– Он вас бьет?! – изумился и ужаснулся своей догадке водитель.

Голова его пошла кругом. Женские чары, даже без ведома самой женщины, сделали свое дело. Так искренне и так сочувственно прозвучал его вопрос, а самое главное, вовремя. Ой как надо было женщине, чтобы ее сейчас пожалели. Именно сейчас.

– Еще хуже… – она закрыла лицо ладонями и зарыдала навзрыд.

– Где? Покажи. Зафиксируем! В машине фотоаппарат есть. Службист поганый! Я догадывался. У него жена всю жизнь как с проглоченным кинжалом ходит. Мумия! Запугал бедную.

Водитель шагнул к ней, и Она прижалась к чужому сочувствию. Оно так было необходимо сейчас, сию минуту!

– Бедненькая ты моя, бедненькая!

Вихрь женского желания опрокинул водителя спиной на кровать. Звезды засверкали в женской голове и внизу ее живота. Звезд было не видно, но она ощущала их каждой клеточкой тела. Несколько минут проскакали мимо них. Потом она упала на грудь новоявленного мужчины в ее жизни и отключила окружающий мир. Она наслаждалась пережитым.

Новоявленный с нежностью и осторожностью, чтобы не спугнуть женщину, медленно и плавно проделал все, что делает мужчина в сложившейся ситуации, и, пережив то же самое, что и Она, лежал рядом и перебирал лепестки экзотического цветка своими чуткими пальцами. Удивлению не было начала и конца обоих. Разве так бывает? Вслух вопрос этот не прозвучал, но каждый задал его себе.

…И сейчас женщина, приведя себя в порядок, ждала прихода водителя полковника ФСБ. И он пришел. Он унял женскую горячку, потушил ее и получил от этого свое удовольствие.

«Надо завязывать с полковником», – сонно подумала женщина.

«Надо завязывать с женой полковника», – сонно подумал мужчина.

– Зачем ты купила эти безобразные кресла? С ними же жить негде.

Велосипед дребезжал металлическими деталями, дразнил новизной краски и убегал от меня по сельской пыльной дороге. Тело мое бежало за ним легко и вдруг стало уставать. Сердце бешено заколотилось от злости и зависти к моему другу. Ног моих, только что непринужденно ступавших в теплую, почти горячую дорожную пыль, не было сил оторвать от земли. Я встал посередине дороги и смотрел, как весело и счастливо мой друг рулит новеньким велосипедом. Гордей – это имя моего друга. Имечко еще то! Зато полностью ему соответствует. Ему всегда было чем гордиться передо мной. Именно гордиться, а не задирать нос. Но как ни называй, зависть меня грызла всегда. Мама его рассказывала, что родился Гордей на свет божий с величественным выражением на личике. Акушерки долго смеялись над его упорным молчанием. Бьют Гордея по попе, чтобы тот заорал и этим раскрыл свои легкие, а тот молчит и брови хмурит.

– Не царское, значит, это дело! – смеялись женщины.

– Ишь, надул щеки! Да бровки сдвинул! Сердится…

– Гордей! Истинный Гордей Иванович.

– Что? Имя такое есть? – спросила уставшая потная роженица. Каждая жилка ее тела дрожала от только что пережитого напряжения. Зубы и те клацали.

– А как же! Со старины далекой тянется. Ты лучше помолчи сейчас, а то язык прикусишь.

Прикусила роженица язык, на кончике которого осталось странное и незнакомое мужское имя.

Так и осталось на лице Гордея выражение величия. Так и нарекли его Гордеем.

Дорога вьется в дали далекой. Пыль клубится у колес новенького велосипеда, и гложет меня детская зависть до скрипа зубного.

…Я проснулся.

Я – это сорокалетний мужчина. Я лежу сейчас на спине и скриплю зубами.

– Что за дурная привычка?! – корю я себя и переворачиваюсь на бок.

Глаза мои раскрылись, но смотреть на свет божий не хотят. Уж очень он яркий. Лень было вчера вечером задвинуть штору на окне.

– Сейчас, попривыкнут немного, – сам себе объясняю и жду.

Глаза привыкают, привыкают, и вот прямо по курсу носа за стойкой торшера, на стыке стенки и прикроватного столика проявляется тонкое кружево паутины. Паутина выглядит кружевом, а не паутиной отвратительного восприятия. Как геометрически правильно оно сплетено! Ажурный круг на растяжках, и где-то посередине, цепляясь лапками за собственное творение, восседает паук. Я закрыл глаза. Может быть, снова увижу Гордея на велосипеде? Не увидел…

Паук. Так! А как же евроремонт со встроенным пылесосом? Они что, еще умудряются плодиться в наших квартирах? Надо спросить Гордея. Он у себя встречал такого соседа? Наверняка встречал. Я разулыбался своей догадке. Теперь я знаю, откуда явился паучок. В квартире у Гордея нет ни евроремонта, ни встроенного пылесоса. Захотелось потереть руки, оттого что загадка разгадана.

