Может частично ты и находился в прострации (или под действием глубокого наркоза), представляя из себя лишь внешнюю оболочку Дэниэла Мэндэлла-младшего, но только не твоя тьма, удерживающая тебя на плаву. Она запоминала всё, насыщаясь новым безумием кошмарной действительности, заставляя тебя стоять на ногах, стимулируя твои мышцы энергетическими потоками своего чёрного эликсира. Нет, она не даст тебе упасть и лишиться сознания, даже когда тебя выбьет глубинным разрядом долгожданного облегчения. Она вынудит вспомнить всё! Вспомнить, осознать и… пережить этот ужас снова и снова, пока не доберётся до нужного ей центра эмоционального обеспечения… Пока не отключит, не перезапустит и не перепрошьёт до основания твою сущность новым штаммом своего мутировавшего вируса!

– У вас же здесь должны быть палаты-люкс или что-то в этом роде? Пусть её переведут в самую лучшую и не обязательно в отделении гинекологии. И… – это явно говорил не ты пускай вполне привычным для окружающих бесчувственным голосом. Это была она. Она говорила за тебя… решала за тебя… она уже добралась до твоих чувств, обрубая один за одним нужные каналы. – Вы бы не могли вместе с обезболивающими вколоть ей снотворного. Думаю, ей будет лучше провести остаток дня и всю последующую ночь в восстанавливающем сне.

– Вы действительно этого хотите? Я думал… вы собирались её проведать…

В этот момент тебе (или ей) откровенно говоря было плевать, кто и что думал, и как на тебя при этом смотрел не только врач, но и лучший друг со своей более шокированной супругой.

– Да, я этого хочу! У неё был слишком тяжёлый день. Ей нужны силы, и я не думаю, что очнувшись сейчас, её потянет в таком виде и состоянии с кем-то говорить и общаться. Тем более после того, как она узнает, что с ней случилось…

– Дэн!.. – Дэниз изумлённо выдохнула твоё имя совсем рядом и даже схватилась (и довольно-таки сильно) дрожащими и очень цепкими пальчиками за твоё предплечье. Не похоже на поддерживающий жест, но всё это теперь выглядело частью какого-то абстрактного сна. Ты едва её расслышал, как и едва почувствовал давление её пальцев. Будто через какой-то вибрирующий слой плотной воды или вакуума.

Всё это время ты не сводил более чем убеждающего (но никак не просящего) взгляда с офигевшего лица хирурга.

– Да, конечно. Думаю, частично вы правы…

Не важно, как они все смотрели на тебя сейчас, что чувствовали при этом и что видели, ты всё равно никого из них не ощущал, ни одного! Никто из них не мог и не смог бы пробиться до тебя, ни здесь, ни где-либо и никогда-либо вообще! Они не поймут и уж тем более не осознают, что это такое и что именно тебя наполняет, заставляя стоять, говорить и принимать подобные решения. И слава богу…

– Спасибо, док… А теперь простите, но мне надо сделать ещё несколько звонков.

Нет, ты не просил прощения. Обычный формальный оборот речи, потому что ты не испытывал абсолютно никакого сожаления. Тебе были параллельны все их чувства и любая ответная реакция. Мало того, ты мог в любой момент потребовать для себя отдельную комнату ожидания и тебе бы её предоставили и возможно даже рядом с Её палатой. И никто бы тебя там уже не беспокоил и не тревожил по пустякам без твоего на то ведома. Ты знал об этом, они прекрасно об этом знали, так что… пусть засунут свои неуместные эмоции как можно поглубже.

Ты так и не сел, хотя и остановился всего в паре футах от пустого дивана в совершенно пустом углу залы, скорее интуитивно, а не осознанно выбрав место, где не было никаких нежелательных свидетелей. Правда, это мало чем походило на демонстрацию полного уединения с показательными действиями огородиться, спрятаться и чтобы никто не мог услышать, о чём и с кем ты собирался говорить по телефону. Может подсознательно ты и хотел, чтобы тебя и видели, и слышали. Но на самом деле тебе просто было плевать. Сейчас ты находился почти на их территории, где тебе и не надо было прятаться и уж тем более показывать своих слабостей. Достаточно и того, что они успели увидеть за последний час.

