– Полетишь? – удивился Орсег. – Как это? Сам? До самого Байкала?

Я улыбнулся, глядя на него:

– Не пугайся так-то, есть у меня способность летать, но сам я, конечно, до Байкала не долечу, вот и придумал сделать птицу из дерева. Так что… вот так и летаю над землёй.

– Выдумщик ты, однако ж, на редкость… – покачал головой Орсег, удивлённо и даже как-то обескуражено усмехаясь. – Удивляться устал. Если ты с воздуха не увидел свою потерю… думаешь, я смогу сыскать? Но… – он поглядел вопросительно. – Ежли так хорошо схоронилась, может быть, стоит отпустить её, коли не хочет, чтобы нашли? Ведь не для мести ищешь, можно и отпустить.

Не для мести… не уверен я уже, что в моей страсти не подмешана даже и месть…

Я посмотрел на него, я не был уверен, что Аяя прячется от меня, что вообще предполагает, что я ищу её. Я не уверен, что она знает, что я жив. Но этого я вслух не сказал. Мне уже надоело, что все взяли за правило копаться во мне, удивляясь, пытаться разбирать по косточкам мою душу, чтобы им было проще и понятней, что же я за явление такое…

– Ладно, Арий, я всё понял, продолжу искать для тебя, потому что обещал Мировасору, он не просит напрасно, хотя в твоём случае, мне кажется, он хочет увидеть её сам и понять, что такого в ней особенного. Поразил ты его.

Я почти разозлился, «поразил его», кто бы знал, до чего мне безразлично ваше отношение, ваш ко мне досужий интерес. Удивительно всё же, искал предвечных многие годы, нашёл и кроме раздражения и скуки ничего они во мне не вызывают. Но это потому что беды моей разрешить оказались неспособны, я надеялся на них сильнее, чем полагалось, предвечные всё же люди, не Боги. А если разобраться обычные люди куда ценнее нас, полубогов. Вот Гор обычный смертный юноша намного живее и интереснее. Мы распрощались с Орсегом на сегодня.

Проходили дни и дни, седмицы, плечо к плечу мы с Гором сразились со штормом, который вытряс из нас всех всю душу, и мы, привязанные к мачтам, болтались по палубе, с которой убрали всё, что могло быть смыто в море, и нас бросало из стороны в сторону и поливало волнами, накрывавшими вновь и вновь наш большой прекрасный корабль, который стал мне казаться крошечной ореховой скорлупкой, вроде тех, из которых мы с Эриком и друзьями делали кораблики в детстве. Мы отплевывались, барахтаясь, и едва проморгав глазами сквозь залившую их воду, видели новый гигантский вал, надвигающийся на корабль, и снова накрывало нас, опрокидывало в бездну, чтобы опять задрать, подкидывая к небу, как соринку…

Едва мы просохли и перестали трястись от слабости, проверив потери, нанесенные бурей, настал неожиданный штиль, когда паруса обвисли тряпками, а гребцы, измученные непреодолимым в безветрие зноем, начали заболевать, страдая, и отказывались грести. И это стало чуть ли не хуже бури, потому что буря сколь ни была сильна всё же длилась около суток, а проклятое затишье после растянулось на много дней…

Но и это мы преодолели, к счастью, рачительно распределённой воды хватило, чтобы мы не начали гибнуть. Надо сказать в эти дни я не одну сотню раз вспомнил наше Великое Море и понял, насколько оно добро было к нам, ни таких безмерных расстояний, ни злобных капризов погоды не бывало ни разу на нём, чтобы корабли оказывались на грани гибели, как наш…

После того как я узнал, что люди ушли с Байкала, что Эрик оказался один вынужден вести всех, спасать, и он же после подвергся гонению за это спасение от потомков, которые уже не помнили ужаса исхода, я всё чаще думал о нём. Так всегда бывает с вождями и пророками, вместо почитания и восхищения они становятся отверженными и изгнанными своими же детьми, хорошо, если удаётся избежать гибели… Я ушёл, оставив его дома, считая, что он в безопасности, в отличие от меня. Но дом неожиданно перевернулся вверх дном и придавил моего брата, который ни разу за всё время не упрекнул меня за то, что я бросаю его, ни ревности больше не выказал, хотя я видел тоскливую зелень, проступавшую в его глазах, и никогда не обмолвился, чем пришлось ему поступиться за Завесой, чтобы вызволить меня оттуда. Я же был и теперь ослеплён одним – стремлением найти Аяю и воссоединиться с ней навеки и никогда больше не выпускать, что бы ни происходило вокруг, это будет вне, а не между нами, я ничего не хочу и ничего не замечаю кроме этого. Тогда я буду способен спасать, думать, рассуждать, создавать, я стану лучшим человеком на свете, лучше смертных…

