– Никогда.

– Вот! – я назидательно поднял указательный палец. – А туда же…

– Что же делать?

– Пей!

Нерешительно приняв наполненный до краев стакан, леший со страдальческой миной на лице опрокинул его содержимое в желудок.

– Ох и гарная, зараза! – крякнул он. Глазки лешего с устрашающей скоростью сошлись над переносицей.

– Видимо Яга ее на мухоморах настаивала. У нее это любимый гриб.

– А теперь по бабам? – потер руками леший.

– Опять?!

– А что?

– Пей, – я вылил в стакан остатки вонючей жидкости и пододвинул лешему.

– А ты?

– А я не хочу.

– Я уже тоже…

– А по бабам?

– По бабам… по бабам хочу.

– Вот видишь, а говоришь, что не хочешь. Пей.

Леший некоторое время изучал мутное содержимое стакана, собираясь с духом, затем решительно проглотил его и стукнул кулаком по колену:

– Я… Ик! …решил!

– Что?

– Щас бреюсь и… и… Ик! …по бабам.

– Куда тебе сейчас бриться, ты ведь пьяный.

– Я пьяный?! – возмутился леший.– Я… Ик! Трезвый каки стеклышко.

– Конечно, трезвый, – я не стал спорить с окосевшей лесной нечистью, – сейчас баиньки, а утром, как проспишься, по бабам…

– А… Ик!

– Баиньки…

– Ба…

– Баиньки, – улыбнулся я и развернул лешего в направлении кровати.

Он некоторое время изучал ее с таким видом, словно видел впервые, затем залез под нее и спустя минуту оттуда донесся храп с присвистом.

При взгляде на опустевшую, но все еще «благоухающую» бутыль, меня передернуло, и я решил выйти во двор. Подышать свежим воздухом.

Спустившись на первый этаж, я замер, привлеченный колдовским зеленым свечением огромной стеклянной сферы. Она лежит посреди стола, заставленного пустой посудой и недоеденной снедью. Склонившись над сферой, Баба Яга что-то пристально высматривает внутри нее, делая поглаживающие пассы в нескольких сантиметрах над светящейся поверхностью.

«Колдует» – сообразил я и, довольный своей догадливостью, крадучись двинулся во двор.

Предательски скрипнула под ногой доска, и я обернулся, чтобы посмотреть, не потревожил ли я Ягу. Вроде бы нет. Как сидела – так и сидит. Может, заснула? Она ведь пила больше нас всех вместе взятых. Все-таки многовековой опыт не заменишь ничем.

– А вот и наш Ванюша-сисадмин, – произнес нежный голос справа.

– Не спиться горемычному, – поддержал его не менее нежный голос слева.

– Как я погляжу, вам тоже, – отозвался я, не решаясь выпрямиться во весь рост. Неприятно, когда змеиные хвосты хлещут по щекам. А вдруг среди сушеных одна живая попадется? Брр…

– Решили воздухом подышать, – сообщила Наташа, если судить по более фигуристому силуэту. Как вы понимаете, в темноте все девушки одинаковые. Уточню, дабы не прослыть нехорошим человеком. Цвета их волос не различишь, и поэтому непонятно – блондинка ли, брюнетка… или вообще рыжая.

– Я тоже, – признался я, потянувшись до хруста в косточках. – Но сперва прогуляюсь до кустиков, разомнусь.

– Не надо, – попыталась остановить меня Светлана. Но я уже сделал решительный шаг с крыльца на землю. Вернее, попытался сделать.

– Ой!

Со всей очевидностью я понял, что попытка неудачная в тот миг, когда нога не нашла опоры, а тело, продолжая начатое движение, перевернулось вниз головой, которой и вознамерилось встретить землю.

– Держи его! – воскликнула Светлана, вцепившись в мою ногу.

– Держу, – натужно сопя, просипела в ответ ее подружка.

– Не отпускайте меня, – попросил я, на манер маятника раскачиваясь вниз головой. – Земли не видно.

– Она ниже, – сообщили в один голос ученицы Яги.

– Не хотелось бы проверить – насколько… – намекнул я, пытаясь ухватиться руками хотя бы за что-нибудь. – И не щекочите меня.

– Могу отпустить, – обиделась Наталья.

– Нельзя, – укорила подругу Светлана.

