© ГБУК «Издатель», 2014

© Коваль Г. А., 2014

В далеком-предалеком детстве как-то обнаружила у себя в комнате за картиной паучка. Жуть… С неделю, оглядываясь, передвигалась по комнате прыжками, но родителям не сказала о нем. Не стало бы его в этом случае. Кидала в его паутину мух с оторванными крыльями, привыкла к нему, даже разговаривала с ним. Паучок изгнал из меня страх перед темнотой, и, когда родители выключали свет, я знала, что не одна в комнате. Я пересказывала паучку события уходящего дня и засыпала. Маме показались странными мои разговоры перед сном неизвестно с кем, она повела меня к врачу. Мужчина в белом халате внешне был схож с пауком. Круглый весь – и лицом, и ножки колесом. Небритые щеки, заросшая седыми волосами голова и шея придавали ему схожести с моим домашним насекомым. Расположил он меня к себе этим и выслушал честный рассказ о паучке. Обрадовался чему-то и ушел к маме. Скоро мне шестьдесят лет. Картины в моем доме висят без наклона, с наклоном их вешали в мамину молодость, и паучка там нет. Приходится выходить из положения и писать ему длинные «письма».

Подвальное помещение пятиэтажного кирпичного дома размером три на три метра повидало на своем веку много чего и много кого. Подвал огромный. В былые времена городили в нем жильцы кладовки и хранили в них запасы на зиму. На крашеных полках красовались друг перед другом пузатые банки с соленьями, впоследствии ставшие маринадами. На пол ставили ящики с картофелем и морковью, пересыпанными песком. Шли годы, менялись люди и их представления о своей жизни. Стали кладовки пустеть быстрее, чем обычно. Хозяева кладовок пришли к пониманию, что больше не следует хранить в них заготовки на зиму. Превратились кладовки в хранилища ненужных вещей, предметов мебели и утвари. В тот временной период стены подвала еще белили известью и пол поливали едкой жидкостью, чтобы блохи да тараканы не водились. Занималась всем этим санэпидстанция.

Время шло своим чередом. Подвальные окошки растеряли стекла. Некоторые заложили кирпичом, какие просто смотрели пустыми глазницами на стремительно меняющийся мир вокруг дома. Перестали люди пользоваться кладовками вовсе. Перестала белить стены известью и поливать пол едкой жидкостью санэпидстанция. Облюбовала подвалы «свободолюбивая» молодежь. Стала она прятать мнимую свою свободу в подвалы. Городить из старой мебели места для посиделок да время коротать. Кто курит, кто выпивает, кто мужчиной пытается стать или женщиной. Возникла угроза пожаров. Милицию и домоуправов буквально завалили жалобы и составленные акты о нарушениях пожарных и общественных норм поведения в местах общего пользования. Заложили кирпичом все оставшиеся окна, а вот двери забить или заложить нельзя – в подвале коммуникации.

Прошло еще энное количество лет. Люди забыли и про коммуникации. Стал подвал наполняться сыростью и плесенью, трупы бездомных кошек, котов, голубей служили питательной средой для целых колоний червей, слизняков и прочей мерзости. Там, где суше, кишели полчища блох. Коты и кошки, смирившись, носили их на себе круглый год. Слесарей к тому времени переименовали в сантехники. Матерясь и подсвечивая себе фонариком, месили они ногами мир мерзости, чтобы найти и в который раз замотать ветошью со смолой очередную течь в канализационной трубе, скрутить проволокой и затянуть для надежи. Какое красивое слово – надежа. Не хочется его применять в этом случае. Да ничего не поделаешь, его слесаря употребляли в разговоре между собой.

Помещение три на три, о котором рассказывалось в самом начале, заселено, и живет в нем человек. Какое красивое слово – человек. В прошлом помещение называлось слесарной и на его двери висела табличка. Дверь в помещение, благодаря обитавшему там человеку, еще существовала, кое-как держалась на петлях. На ночь человек подпирал ее изнутри бревнышком.