– Эвелин?.. – она продолжала удерживать тебя, думать за тебя, говорить твоим голосом и зачитывать приговор тем, кто так некстати подвернулся под твою дрожащую руку.

Их счастье, что ты был так далёк от возможности сомкнуть свои пальцы на их горле и позволить внутреннему зверю вырваться на долгожданную свободу. Не сейчас… слишком рано. Пусть ты и продолжаешь ощущать на коже и в рецепторах ладоней пульсирующий зуд пережитого кошмара, нереально свежий и живой… будто ты до сих пор держал Её, чувствовал… вбирал угасающее тепло её неподвижного тела со стынущей кровью.

Достаточно только закрыть глаза…

– Да, господин Мэндэлл! – ты даже не мог понять, чем же тебя так подрезало, заставляя балансировать буквально на грани между и между, то ли привычным и ко всему готовым голосом безупречного старшего секретаря дирекции Глобал-Вижн, то ли подступающей отсроченной реакцией.

– Ты знаешь, где я нахожусь сейчас? – да, теперь это был твой баритон, и ты действительно осознавал, что и как говорил, а, самое главное, что чувствовал и что больше всего хотел сделать в данный момент.

– Нет… Простите, но… вы не давали мне никакой информации по этому поводу и я…

– А где сейчас находится мисс Людвидж?

Всего лишь небольшая пауза в ответ.

Да, твой голос спокоен, уравновешен и бесчувственен, как всегда. Но, похоже, Эвелин Гувер всё-таки сумела расслышать в нём что-то ещё, и это что-то таки сумело выбить из-под её ног столь привычную опору с уверенностью в каждом произнесённом слове и проделанном действии.

– Я думала… она с вами…

– Почти со мной. Хотя была такая вероятность, что могла уже быть и ни с кем и ни где. Мы оба сейчас в больнице. И я пока с ней не рядом, потому что последний час она находилась на операционном столе в критическом состоянии, между жизнью и смертью. Она только что пережила одну не из самых приятных для женщин операций, и я уже в который раз пытаюсь понять, как и почему такое могло произойти! Разве я не давал достаточно чётких и конкретных указаний касательно её записи на приём к доктору Воглеру?..

– Боже… мистер Мэндэлл, бога ради, простите, я даже вообразить не могла… я не… – услышать из уст Эвелин имя господне всуе, всё равно что сотворить невозможное. Заставить эту женщину так бояться…

Хотя тебе было откровенно насрать!

– Я пыталась, я каждый день говорила ей…

– Вы не должны ей были ничего говорить! Вы были обязаны записать её на этот грёбаный приём и проследить лично, чтобы она там побывала! – всё тем же сдержанным голосом, неизменной интонацией хладнокровного убийцы, обладающего способностью резать своего слушателя буквально без ножа. Но разве ты не этого добивался? Разве ты не хотел увидеть чужую кровь, почувствовать чужой страх? – Вы меня крайне разочаровали, миссис Гувер. Мне не хватает нужных слов, чтобы выразить своё состояние и ответную реакцию на вашу безалаберность! И я понятия не имею, что такого должно произойти, что могло бы изменить моё новое отношение к вашей профпригодности.

Всё равно что расковырять свежую рану до кости или сразу до костного мозга. Какой смысл, если прекрасно понимаешь, что ты ничего и никому сейчас сделать не можешь. Никто и тысячной доли не прочувствует из того, что происходило с тобой сейчас, сколько чего и кому не говори, сколько не бей и не режь до истошных воплей выбранную наугад жертву. Станет только хуже. Желание кого-нибудь убить по настоящему перейдёт все допустимые границы или в конечном счёте высвободит на волю обезумевшего зверя.

Может так было бы проще? Вспомнить старые добрые времена? Не усаживаться на ближайший к тебе диван, отключая мобильный и невидящим взглядом стирая возведённые между вами препятствия. Не позволять подкашивающей слабости вымораживать твои нервы и рассудок глубокой инъекцией фатальной безысходности, а сделать то, что когда-то являлось для тебя едва не искушающей нормой. Отправиться в ближайший бар, заказать бутылку виски или текилы, или виски и текилы, выбрать самого крупного и не менее упитого, чем ты отморозка?.. А лучше позволить кому-то выбрать тебя?.. Всего раз, только сегодня…