В том-то и дело. Я умею дозировать и ценить каждую секунду полученного удовольствия, смаковать каждую каплю твоей крови, боли и физического наслаждения! У меня нет никаких причин и поводов растрачивать столь драгоценный ресурс, как твоя жизнь, как и требовать от тебя незамедлительной платы с погашением полного долга за потерянные годы. Ты и являешься главной валютой данного долга! Как там говорилось в одном небезызвестном фильме – "Время не имеет значения – важна только жизнь!" Да, Эллис, твоя жизнь и ты сама!
Само понимание, что ты моя – вся, без остатка, до последней мысли и микроскопической молекулы своего тела! И ты тоже это прекрасно понимаешь, чувствуешь и осязаешь! У тебя больше нет и не осталось ни одного веского довода, чтобы вновь сбежать от меня – это всё равно что добровольно лишить себя прямого доступа к жизненноважному источнику своего существования. Уж если кто имеет полное право перерезать тебе кислород или сонную артерию, то только я. И теперь об этом знаю не я один, так ведь, Эллис?
От себя не уйдешь и не сбежишь. Эти нити ничем не разрубишь и не разорвёшь. Ты уже без этого никто и ничто. ТЫ БЕЗ МЕНЯ НИКТО! И в этом вся ценность данного союза. Мы имеем то, что никто не сумеет понять и оценить, и чего никогда не будет у других…
* * *
– Вы меня вызывали, господин… Мэндэлл?
Небольшая пауза (смотря для кого небольшая) в несколько очень медленных практически ленивых шагов от панорамного окна, мимо горки сквозного стеллажа к рабочему столу и креслу. Перед этим он как раз заканчивал разговор по телефону, а ты уже, как минимум минут пять стояла впритык у дверей его президентского кабинета, боясь сделать хотя бы ещё парочку неуверенных движений вглубь огромного помещения, и терпеливо ждала, когда же на тебя обратят внимание, а быть может что-то даже скажут сделать.
– Ну раз ты в моём кабинете и тебя пропустили сюда через мою приёмную, выходит, именно я тебя сюда и вызвал.
С той же ленивой (если не показательной) "грацией" садится в кресло, откидываясь ровной осанкой на высокую спинку, но так и не удосужив вниманием своих совершенно не заинтересованных твоим присутствием глаз.
Сказать с твёрдой уверенностью, что это одна из его ежедневных игр, практически согласиться с тем, что и до этого он игрался с тобой. Правда, ты уже и не знаешь, что для тебя было бы лучшим и чего бы ты хотела на самом деле. Чтобы это и вправду оказалось всего лишь игрой или всё-таки его истинным и далеко не наигранным поведением?
Он продолжает смотреть на дисплей своего чёрного айфона где-то ещё секунд пять (достаточно долгих, чтобы вызвать в тебе очередной всплеск неприятного волнения с предсказуемым желанием опереться о массивную панель двери за твоей спиной, а то и вовсе куда-нибудь забиться, как можно подальше, чтобы никому не удалось выковырять тебя оттуда). Потом ненадолго откладывает мобильный на поверхность столешницы, и ты тут же начинаешь жалеть, что столько времени ждала, когда же он соизволит поднять на тебя свой милостивый взор. Предыдущий вариант оказался намного приемлемей его прямо нацеленного взгляда. Всё равно, что дождаться того неизбежного момента, когда твой палач наконец-то загонит несколько раскаленных игл тебе под ногти. Ощущения, надо сказать, равноценные. Мышцы непроизвольно сокращаются до срывающейся дрожи, в интуитивной попытке хоть как-то, пусть и до смешного немного, но загасить самый первый и самый острый приступ боли, а всё тело под одеждой мгновенно покрывается липкой испариной. Про остальное можно и не говорить.
Ступор? Оцепенение? Нестерпимое желание (не дай бог!) закрыть глаза и больше их не открывать (по крайней мере, ни в этом месте). В голове шумит и пульсирует обжигающими накатами отупляющей пустоты и усилившегося страха. Тебе всё труднее стоять на слабеющих ногах, как и сдерживать учащенное дыхание с острым желанием обнять себя за плечи защитным жестом. Но самое шокирующее из всего происходящего – он прекрасно видит и понимает, что с тобой сейчас происходит. Возможно даже что-то и чувствует, только ни черта не говорит, что тебе делать, как и не торопится облегчать твоё состояние хотя бы предложением куда-нибудь сесть.
