Мы даже первое место заняли в школе на конкурсе тортов. Придумали необычный торт «Ананас». Светка готовила бисквит, я из дома принесла масло для крема, Лилька сахар. Шприцов для крема не было, и я придумала в целлофановый пакет его укладывать, а носик наугад ножницами вырезала фигурной линией, и крем покрасила каплей зелёнки для листьев, а для чешуек, что на самом ананасе, сделали шоколадный крем из какао. Получился шедевр… от которого нам и кусочка не досталось. Всё парни из класса съели. Что-то я опять отвлеклась.

Ну вот. Показали нам фронт работ, а это был спортзал с огромными окнами. Вот эти окна и решетки на них нам и надо было покрасить. На верхотуру нас, конечно, не пустили. Ученицы всё-таки. По лесам ползали тётки с опытом работы. Остекление было двойными рамами. Те, что с улицы, остались на месте, а внутренние рамы стояли на полу боком, и мы их красили с высокой тумбочки. К обеду мы осилили на двоих одну такую раму. Прибежала бригадирша и как разоралась на нас: «Такими темпами и до Нового года не успеете!» На её вопли откуда ни возьмись, защищать своё дитятко, прилетела тётя Зина, Светкина мама. Женщина она была рослая, весомая, этак кило под сто. И давай на неё, мол, чем орать, научила бы хитростям. Та ей в ответ: «Твои практиканты, вот ты и учи». Мы к обеду, если сказать, что были по уши в краске, это ничего не сказать. Ладно, Светка заставила платок одеть, а то пришлось бы под «ноль» стричься, потому как сверху она опрокинула на меня плошку с краской. Пальцы от краски слипались, по локтям текло, стёкла все заляпаны.

Тётя Зина, Светкина мама, отобрала у нас плоские кисти и выдала круглые. Показала, как нужно её вести вдоль стекла, чтобы и стекло не пачкать и раму прокрашивать сразу, а не тратить обеденный перерыв на стирание «соплей». Это так подтёки называли они на стекле. Медленнее так было красить, но зато не надо было, потом с тряпочкой дефекты устранять. Дня через два мы так натренькались, что рамы у нас как от зубов отскакивали. К концу недели мы уже выполняли норму взрослых. Мы тогда так собой гордились, что на взрослых похожи. Тётки красили рамы только тогда, когда на основной работе кончалась краска. Они красили стены и пол. А потом разноцветные линии рисовали для баскетбольной площадки. Одна тётка, дак вообще закруглённые линии от руки рисовала. Прикиньте! Это вам не ручкой по бумаге, а толстой кисточкой с масляной краской, и чтобы линия одинаковой толщины везде была. Да-да, я тоже так думала, что просто. А когда попробовала, поняла, почему у малярш такие руки сильные, как говорится, помахай кисточкой восемь часов. Короче, к концу первого месяца работы я их очень сильно уважала, за их тяжёлый и «пахучий» труд. Вот я, например, обожаю запах краски, но не в таких количествах и не в закрытых помещениях.

А бочки как они с краской разгружали! Это надо было видеть. Бочки стопятидесятикилограммовые… Мужики бы до такого никогда бы не додумались. Они втроём подходили к бочке вплотную, приседали, растопыривали руки в стороны и обхватывали друг друга за талию. Поднимали бочку, зажимая её телами, и шагали вместе с ней. Когда я первый раз это увидела, я подумала, тёти балуются. А потом мне Светка шепнула, что они это придумали, чтобы простоев не было в работе, а то премиальных лишат за невыполнение плана. Ведь на стройке почти никогда нет ровных площадок, чтобы бочки катить, например. Мужиков тоже не было, если только водитель. А что он один сделает?! Вот женщины и ухитрялись обходиться без них.

