крутить в памяти 27 октября как «день, когда она призналась». Почти по привычке она выскочила из университета, по часам определив возможное время появления Марка. Пропустив по наушникам полюбившуюся песню, она стояла под дождём и ждала, снедаемая паранойей. Она клялась, что перестанет заниматься всей этой ерундой по его слежке, и постоянно нарушала данный самой себе обет.

Минута, две, три. Она стояла и ждала.

Четыре, пять, шесть. Он не появлялся.