– Еще как нельзя! – поддержал ее я. – Лучше тяните меня обратно.

– Тяжелый какой…

– Эй! Вы с меня штаны стянули.

– Ой!

– Только не отпускайте! – испуганно воскликнул я. – И не хвата… Ай! Больно-о-о…

– Извини.

– Ты за что его схватила?

– Что под руку попало… я не виновата, он сам…

– И как?

Что ей ответила подружка, я не расслышал, поскольку мое внимание привлекли донесшиеся снизу странные жалобные звуки.

Избушка вздрогнула и качнулась из стороны в сторону.

Моя душа прыгнула в пятки, хотя согласно закону земного притяжения должна была ударить в мозг.

– Девочки! – раздался сверху пьяный голос. Узнавание его не добавило мне оптимизма – напротив, его обладатель в данный момент тот, кого я меньше всего хотел бы видеть. – А я поб… бр… брылся и по вам решил… а вы вот…Ик! О… уже пора штаны… Ик! … спущать…

Светлана с Натальей, после минутной паузы ошарашенной тишины, взвизгнули и едва не выронили меня. За что им огромное спасибо. За то, что все же не выронили в этой экстремальной ситуации.

– Так! Замереть всем!!! – прогрохотало из избы.

Все замерли, лишь я слабо раскачивался из стороны в сторону.

Что-то стукнуло, где-то вдалеке громыхнуло, и враз стало светло.

Сморгнув брызнувшие из глаз слезы, я узрел перед собой собачью конуру, с любопытством рассматривающую меня своими подслеповатыми оконцами из выстланного соломой пустотелого пня.

– Ох ты, прелесть какая! – всплеснула руками Баба Яга. Вылупилась наконец-то.

Эта «прелесть» хлопнула ставенками и клюнула меня прямо промеж глаз резным козырьком.

Бомс!

В голове словно лампочка взорвалась. Сознание, даже не попрощавшись, рвануло в недосягаемые дали.

Первая весточка от Кощея

Из выражения мата не выкинешь.

Дядя Толя-сантехник

Открыв глаза, я некоторое время бессмысленно таращился на звездное небо, борясь с чувством дежавю. Вот сейчас кто-нибудь коснется плеча… никто не коснулся. Зато до слуха донеслись какие-то подозрительные шорохи и невнятное бормотание.

– Янки, гоу хоум…

Повернув голову, я обнаружил, что нахожусь в комнате. Только потолок располагается в углу, в виде небольшого стожка сена, а не сверху. Вот и не мешает ничто любопытной луне наблюдать за мной. Посреди комнаты в большой луже стоит памятником самому себе Гриша. Его каменная физиономия сияет чистотой и свежестью. На вытянутой руке висит ведро с водой, а ниже, раскачиваясь на страховочных ремнях, с ролью которых прекрасно справляются уже высохшие портянки, в поте лица трудится гремлин. Каждые несколько секунд макая тряпку в ведро, он вслед за этим принимается с остервенением драить каменную поверхность. При этом он немелодично, но с душой напевает какую-то дурацкую песенку из жизни гремлинов.

Когда бензина полон бак,

А за рулем сидит водила,

То значит будет все ништяк,

Мы покатаемся нехило.

Виа-а-а…

Движок ревет,

Дымит резина…

А рядом мелькнула иная картина…

Запорожец по паспорту тоже машина.

Мне искренне жалко его, господа!

Засунуть вам сердце в… (цензура) тогда,

Я посмотрел бы на это – о, да!

Как бегали б вы и туда, и сюда,

Виа-а-а…

Движок ревет,

Дымит резина…

Далеко позади осталась мучений картина…

Запорожец по паспорту тоже машина.

– Янки, гоу хоум! – перебив вокальные упражнения гремлина, принялся скандировать привязанный к ножке стола домовой. Да, самый настоящий домовой. Ибо никем другим этот крохотный рыжий человечек с бородой по пояс и с лохматыми как у сенбернара волосами быть не может. Сухонький, с непропорционально большими ладонями и ступнями ног, он одет в овчинный тулуп мехом к голому телу.

Переведя дыхание, домовой вновь принялся выкрикивать:

– Янки, гоу хоум!

– И что здесь происходит? – поинтересовался я, потирая внушительных размеров шишку. Ох, головушка моя многострадальная…