Цехи как новый институт в России могут позиционироваться с этой точки зрения как креативный институт, в рамках которого существуют инновативные производства, приобретшие сегодня новую актуальность в связи с концепциями развития «зеленой экономики»176. «Методологический индивидуализм» признает реально действующими участниками социального взаимодействия не группы или организации, а индивидов или агентов социальности. В результате сужения поля индивидуального выбора меняются поведенческие предпосылки, определяющиеся факторами ограниченной рациональности и оппортунистического поведения177. Этот тренд сегодня не случаен как с аксиологической: небольшие, локальные, традиционные предприятия, так и с экономической точки зрения, если принять во внимание тот факт, что согласно исследованию Керстин Демон, по результатам которого 21 октября 2010 г. в газете Financial Times Deutschland была опубликована статья под названием «Непримечательные звезды», 500 самых успешных малых и средних семейных предприятий Германии, не становящихся сознательно акционерными обществами, создают абсолютное большинство рабочих мест и более рентабельны по сравнению с «промышленными гигантами», зарегистрированными на фондовой бирже во Франкфурте на Майне178.
Актуализация исторических знаний в современном контексте в сочетании с методологическим поворотом дает возможность искать альтернативные к традиционной истории модернизации пути. Таковым нам видится направление истории ремесла, изучающее малые формы успешного ремесленного предпринимательства, которые не должны заменяться автоматически массовым машинным производством, но, напротив, гармонично дополнять его. Методика, примененная вышеназванными авторами, позволяет переосмыслить и оценить по–новому историю развития малого и среднего ремесленного производства Санкт–Петербурга, и России в целом.
В 1985 г. немецкий историк Томас Штеффенс отмечал в своей диссертации о рабочих Петербурга начала XX в., что ремесленники, в том числе и цеховые, совершенно забыты историками: они находились, по его словам, «im toten Winkel»179. И это можно было сказать не только о петербургском ремесле. Представление о цеховом ремесле как об «экстравагантном, тираническом и обскурантистском», названном так испанским экономом Форундой в 1780–х годах, разделялось не только учеными мужами эпохи Просвещения, но и историками недалекого прошлого. Такой негативный взгляд был результатом понимания модернизации как замены традиционных «отживших» «старых» институтов «современными» новыми согласно модели поступательного развития от «традиционных» мелких форм хозяйствования к более «прогрессивным» индустриальным и поточным180. В экономической науке для доказательства такого постулата успешно применяется метод количественного анализа, основанный на моделях роста. Для описания (микро)истории ремесла такого инструментария недостаточно, так как верификация производится не только с помощью количественных индикаторов роста экономики, но и качественных – качества жизни и окружающей среды. Поэтому критериями оценки того или иного феномена ремесла являются как институт и структура, так и событийность и интерактивность, что позволяет решить проблему высокого уровня сложности в больших моделях. Игровые модели в анализе экономического поведения помогают, отчасти, понять сложность порой непредсказуемого поведения181.
Рассматривая историю цехов в контексте взаимодействия традиций и инноваций, в особенности того факта, что культурно–антропологический метод стал активно применяться историками цехового ремесла в 1990–е годы, можно говорить о смене парадигмы, приведшей к пересмотру роли цехов в развитии ремесла не только в эпоху протоиндустриализации, но и позднее. Назовем только две публикации последних лет – сборник статей, вышедший под редакцией Гейнца–Герхарда Гаупта в 2002 г. с характерным названием «Конец цехов: сравнительный анализ института цехов в Европе» и книгу Р. Сеннета «Ремесло», увидевшую свет в 2007 г.182 Они подводят символическую черту под развитием традиционной историографии, занимавшейся историей «институтов» и интересовавшейся в основном правовой стороной вопроса. Сеннет показывает в своей книге ценность ремесленного труда в контексте современной промышленной цивилизации и самоценность человека производящего (Homo faber). По его мнению, ремесленный труд может вернуть отчужденному в процессе крупного промышленного производства человеку радость и удовлетворение от труда и от произведений, возникших в результате его умений и навыков, его креативности183.
Р. Сеннет предлагает уделить ремеслу более пристальное внимание как инструменту гармонизации человека и труда в разобщенном и социально холодном обществе: «Гордость за свой труд лежит в основе любой ремесленной деятельности, умений и знаний мастера, поскольку награду он получает за свое искусство и увлеченность»184. Такая работа наполняет мастера удовлетворением от сделанного и чувством собственного достоинства: сосредоточение, размышления, созерцание, интуиция, – вот элементы новой («старой», традиционной) трудовой и жизненной этики, которую обосновывает своим мáстерским трудом Сеннет185.
Кроме упомянутых авторов, работы К. Девидса, К. Лиз, Я. Лукассена, М. Прака, Г. Ричардсона, С. Черутти, С. Р. Эпштейна и др. в том же направлении позволяют посмотреть на цехи как институты сохранения корпоративных, социальных и профессиональных традиций, способствовавших социальной стабильности, становлению и развитию городов, принятию и развитию технологических инноваций186. Их эволюция в XIX – XX вв. в ремесленные палаты и союзы в Германии показала потенциал развития данного института, возникшего в Средневековье и пережившего в премодерных обществах процессы адаптации и трансформации. Основной упор в исследованиях делается не на институте как таковом, а на практиках исторических акторов и феномене «мастерства» как основе любого профессионализма. Цехи у этих авторов рассматриваются как институт, создавший предпосылки и условия для развития городов, капитализма и технологической революции позднего Средневековья и раннего Нового времени, а также эпохи индустриализации в XVIII – XIX вв. Отказ от однолинейной проекции западноевропейского общества и цехов на российский кейс делает возможным анализ российского общества имперского периода без таких искусственных понятий как «третье сословие» и «гражданское общество».
В 1981 г. Франклин Мендельс ввел в научный оборот термин «протоиндустриализации», отчасти объясняющий условия возникновения индустриализации задолго до ее появления187. Мендельс переместил центр внимания с целых стран на отдельные сельскохозяйственные регионы с развитым ремесленно–промышленным производством, что помогло переосмыслить их роль как более мелких единиц индустриализации. Применительно к России, Р. Л. Рудольф в 1980–е годы продемонстрировал в серии статей, что развивавшаяся в России протоиндустрия в виде кустарных промыслов не привела к ослаблению крепостной системы188. Сам Мендельс не абсолютизировал свою концепцию и говорил о том, что «протоиндустриализация» относится к региональному росту рыночно ориентированного сельского хозяйства и промыслов в XVII – XVIII веках на протяжении десятилетий, предшествовавших промышленной революции, а в России до второй половины XIX в. По его мнению, «протоиндустриализация никогда не представлялась "достаточной" причиной промышленной революции. При первом поверхностном знакомстве с экономической историей последней сразу же станет понятно, что было много регионов Европы, где ручное ткачество и другие крестьянские промыслы исчезли, так и не став основой для фабричной промышленности»189. Можно принять за рабочую концепцию Клауса Гествы о том, что примерно с середины XVII в. – до конца 1860–х годов в России длился период протоиндустриализации, когда создаются условия для последующего промышленной революции в последней трети XIX в.190.