– Так он мне его и принес из своей берлоги на одежде или в сумке. Вот так всегда! Он творит свои выкрутасы, а лавры пожинаю я.

Меня зовут Лавром. Лаврентий, значит. И Гордей, и Лаврентий звучит одинаково диковато по сей день, с того самого дня, как наши мамы назвали нас этими именами.

Роженица с кровати сразу за дверью, захлебываясь собственным восторгом, разговаривала с трехкилограммовым сыночком, называя его странным именем Гордей.

– Гордей? Непривычно. Как из сказки, – удивилась роженица у окна. Она разглядывала первенца и перебирала в уме мужские имена, выискивая имя своему ребенку. В голове ничего не откладывалось. Да и сам факт рождения сыночка также не укладывался в ее голове, ведь обещали девочку все. УЗИ тоже ее обещало. Вон вещи для выписки лежат с лентами атласными розового цвета.

Окно первого этажа родильного дома распахнулось. Мужские кисти рук легли на подоконник, и тут же появился и сам человек.

– Бери скорее кастрюльку, рукам горячо!

Роженица, лежащая у окна, забрала кастрюлю и поставила ее на тумбочку.

– Как он? – спросил мужчина.

– Спит… Ах, боже ты мой! Вы опять мне лаврушки в бульон накидали?! Меня же от нее мутит всю беременность.

– Так ты же родила уже.

– Я что, виноватая?! Только крышку приподняла, вся палата уже провоняла.

– Ну и я не виноват. Я его не варил. Это мамаша твоя.

– Взял бы сварил сам хотя бы раз в жизни.

– Взяла бы ты да простояла хотя бы одну смену у печи плавильной.

– Ой-ой-ой!

– Имя придумала? – муж пытался отвлечь жену от скандала.

– Как тут думать, когда лаврушкой воняет!

– Приду вечером.

Мужчина исчез с окна.

– Имя ему подавай! Ну что, я не права? Лаврушкой так и несет. – Женщина в сердцах хлопнула крышкой.

– Назови Лаврентием, в память о беременности своей, – посоветовала санитарка, моющая полы в палате.

– Что? Есть имя такое?

– А как же. Лавр! Смотри, как звучит!

Паук шевельнулся, и паутина под ним заколыхалась. Я поймал себя на том, что любуюсь пауком. Нет отвращения и желания его прихлопнуть. Надо же! Паук! Когда я в последний раз видел паука? Не помню… В детстве, наверное. Посмотрел на паука. Паутина под ним усилила колебания. Надо быть осторожным. Порву нечаянно. Что значит – порву? Я решил его оставить в моей квартире? Можно прихлопнуть раскрытым спичечным коробком и вынести в общий коридор, тогда его судьба мне будет неизвестна. Я приблизил лицо к паутине.

– Что думаешь по этому поводу? – громко и нарочито весело прозвучал мой вопрос пауку.

Паучьи лапки понесли тело к краю кружева.

– Да не паникуй так! Мне приятно твое присутствие. Паучьи лапки сложились, и тело паука легло на паутину.

– Отдыхай. Никто тебя у меня не тронет.

Как же не тронет? А домработница? Вот так помощник по дому! Квартира зарастает паутиной на глазах. Меня стал разбирать смех. За что плачу деньги!

В ванной комнате поднял корзину с бельем. Нет пауков. Огляделся по сторонам. Всюду кафель, стекло, пластик. Как тут выжить пауку? В спальне хотя бы пыль ежедневная с постельного белья. Чем ему питаться? Надо будет положить что-нибудь съестное для него.

Я чистил зубы и разглядывал себя в зеркало. Конечно, надо было нагнуться, чтобы не брызгать пастой на стекло и кафель, но я же Лавр. В детстве, когда изучал историю Древнего Рима по школьному учебнику и просматривал фильм по этой же теме в классе, мне врезались в память лавровые венки на головах римлян. Объяснить почему, не смогу. Венки надевались на голову великим спортсменам, поэтам, политикам. В торжественной обстановке в лучах солнца и блеске золота стояли эти люди с гордо поднятой головой, на которой топорщились листья лавровой ветви. Съемки велись позицией «снизу», потому и величие этих людей неслось ввысь, в небеса, и казалось, ему нет конца. Небо чиркали кончики лавровых листьев, и небу было щекотно. Солнце щурилось на нем, смеясь над человеческими слабостями. С тех пор связал я свое имя с этой картинкой. Ни одну из перечисленных профессий в номинации «Лавровый венец» я не освоил. Я – мужской парикмахер. Стилист. Лет десять назад меня осенила идея, и стал я вершить на головах клиентов начесы, сбрызгивая их лаком и делая из пучков волос этакие торчащие стрелки при гладких волосах на висках. Первому клиенту это понравилось, и он имел успех на вечеринке в одном из известных заведений нашей Москвы. Ко мне повалил народ. Народ в известном смысле замысловатый, но денежный. Так мое имя и мое детское пристрастие принесли мне известность и материальный достаток. Парикмахерская, в которой я работал на тот момент, вскорости стала моей собственностью и название стала носить громкое и запоминающееся – «Лавр».