Дому пятьдесят лет. Дом строился долго. Это сейчас дома растут как по взмаху волшебной палочки. Этаж за этажом поднимался дом и с величайшим восторгом оглядывал мир вокруг себя и людей. Люди, задрав голову, разглядывали его снизу и ждали окончания строительства. Вот где я буду стоять! Какой огромный мир! Как велико пространство! Сколько людей суетится вокруг меня и внутри меня. Я им нужен. Я их дом. Дом почувствовал себя важным. Пришло время, дом наполнился людьми. Люди наполняли его своим скарбом, детьми и домашними животными. Дом окончательно понял свое предназначение. Оказалось, что кроме людей в его стенах селились их радость, беды и разочарования, ненависть и злость, пьянство и хамство, зависть, лень и прочие грехи человеческие. Все перечисленное имеет физическое воздействие на стены дома, они вибрируют, звучат – реагируют, значит. И не просто звучат, гудят, как колокола, бьют в набат. Молитвы старых людей ночной порой были дому слышны и долго не понятны. Шли годы. Дом начал стареть, трескаться, скрипеть дверьми, и, как люди, стал дом умнеть. Умнел, умнел, пока не стал мудрым. Дом поверил в Бога, в того, кому молятся старики при ночной бессоннице. Пятьдесят лет – это срок. Одно плохо, невыносимо даже – этот затхлый с гнилостью запах, идущий из подвала и пропитавший все его этажи и подъезды. Тяжело дому, вздыхает он.

Зима в пятидесятый раз окружила дом. Легковые машины жильцов дома облепили его, как маму родную, кольцом, потом вторым кольцом, подперли подъездные входы и выходы. Дорогие коляски с младенцами царапают бока дорогих иномарок. Колеса дорогих иномарок выбивают газонную зелень, раскалывают бордюры и не дают в положенное время мусоровозам забирать мусор. Копится он. Горы мусора! Рвут пакеты с мусором вороны, кошки и собаки, ища съестное. Им есть хочется. Дальше ветер от скуки, а может, от злости на людей разносит мусор по миру и поднимает высоко в небеса. Потанцует целлофановый мусор с ветром в паре какое-то время да и повиснет на проводах, деревьях, на всем, за что зацепится, и начнет скалиться своей яркостью, пока не выцветет на палящем солнце. Не достанете меня! И вправду, не достать.

Стену торца дома, где располагались продуктовый магазинчик и аптека, все лето, всю осень подпирал спиной человек. Какое красивое слово. Все лето и осень он зарастал щетиной, пока она не превратилась в бороду. Ногти его на руках отросли и загнулись к ладоням, не давая им возможности сжаться. Так и клали сердобольные люди монетки в почерневшую от солнца и грязи руку с загнутыми, как у хищной птицы, ногтями. Дети, родители которых просили отнести дяде денежку, возвращались с ними обратно. Их страшила рука с когтями, как у подбитой птицы, что валяется у мусорных баков. Человек обрастал теплой одеждой, как кочан капусты. К началу зимы он превратился в стожок из одежды. Носить и держать стожок целый день на себе тяжело. Стал человек приспосабливать пивные ящики для сидения. Стал человек нехорошо пахнуть. Стал на него дом сердиться, ведь человек ему знакомый! Жил лет десять назад в первом подъезде, на третьем этаже. Чего он себе позволяет? Грязное пятно от его спины появилось на стене дома. Бомж для дома – непонятное явление. В его представлении люди живут в нем и в окружающих его домах. Сын этого человека с женой и пятилетней дочкой каждый день ходят мимо него, бывает, и не один раз. Ни здравствуй ему, ни прощай. И он как неродной ведет себя. В их сторону осенью еще смотрел, а сейчас и взглядом не провожает. Молодая семья не то чтобы игнорировала человека, она ходила мимо него, как мимо обычного бомжа. Сын даже как-то сигаретой угощал по собственной инициативе. Все говорило о том, что бомж для них был бомжем и только.

– А ты кто? – спросила человека осенью дочка его сына.

Бомж молчал. Девочка подождала и снова спросила:

– Ты кто?

Бомж снова промолчал.

Мать и отец были заняты в тот момент разговором с соседями.