Несколько минут в его головокружительно огромном кабинете, а тебе уже не терпится незамедлительно скончаться или, на крайний случай, впасть в глубокую кому.
Ты не видела его уже почти двое суток. Да ты и не думала, что вообще увидишь его на этой неделе (а то и в этом году). И что самое нелепое, ты никак не могла понять, что же было хуже в данном случае. Что его наказание будет заключаться в его открытом к тебе игнорировании, он перекроет для тебя все пути и доступы к себе, заставит мучиться в неведенье и сходить с ума от одержимой мании увидеть его хотя бы на несколько мгновений? Или что это окажется ещё более изощренным и не имеющим никаких аналогов сортом пытки от рук единственного в своём роде палача – Чёрного хирурга и таксидермиста мистера Дэниэла Мэндэлла-младшего?
– Эвелин, будьте добры, в течении ближайшего часа не беспокоить меня никакими звонками и сообщениями, даже если всё здание кто-то заминирует или подожжёт.
Он сделал это одновременно с нажатием кнопки на панели конференц-телефона одной рукой и вялым движением кисти другой. Продолжая говорить по внутренней связи с секретаршей, он скользил пустым почти изучающим взглядом по зажатой фигурке своей загнанной в углу жертвы.
Ей не могло показаться даже с такого расстояния – этот жест ни с чем не спутаешь. И он бы не стал его делать не продумав заранее, да ещё и столь чётким (пусть и не резким) движением над крышкой стола – вначале направив на тебя указательным пальцем ("Ты!"), а потом четырьмя ткнув в столешницу ("На колени!"). И никакого сопроводительного изменения на лице, кивка головой или хотя бы самого мимолетного, но конкретного чувства во взгляде, обращенного в твою сторону.
– Как скажите, господин Мэндэлл. Вам больше ничего сейчас не потребуется?
– Нет. Ждите, когда я сам с вами свяжусь. И если Броудеры ещё на линии, у меня как раз появилась лишняя минута с ними переговорить.
– Они ещё на линии, сэр. Ждут, когда вы подключитесь.
– Прекрасно. Перенаправляйте звонок.
У тебя окончательно путаются мысли или то, что от них осталось. Скорей всего, ты просто не ожидала подобного разворота событий, и тем более здесь, сейчас, после стольких невыносимо долгих часов его намеренного молчания с невозможностью увидеться и встретиться. Ты вообще шла сюда, наивно полагая, что он всего лишь захотел с тобой поговорить. Вы же раньше в этом кабинете только тем и занимались, что разговаривали. Ничего более! Но этот слишком конкретный жест не мог значить что-то ещё, кроме того, что значил до, сейчас и всегда! Он действительно приказывал тебе встать на колени! И теперь тебя глушило, качало и накрывало мощными волнами так не кстати проснувшейся паники, страха и (с ума сойти!) похотливого вожделения. Ты до сих пор не могла поверить, как ещё не пошатнулась и не рухнула на пол далеко не танцевальным па. Как и в то, что он смотрит на тебя и терпеливо ждёт, пусть и говорит при этом по телефону с кем-то другим.
А чего ты там вообще себе успела надумать после того, что устроила два дня назад в его квартире и до чего вынудила его опуститься? Он же тебя сразу предупредил – всё только начинается. Так что, кончай строить из себя ничего не понимающую дурочку и живо на колени. И то, что он не говорит с тобой сейчас, не означает, что заговорит потом, а уж тогда, пеняй на себя.
Ты ведь смотрела фильм "Секретарша"? Помнишь, как самозабвенно и с какой самоотдачей героиня Джилленхол выполняла все приказы своего босса, не будучи при этом его секс-партнером? Конечно, тот факт, что она страдала небольшим умственным отклонением в коей-то мере оправдывает большую часть её поведения (да и к боссу она неровно дышала ещё с их первого знакомства). Но и ты уже достаточно далеко за пределами такого понятия, как нормальная. В тебе уже давно не осталось ничего нормального и естественного для окружающего тебя мира. И ты здесь именно поэтому! На данный момент это и является твоей новой реальностью – тем самым единственным местом скрытого от других смертных измерения, где только ты одна и способна теперь жить. Только здесь, только рядом и возле него – дышать, существовать и чувствовать себя чем-то большим и не имеющим никаких аналогов в обыденном мире. Продолжением его пальцев и жестов, высоковольтных эмоций и извращенных фантазий – эластичным воском в руках своего гениального мастера и пластического хирурга.