Но что, если Орсег прав, что, если она не хочет, чтобы я нашёл её?.. Нет! Нет и нет, я убеждён, что это не так, что она ушла с Байкала, потому что думала, что я мёртв. Ведь я и был мёртв. Если бы я знал, что она не хочет, чтобы я её нашёл, я не дал бы Эрику вывести меня из-за Завесы, тогда мне нечего было бы делать на земле… А потому я искал и найду, чего бы мне это не стоило.

Но вот мы были в ночи пути от финикийского берега, и сидели с Гором на нашей верхней палубе, вкушали вечернюю трапезу, весьма простую, конечно, в виде солонины, которую, впрочем, полили обильным соусом, с бобами, и мы запивали всё это вином, душистым и сладким, плещущемся золотом в великолепных кубках синего стекла, и сидели под звёздами в окружении немых рабов, понимающих нас с полумысли, не то, что с полуслова, в колеблющемся свете факелов.

– Арий, я всё хочу спросить, и… – немного смущённо проговорил Гор. – За всё время не решался, вот только теперь, когда мы расстаёмся, я признаюсь… Я подслушал однажды ваш разговор с Мировасором, ты, правда, ищешь потерянную возлюбленную?

Я с удивлением взглянул на него, он смотрел на меня, блестя глазами, должно быть, думал об этом давно и, наконец, решился спросить.

– Это не очень интересно, Гор. Может быть, лучше расскажешь, почему ты до сих пор не женат? Это необычно для будущего царя. Или ты… не любишь женщин? Я знаю, есть такие, кто… ну…

Гор неожиданно и громко расхохотался.

– Да нет, Арий… Ой, не могу, ну ты насмешил! – задыхаясь от смеха, проговорил Гор, вытирая слёзы. – Я не женат, потому что царицей будет моя сестра, я должен жениться одной из моих на сестёр, а самой старшей, десять лет, вот поэтому пока я не женат…

– Какие дикие у вас обычаи, Боги… – проговорил я.

– Ну… я думаю, это только числиться царицей будет моя сестра, дети родятся от любой наложницы.

– Твоя мать тоже была сестрой отца?

– Нет, с этого всё и началось вообще-то, – Гор перестал смеяться, и подался вперёд немного. – Моя мать была последней из прежнего царского рода, того, что угас до пришествия на трон моего отца. Так вот, всевозможные родичи моего деда по материнской линии затеяли заговор против моего отца, сына чужака, как они называли деда, притом, что фараон Птах был великим царём, первым, кто объединил Кеми, первым правителем всего Кеми. Заговор раскрыли, и с тех пор решено было женить царей только на сёстрах, чтобы не было соблазна у родичей царицы объявить себя достойными трона.

– Всегда найдётся из чего зародить заговор, незачем заниматься кровосмешением, – пробормотал я, на моих глазах столько заварилось всевозможных заговоров на пустом месте, как казалось, что пытаться предотвратить их таким спорным способом, способным испортить кровь всех последующих поколений, было, по меньшей мере, недальновидно.

– Но у меня достаточно наложниц, если ты это хотел узнать. Правда, с ними ужасно скучно, – проговорил Гор, прихлебнув вина. – Не будь необходимо время от времени быть с женщинами, я вовсе не приближался бы к ним.

Теперь пришла моя очередь смеяться.

– Так станешь царём, прикажи учить девочек наравне с мальчиками и будет не так скучно, – сказал я.

Но Гор с сомнением посмотрел на меня:

– Думаешь в этом дело? По-моему они просто красивые, ну… мягкие, податливые с тёплыми руками, а больше толку от них нет.

– Влюбишься, увидишь толк, – сказал я.

– Значит, в любви есть толк, кроме сладости и рождения детей? Какой, Арий? – заинтересованно спросил он, вновь внимательно вглядываясь в моё лицо.

Я пожал плечами, как я могу объяснить это юноше, который никогда не дрожал от любви, что это такое. Даже слепому легче рассказать, каково солнце, он хотя бы чувствует тепло его лучей на своей коже…