Таго диринь тонь тетяте.
Кундакая кедь пезэнек,
Адякая тон маронок.
Минек ютась Инечинек,
Нишке пазонь валгсь чинезэ.
Чивалгумав ветятадызь,
Пиже лугас ильтятадызь.
Туят пиже лугинева,
Мазый цеця юткинева.
Цела ие тон кадсамизь.
Омбонь те шкас тон ней а сат,
Инечинь чис прят а невтят.
[Mordwinische Volksdichtung: 1977, 8]
/Дочь Нишке паза,
Хозяюшка Вере паза,
Нишке паз тебя посылал
По земле ходить.
Семь дней с тобой мы гуляли.
Время тебе уходить
В свой дом, в своё жилище,
На своё место, на свою скамью,
В дом Нишке паза,
Снова к своему родимому отцу.
Возьмись-ка за наши руки,
Идём-ка ты с нами.
Прошёл наш Великий день,
Зашло солнце Нишке паза.
Проводим тебя на закат,
На зелёный луг проводим.
Пойдёшь ты по зелёному лужку,
Посреди красивых цветов.
На целый год ты нас оставишь,
Обратно до этого времени не придёшь,
До Пасхи здесь не появишься.
Эрзянские девушки, также как и русские, на Троицу ходили в лес, чтобы cвить себе венки из берёзовых листьев. Очень нарядные, с зелёными
венками на головах, они шли к ручью или реке, чтобы бросить туда свои
венки. Считалось, что если венок пойдёт ко дну или поплывёт против
течения, то его хозяйка умрёт; если же венок будет держаться на
поверхности и поплывёт по течению, то хозяйке повезёт.
85
В 1826 г. губернатор Саратова писал, что эрзяне в июле во время
новолуния устраивали празднество, на котором молились за здоровье
лошадей. В качестве жертвенного животного забивали козу. К празднику
рыли канаву, в которой разводили новый огонь, добытый трением. Через эту
канаву заставляли прыгать лошадей. Соответствующий обряд справляли и
русские. Следуя русским обычаям, эрзяне почитали Настасию (рус.
Анастасия) и называли её богиней овец ( ревень паз). Молились эрзяне и
святому заступнику рогатого скота Ласею (рус. Власий), которого называли
Скалонь Паз (бог коров). Власьев день по русскому календарю отмечался
11 ноября. Эрзяне чтили и других святых православной церкви.
Подобно русским, созданы у эрзян братчины. У русских на
соответствующих празднествах большую роль играла восковая, так
называемая братская, или мирская, свеча, которая хранилась по году в
домах, относящихся к одному и тому же родству. В некоторых местах, например у русских Могилевской губернии и эрзян деревни Вечкенино
Наровчатовского уезда, свечи выглядели одинаково: конусообразная, состоящая из шести килограмм. Заворачивали её в узкие, с раскрашенными
концами полоски холста. И русские и эрзяне имели обыкновение дополнять
свечу. Вот потому Д. К. Зеленин пишет, что эрзяне данный обряд переняли
от русских. В обзоре русских народных обычаев он говорит об одной
братчине, в которую входили одни женщины (Вятская губерния). Если же
допускали мужчину, то ему повязывали голову женским платком либо
завязывали глаза. Д. К. Зеленин полагает, что русские нигде больше
подобных братчин не создавали, однако дело обстоит не так. В селе
Покровском, расположенном на восточном берегу Волги напротив Саратова, женщины устраивали свой праздник в то же время, что и эрзянские. Сильно
опьяневшие, с песнями и плясками они также ходили по деревенским
улицам. Если на их пути встречался мужчина, ему нелегко было вырваться из
их рук: с него требовали определенную сумму денег. То же ожидало и
незамужних девушек, которым перевалило за 25 лет. За такими женщины
даже охотились, и если таковая попадалась им в руки, они водили ее с собой, распевая похабные песни: «Через Никитин забор Тащат Гапку с задранной
юбкой, Гапка кричит, заливается, но никто за неё не заступается».
Такой же чисто женский праздник, на который не допускались мужчины
и незамужние женщины, справляли по примеру русских сетукезы в Эстонии.
Описанные странные действа имеют место и здесь. Общими для этих
празднеств являются процессии женщин с грубыми эротическими песнями и
играми, нанесение визитов женщинам другой деревни или другой братчины.
Здесь женщины также играли между собой во фривольные игры, такие как
«собачья свадьба». Встречный мужчина, равно как и старая дева, могли стать
предметом насмешек. Особое почтение высказывалось женщинам, вышедшим
замуж в последнем году: их подкидывали, приветствовали криками, давали
выпить и желали детей. С этого времени они были членами «общества за-
мужних женщин». Такой же праздник справляли русские староверы, прожи-
вающие в Эстонии, немцы в Баварии на Верхнем Рейне. Здесь женщины
86
могли также схватить на улице мужчину и отнять у него какой-либо предмет
одежды, за который требовали выкупа. Здесь также женщины, выпив, бывали
излишне смелы. Молодые женщины могли стать полноправными членами
общества, только внеся свой взнос – кофе, пиво или вино. Эти празднества, где
бы они ни справлялись, имеют многочисленные общие черты.
Как у эрзян, так и у русских в родительские дни и на жертвенных
праздниках женщин молитвы читала обычно вдова. Ведущие обряда должны
были быть одеты в чистую, а по возможности и в новую одежду. Ведущие
керемета (праздничного моления) имели особую холщовую одежду, которая
после свершения обряда передавалась тому, кто должен вести данный обряд
на следующий год.
Во многих источниках говорится о том, что эрзяне, как и древние
греки, при молении поднимали руки ладонями вверх, знали молитвы в
стихотворной форме, владели игрой на струнных инструментах.
Общность представлений у эрзян и у русских о сотворении мира и
человека, сходство и общность божеств, обрядов, обычаев и традиций
подтверждает точку зрения: русский этногенез происходил на основе эрзяно-
меряно-мещёрского этнического и культурного субстрата. У. Харва эрзяно-
русскую мировоззренческую и обрядовую общность объясняет русским
влиянием, что было обусловлено научными воззрениями его времени.
Наличие эрзянских и русских обрядов, песен, сказок с одинаковыми
или сходными сюжетами позволяет выводить фольклорно-обрядовую
общность из общности бытовой и социальной. У эрзян есть песни о выдаче
замуж девушки за малолетнего мужа. Такие же песни есть у русских: У дубика у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
– Кому я достануся?
Доставалась я старому;
Он стар добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту,
Не под-версту, не по-мыслу;
Он спать идёт всё кашлючи,
Вставаючи, перхаючи. –
У дубику у сырого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Течёт пояс разных шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь течёт, сколь плачет:
– Кому-то я достануся?
Доставалася я малому;
87
Он мал добре, не ровня мне,
Не ровнюшка, не под-версту, –
Не под-версту, не по мыслу;
Он спать идёт всё плакучи,
Вставаючи, рыдаючи….
[Собрание народных песен П. В. Киреевского: 1986, 83].
В русском фольклоре есть мотивы кровавой расправы со своими
противниками, свойственные эрзянским песням о царе Павле Петровиче. В
песне «Не сиди, девушка, поздно вечером» молодая девушка своему
оскорбителю говорит:
… Я велю братцам подстрелить тебя,
Подстрелить тебя, потребить душу!
Я из косточек терем выстрою,
Я из рёбрышек полы выстелю,
Я из рук, из ног скамью сделаю,
Из головушки ендову солью…
[Соболевский А. И.: 1902, 629].