Бригада у Светкиной мамы была дружная. Через два часа нас выгоняли на улицу, подышать воздухом. Потом было чаепитие. На работе нас никогда не задерживали, а если сделаем что-то быстрее окончания смены, нас отпускали раньше домой. А мне и хорошо. Дома бабушка одна скучает. Так пролетел незаметно месяц моей работы и настал день получки. Все куда-то ринулись, когда какая-то тётка приехала. Мы от греха подальше не пошли, вдруг какая комиссия. И остались выполнять свою работу. Нам уже доверили на ступеньках рисовать полоски по бокам. А голос у тётки был противный, визглявый. И вдруг этот голос как завизжит у нас за спинами: «А вам особое приглашение надо? В контору тогда поедете!» У нас аж кисточки из рук повылетали. Оказалось, она зарплату привозит и ей особо некогда, потому как много объектов надо объехать. Сунула нам ручку для подписи в одну руку, потом деньги в другую и помчалась как угорелая, всё сшибая на своём пути. Мы посчитали денежку, у обеих получилось чуть больше полтинника. Это был восемьдесят шестой год, и для заработка ученика вполне приличная сумма. Мы радовались и скакали, как дуры. Это были первые самостоятельно заработанные деньги после окончания школы. Я такая счастливая прибежала домой, давай маме названивать на работу, бабушке рассказывать… голова кружилась от того, что я начала самостоятельно зарабатывать… жизнь удалась!

Со второго месяца мы работали как взрослые. Клеймо учениц с нас сняли. Вскоре нас перекинули на ремонт квартиры. Ну, не бывает так! Это оказалась квартира нашей директорши школы, Альбины Евгеньевны. Как всё в жизни переплетено… Там мы работали недели две. Я научилась клеить обои, наносить побелку на потолок. Научили нас и стены штукатурить. Только у нас получалось неровно, и нас отправили красить балконные ограждения. Потом всю бригаду перекинули на другой объект, где-то на территории завода. Но там я не поработала, только собрали весь инструмент, одежду и загрузили в машину. И на этом моя работа маляра-штукатура закончилась. Правда, мне потом «корочки» выдали: маляр-штукатур первого разряда.

Придя с работы, я увидела, что бабушка лежала в кровати. Она не была причёсана, как всегда. Когда я была ещё маленькая и часто жила летом у бабушки в Матурино, она всегда перед сном разбирала свой пучок из волос. Волосы у неё были длинные и все седые. Бабушка их долго расчёсывала, потом заплетала косу и делала такой узелок из них же на конце косички. А сегодня я пришла около шести вечера и не ожидала застать её в кровати. Я испугалась и начала расспрашивать её. Она сказала, что-то в грудине жмёт. В комнате пахло корвалолом. От скорой она отказывалась. Говорит: час, наверное, прошёл после приёма лекарства, а боль всё не отходит. Я как услышала про это, давай маме на работу звонить. Та меня отругала, что ещё до сих пор не вызвала скорую. Бабушка всячески отговаривала меня, но видя её синие губы, я всё-таки вызвала неотложку.

Скорая приехала быстро. Меня выгнали из комнаты, я снова маме звонить… сказали, что её нет, уехала домой. Врачи чего-то там копошились возле бабушки, меня не пускали. Потом вышли и сказали не давать ей вставать. Я бросилась к бабушке и разревелась. Не помню, что говорила она, но только гладила меня по головушке и что-то нашёптывала. На столике была куча шприцов и ампул. Я всё прибрала, налила водички. От еды она отказалась. Вскоре пришла мама, и мы настояли, чтобы бабушка покушала. Она съела ложки две и сказала, что хочет спать. Врачи мне говорили про это. Бабушка уснула, а я не выходила из нашей комнаты, читала книгу и всё смотрела за её дыханием. Она стонала во сне и часто вздрагивала. Потом она проснулась и попросила попить.

Я у неё давай узнавать, где болит и чем помочь. На что она пыталась отшутиться и говорила: «Чем тут уж поможешь». Я сидела около неё и гладила её такие родные, добрые руки. Такое состояние у неё было уже несколько раз. Но тогда она не так отвечала, а говорила: «Ничего… отлежусь». И тогда и сейчас я была с ней рядом. Заканчивалось всё скорой, которую я каждый раз вызывала, и больницей, куда я приходила к ней каждый день.

На Набережной была больница Водников, для тех, кто работал в порту. Там лечили всех, от капитанов до билетёрш. Дедушка был капитаном, а бабушка и помощником капитана, и матросом, и коком, и женой. Больница была двухэтажная, деревянная. И там было много печек. И очень сильно пахло лекарствами. И нянечки были, которые ухаживали за больными. Такие косыночки у них были с красным вышитым крестом. Когда бабушке не разрешали вставать, я приходила к ней в палату. Там было много коек, и каждый раз я боялась, что перепутаю кровать и подойду не к своей бабушке. На что она мне говорила, чтобы я не боялась и смело шла.